Старикъ ушелъ.
Іоганнесъ быстро распахнулъ дверь и крикнулъ ему въ слѣдъ:
— Я уѣзжаю завтра. Я больше не буду вамъ мѣшать, завтра я уѣзжаю. Я забылъ вамъ это сказать. . . . . . . . . . . . . . .
На другой день ему не удалось уѣхать. Его задержали разныя дѣла, кое-что ему надо было купить, кое-что продать, такъ прошелъ и вечеръ. Какъ безумный метался онъ туда и сюда.
Наконецъ, онъ позвонилъ у дверей камергера. Дома ли Викторія?
Викторія ушла за покупками
Онъ объяснилъ, что онъ и Викторія были изъ одного мѣстечка, онъ хотѣлъ только повидать ее; если бы она была дома, онъ попросилъ бы позволенія повидать ее. Ему хотѣлось бы послать поклонъ домой.
Онъ пошелъ бродить по городу. Можетъ-быть, онъ ее встрѣтитъ или увидитъ гдѣ-нибудь, можетъ-быть, она проѣдетъ мимо въ каретѣ. Онъ бродилъ до вечера. Около театра онъ увидѣлъ ее, поклонился, улыбнулся и еще разъ поклонился, и она отвѣтила на его поклонъ. Онъ хотѣлъ подойти къ ней, ихъ отдѣляло всего нѣсколько шаговъ, вдругъ онъ замѣтилъ, что она не одна, съ ней былъ Отто, сынъ камергера, онъ былъ въ мундирѣ лейтенанта.
Іоганнесъ подумалъ: Теперь она, вѣроятно, кивнетъ мнѣ, или сдѣлаетъ знакъ глазами? Но она быстро вошла въ театръ, покраснѣвъ, съ опущенной головой, будто хотѣла спрятаться.
Можетъ-быть, ему удастся увидѣть ее въ театрѣ?
Онъ вошелъ и купилъ билетъ.
Онъ зналъ ложу камергера. У этихъ богачей, конечно, была ложа. Она сидѣла въ ней, сіяя своей красотой, и оглядывала публику. Видѣла ли она его?
Нѣтъ!
Въ антрактѣ онъ пошелъ въ коридоръ и дождался. Онъ снова поклонился, она взглянула на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ и кивнула ему.
— Ты можешь получитъ здѣсь воду, — сказалъ Отто и показалъ на дверь.
Они прошли мимо.
Іоганнесъ поглядѣлъ имъ вслѣдъ. Какой-то туманъ застилалъ его глаза. Всѣ проходившіе толкали его и сердились, онъ машинально извинялся и продолжалъ стоять на томъ же мѣстѣ. Тутъ она исчезла.
Когда она вернулась, онъ низко поклонился ей и сказалъ:
— Простите, фрёкэнъ…
— Это Іоганнесъ, — сказала она. — Ты его узнаешь?
Отто что-то отвѣтилъ, разсѣянно взглянувъ на него.
— Вы, вѣроятно, хотите спросить, какъ поживаютъ ваши родные? — продолжала она, и ея лицо снова стало прекраснымъ и спокойнымъ. — Навѣрно я не знаю, но думаю, что у нихъ все идетъ хорошо. Даже навѣрно. Я передамъ имъ отъ васъ поклонъ.
— Благодарю. Вы скоро уѣзжаете?
— На-дняхъ. Хорошо, я передамъ вашъ поклонъ.
Она кивнула ему и ушла.
Іоганнесъ смотрѣлъ ей вслѣдъ, пока она не исчезла, потомъ вышелъ изъ театра. Тяжело и тоскливо ходилъ онъ взадъ и впередъ по улицамъ, чтобы убить время. Въ десять часовъ онъ стоялъ около дома камергера и ждалъ. Спектакль кончился, она сейчасъ пріѣдетъ. Можетъ быть, ему удастся отворить дверцу кареты и снять шляпу, отворить дверцу кареты и склониться до земли!
Наконецъ, черезъ полчаса она пріѣхала. Остаться ли ему у дверей дома и еще разъ напомнитъ о себѣ? Онъ слышалъ, какъ отворились ворота, карета въѣхала во дворъ и ворота снова захлопнулись. Тогда онъ обернулся.
Цѣлый часъ ходилъ онъ передъ домомъ взадъ и впередъ по улицѣ. Онъ никого не ждалъ и ничего не желалъ. Вдругъ ворота раскрылись, и Викторія вышла на улицу. Она была безъ шляпы, только на плечи былъ накинутъ шарфъ. Она улыбалась, не то боязливо, не то смущенно, и спросила, чтобы начать разговоръ:
— Вы гуляете и мечтаете?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ онъ. — Я не мечтаю. Я просто хожу здѣсь.
— Я видѣла, что вы ходите взадъ и впередъ и хотила… Я видѣла васъ изъ окна. Я должна сейчасъ же вернуться.
— Благодарю васъ, что вы вышли, Викторія. Я былъ въ такомъ отчаяніи, а теперь все прошло. Простите, что я поклонился вамъ въ театрѣ; къ сожалѣнію, я былъ тоже здѣсь въ домѣ камергера и спрашивалъ васъ, я хотѣлъ васъ видѣть и узнать, чего вы хотите.
— Да, — сказала она, — вы же знаете все. Третьяго дня я сказала такъ много, что вы не могли не понять этого.
— Я попрежнему не увѣренъ во всемъ.
— Не будемъ больше говоритъ объ этомъ. Я сказала достаточно, я сказала слишкомъ много, а теперь вы страдаете изъ-за меня. Я люблю васъ, я не лгала третьяго дня и не лгу теперь, но многое раздѣляетъ насъ. Я очень люблю васъ, я говорю съ вами охотнѣе, чѣмъ съ кѣмъ-бы то ни было другимъ, но… Я не могу больше оставаться здѣсь, насъ могутъ увидѣть изъ оконъ. Іоганнесъ, существуетъ такъ много причинъ, которыхъ вы не знаете, поэтому вы не должны просить меня сказать, что я думаю. Я думала объ этомъ день и ночь; я думаю то, что я высказала. Но это невозможно.
— Что невозможно?
— Все. Все, слушайте, Іоганнесъ. Позвольте мнѣ быть гордой за васъ обоихъ.
— Хорошо, я согласенъ! Но третьяго дня вы были со мной ласковѣе. Вышло такъ, что вы встрѣтились со мной на улицѣ, вы были въ хорошемъ настроеніи, и вотъ…
Она вернулась, чтобы уйти.
— Развѣ я сдѣлалъ вамъ что-нибудь непріятное? — спросилъ онъ. Онъ измѣнился въ лицѣ и поблѣднѣлъ. — За что я лишился вашей…? Развѣ я что-нибудь нарушилъ за эти два дня?
— Нѣтъ, дѣло не въ этомъ! Я только думала объ этомъ, разве вы не думали объ этомъ? Развѣ вы не понимаете, что это совершенно невозможно. Я расположена къ вамъ, я очень цѣню васъ…
— И уважаю.
Она взглянула на него, улыбка сбѣжала съ ея губъ, и она еще горячѣе продолжала.
— Боже мой, неужели вы сами не понимаете, что папа сказалъ бы вамъ. Зачѣмъ вы заставляете меня говоритъ это? Вѣдь вы сами это знаете. Что изъ этого можетъ выйти? Развѣ я не права?
Молчаніе.
— Да, — отвѣтилъ онъ.
— А потомъ, — продолжала она, — есть такъ много причинъ… Нѣтъ, вы не должны больше ходить за мной въ театръ. Я такъ испугалась васъ. Вы не должны больше этого дѣлать.
— Хорошо, — сказалъ онъ.
Она схватила его за руку.
— Не можете ли вы хотъ ненадолго пріѣхать домой? Я была бы такъ рада. Какая у васъ горячая рука; а мнѣ такъ холодно. Нѣтъ, теперь ужъ мнѣ пора итти. Покойной ночи.
. . . . . . . . . . . .
— Покойной ночи, — отвѣтилъ онъ.
Холодно и сѣро тянулась улица, она казалась безконечно тянущейся лентой изъ песку. Ему встрѣтился мальчикъ, продававшій старыя, вялыя розы; онъ подозвалъ его, взялъ одну розу, далъ мальчику золотую монету въ пять кронъ и пошелъ дальше. Вскорѣ затѣмъ онъ увидѣлъ толпу дѣтей, играющихъ около воротъ. Мальчикъ лѣтъ десяти тихо сидѣлъ и смотрѣлъ на нихъ. Онъ слѣдилъ за игрой старческими, голубыми глазами, у него были впалыя щеки, четырехугольный подбородокъ, а на головѣ была надѣта холщевая шапочка. Эта была подкладка изъ-подъ шляпы. На ребенкѣ былъ надѣтъ парикъ, какая-то болѣзнь навсегда лишила его волосъ. Душа его казалась также совсѣмъ поблекшей.
Все это онъ замѣтилъ, хотя не имѣлъ никакого представленія, гдѣ онъ находится и куда идетъ.
Пошелъ дождь, онъ не замѣчалъ этого и не раскрывалъ зонтика, хотя цѣлый день носилъ его съ собой.
Выйдя, наконецъ, на площадь, гдѣ стояли скамейки, онъ подошелъ и сѣлъ на одну изъ нихъ. Дождь шелъ все сильнѣе и сильнѣе, машинально раскрылъ онъ зонтикъ и продолжалъ сидѣть. Вскорѣ его охватила непреодолимая усталость; мысли его начали путаться, онъ закрылъ глаза и задремалъ.
Черезъ нѣсколько времени его разбудилъ громкій разговоръ прохожихъ. Онъ всталъ и поплелся дальше. Мысли его прояснились, онъ вспомнилъ все происшедшее, даже мальчика, которому онъ заплатилъ пятъ кронъ за розу. Онъ вообразилъ себѣ восторгъ маленькаго торговца, когда онъ увидитъ, что — это золотая монета въ пятъ кронъ, а не въ двадцать пятъ ёръ. Богъ съ тобой!
И другія дѣти, спрятавшись отъ дождя, продолжали, можетъ-быть, играть въ воротахъ, а калѣка — десятилѣтній старикъ — сидѣль и смотрѣлъ на нихъ. Какъ знать, можетъ-быть, онъ сидѣлъ и радовался чему-нибудь, можетъ-быть, дома, на заднемъ дворѣ, у него была кукла, паяцъ или волчокъ. Можетъ-быть, онъ еще не все потерялъ въ жизни; можетъ-быть, въ его поблекшей душѣ еще теплилась надежда.
Его обогнала изящная, стройная дама. Онъ вздрогнулъ и остановился. Нѣтъ, онъ ея не знаетъ. Она повернула изъ сосѣдней улицы и быстро прошла мимо; у нея не было зонтика, хотя дождь лилъ ручьями. Онъ догналъ ее, взглянулъ на нее и прошелъ мимо.
Какая она была стройная и молодая! Она вся промокнетъ, простудится, а онъ не осмѣливается подойти къ ней. Онъ закрылъ зонтикъ, чтобы дождь промочилъ не ее одну. Когда онъ вернулся домой, была уже полночь.
На столѣ лежало письмо, это была пригласительная записка. Сейеры были бы очень рады, если бы онъ пришелъ къ нимъ завтра вечеромъ. Онъ встрѣтятъ знакомыхъ и между прочимъ — не отгадаетъ ли онъ самъ? — Викторію, барышню изъ замка! Затѣмъ шли привѣтствія.
Онъ заснулъ, сидя на стулѣ. Черезъ два часа онъ проснулся отъ холода. Полусонный, продрогшій, утомленный впечатлѣніями дня, онъ сѣлъ къ столу, чтобы отвѣтить на приглашеніе, котораго онъ не хотѣлъ принять.
Онъ написалъ отвѣтъ и хотѣлъ опустить его сейчасъ же въ ящикъ. Вдругъ онъ вспомнилъ, что Викторія тоже приглашена. Да, но она ему ничего объ этомъ не сказала, она боялась, что онъ придетъ, она не хотѣла встрѣчаться съ нимъ въ обществѣ.
Онъ разорвалъ письмо и написалъ другое, въ которомъ благодарилъ и обѣщалъ прійти. Рука его дрожала отъ внутренняго волненія, его охватило какое-то особенное радостное чувство горечи. Почему ему не пойти? Зачѣмъ ему скрываться? Довольно!
Онъ пришелъ въ сильное волненіе. Захвативъ полную горсть листковъ календаря, онъ разомъ оборвалъ ихъ и перенесъ свои числа на недѣлю впередъ. Ему казалось, что онъ чѣмъ-то обрадованъ, чѣмъ-то восхищенъ, онъ воспользуется этимъ часомъ, онъ закуритъ трубку, сядетъ на стулъ и будетъ наслаждаться. Но трубка не вычищена, онъ напрасно ищетъ ножъ или щипцы и отламываетъ вдругъ одну изъ стрѣлокъ отъ часовъ, стоящихъ въ углу, чтобы вычистить трубку. Видъ этого разрушенія дѣйствуетъ на него успокоительно, онъ смѣется внутренно и осматривается, что бы ему еще сломать.
Время идетъ. Не раздѣваясь, въ мокромъ платьѣ бросается онъ на постель и засыпаетъ.
Онъ проснулся поздно днемъ. Дождь все еще шелъ, на улицѣ было мокро. Въ головѣ его шумѣло, воспоминанія о снѣ путались съ событіями прошедшаго дня; онъ не чувствовалъ лихорадки, жаръ спалъ, онъ чувствовалъ пріятную прохладу, словно всю ночь бродилъ по душному лѣсу, а теперь вышелъ къ источнику.
Въ дверь раздался стукъ. Почтальонъ принесъ ему письмо. Онъ его распечаталъ, прочелъ и съ трудомъ понялъ. Онъ былъ отъ Викторіи, она писала въ двухъ словахъ, что забыла сказать ему: сегодня вечеромъ она будетъ у Сейеръ; она хочетъ встрѣтиться съ нимъ, хочетъ объясниться, хочетъ попросить его забыть ее и перенести это мужественно. Она извиняется за дурную бумагу и посылаетъ дружескій привѣтъ.
Онъ пошелъ въ городъ, пообѣдалъ, вернулся домой и написалъ Сейеръ отказъ, онъ не можетъ прійти, онъ съ удовольствіемъ приметъ это приглашеніе хоть на завтрашній вечеръ.
Это письмо онъ послалъ съ посыльнымъ къ Сейеръ.
V
Наступила осень. Викторія уѣхала, и вдоль узкой, длинной улицы тянулись все тѣ же домики и царила та же тишина. Въ комнатѣ Іоганнеса по ночамъ горѣлъ огонь. Онъ зажигалъ его вечеромъ, когда появлялись звѣзды, и тушилъ на разсвѣтѣ. Онъ работалъ и боролся, и писалъ свое большое произведеніе.
Такъ шли недѣли и мѣсяцы; онъ былъ одинъ и не искалъ общества, у Сейеръ онъ больше не былъ. Часто фантазія играла съ нимъ злыя шугки и заставляла его писать строки, не имѣющія ничего общаго съ его произведеніемъ; и позднѣе, прочитывая написанное, онъ долженъ былъ ихъ вычеркивать. Это сильно затрудняло его работу. Неожиданный шумъ, нарушившій тишину ночи, стукъ колесъ на мостовой, давали внезапный толчокъ его мыслямъ и отвлекали ихъ въ сторону: Сторонись съ дороги, ѣдетъ экипажъ!
Зачѣмъ? Зачѣмъ обращать вниманіе на этотъ экипажъ? Онъ проѣхалъ мимо, можетъ-бытъ, онъ уже на углу. Можетъ-быть, тамъ стоитъ человѣкѣ, безъ сюртука и шапки, онъ стоитъ, наклонившись впередъ и подставляя голову, онъ хочетъ, чтобы экипажъ переѣхалъ его, искалѣчилъ, убилъ насмерть. Этотъ человѣкъ хочетъ умереть, это его дѣло. Онъ не застегиваетъ больше пуговицъ на рубашкѣ и утромъ онъ не зашнуровалъ башмаковъ, все на немъ разстегнуто, худая грудь его обнажена; онъ долженъ умереть… Человѣкъ доживалъ свои послѣднія минуты, онъ написалъ другу письмо, записку, маленькую просьбу. Человѣкъ умеръ и оставилъ послѣ смерти это письмо. На немъ стояло число и подпись, оно было написано большими и маленькими буквами, хотя тотъ, кто писалъ его, черезъ часъ долженъ быть умереть. Это было такъ странно. Онъ даже сдѣлалъ подъ своей подписью обычный росчеркъ. А черезъ часъ онъ умерь.
Былъ еще человѣкъ. Онъ лежалъ одинъ въ своей маленькой комнатѣ, выкрашенной въ голубую краску и съ деревянной облицовкой.
Что же изъ этого? Ничего. На всемъ Божьемъ свѣтѣ онъ тотъ, кто долженъ теперь умереть. Онъ рѣшилъ это; онъ думаетъ объ этомъ до изнуренія. Онъ видитъ, что наступаетъ вечеръ, что стѣнные часы показываютъ восемь, и не понимаетъ почему они не бьютъ. Часы не бьютъ. Прошло уже нѣсколько минутъ послѣ восьми, они продолжаютъ чикать, но не бьютъ. Бѣдняга, его разумъ уже начинаетъ гаснутъ, часы пробили, а онъ этого и не замѣтилъ. Потомъ онъ прострѣлилъ портретъ своей матери, висѣвшій на стѣнѣ, къ чему ему теперь этотъ портретъ, и зачѣмъ ему быть цѣлымъ, когда его уже не будетъ? Его усталые глаза замѣчаютъ на столѣ цвѣточный горшокъ, онъ протягиваетъ руку и медленно, задумчиво опрокидываетъ на полъ большой цвѣточный горшокъ, и онъ разбивается. Потомъ онъ выбрасываетъ въ окно янтарные мундштуки. Ему кажется такимъ понятнымъ, что они не должны здѣсь лежать, когда его не будетъ. Черезъ недѣлю этотъ человѣкъ умеръ.
Іоганнесъ поднялся и заходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Сосѣдъ по комнатѣ проснулся, пересталъ храпѣть, и раздался вздохъ, стонъ, полный отчаянія. Іоганнесъ на цыпочкахъ подходитъ къ столу и снова садится. Вѣтеръ шумитъ въ тополяхъ подъ окнами, и ему становится холодно. Со старыхъ тополей опали листья, и они похожи на печальныхъ уродовъ; нѣкоторые узловатые сучья трутся о стѣну дома и издаютъ скрипучіе звуки, напоминающіе звуки пилы, двигающейся взадъ и впередъ по дереву.
Онъ пробѣгаетъ глазами листки и прочитываетъ написанное. Да, его фангазія опять занесла его въ сторону. Ему совсѣмъ не нужна исторія о смерти и проѣзжающемъ мимо экипажѣ. Онъ пишетъ о садѣ, о зеленомъ роскошномъ садѣ, близъ своего дома, о садѣ при замкѣ. О немъ пишетъ онъ. Онъ лежитъ теперь мертвый, занесенный снѣгомъ; и все-таки онъ пишетъ о немъ, и въ немъ царитъ не зима и снѣгъ, а весна и благоуханіе и теплые вѣтры. Вечеръ. Вода течетъ тихая и глубокая и кажется озеромъ изъ клея; сирень благоухаетъ, живая изгородь высится, покрытая почками и зелеными листиками, а воздухъ такъ тихъ, что слышно, какъ токуетъ глухарь по ту сторону пруда. На дорожкѣ сада стоитъ Викторія, она одна, одѣта въ бѣломъ, ей двадцатъ лѣтъ. Вотъ стоитъ она. Она выше самаго высокаго розоваго куста, она смотритъ поверхъ воды, мимо лѣсовъ, и взглядъ ея достигаетъ дремлющихъ вдали горъ; она выглядить бѣлой душой, вѣющей среди зеленаго сада. Внизу по дорогѣ раздается шумъ, она дѣлаетъ нѣсколько шаговъ, входитъ въ бесѣдку; опирается локтемъ на перила и смотритъ внизъ. Человѣкъ, идущій по дорогѣ, снимаетъ шляпу и кланяется, почти касаясь шляпой земли. Она киваетъ головой. Человѣкъ оглядывается, на дорогѣ никого нѣтъ, никто не слѣдитъ за нимъ, онъ дѣлаетъ нѣсколько шаговъ по направленно къ стѣнѣ. Она откидывается назадъ и кричитъ: «Нѣтъ, нѣтъ!» Она машетъ ему рукой. — Викторія, говоритъ онъ, это было истинно вѣрно то, что вы разъ сказали: я не долженъ мечтать объ этомъ, потому что это невозможно. — Да, отвѣчаетъ она, но чего же вы хотите? Онъ подходить совсѣмъ близко, ихъ раздѣляетъ только стѣна и раздается его отвѣтъ:- Чего я хочу? Видите ли, я только хочу простоять здѣсь одну минуту. Это послѣдній разъ. Я хочу подойти къ вамъ какъ можно ближе, какъ можно ближе; типерь я стою близъ васъ! — она молчить. Проходить минута. — Прощайте, говорить онъ и снимаетъ шляпу, опятъ почти касаясь земли. — Прощайте, отвѣчаетъ она. И онъ уходитъ, не оглядываясь.
. . . . . . . . . . . .
Что ему за дѣло до смерти? Онъ собираетъ всѣ исписанные листки и бросаетъ ихъ въ печь. Тамъ лежали уже другіе листки, которые нужно было сжечь, — горячій потокъ фантазіи, выступившій изъ береговъ. И онъ писалъ дальше о человѣкѣ, стоящемъ на дорогѣ, объ этомъ удивительномъ человѣкѣ, который поклонился и ушелъ, когда прошла его минута. А тамъ, въ саду осталась молодая дѣвушка въ бѣломъ, вступившая въ свою двадцатую весну.
Она не хотѣла его, нѣтъ. Но онъ стоялъ у стѣны, за которой она жила. Онъ былъ однажды такъ близко отъ нея. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шли недѣли и мѣсяцы и наступила весна. Снѣгъ растаялъ, отовсюду несся шумъ освободившихся ручьевъ и потоковъ. Прилетѣли ласточки, и въ лѣсу, примыкающемъ къ городу, началась веселая и шумная жизнь звѣрей и птицъ. Отъ земли поднимался свѣжій, пряный запахъ.
Онъ работалъ всю зиму. Какъ бы въ добавленіе къ его тяжелой работѣ, и день и ночь скрипѣли о стѣну дома крѣпкіе сучья тополей; теперь наступила весна, и скрипучіе звуки пилы замолкли.
Онъ распахнулъ окно и выглянулъ въ него; на улицѣ уже стихло, хотя еще не было полуночи, звѣзды сіяли на безоблачномъ небѣ, завтрашній день обѣщалъ быть яснымъ и теплымъ. Изъ города несся неясный, смѣшанный шумъ. Вдругъ раздался желѣзнодорожный свистокъ, это проходилъ ночной поѣздъ; онъ звучалъ въ ночной тишинѣ, какъ одинокій крикъ пѣтуха. Теперь наступило время работы, этотъ свистъ ночного поѣзда всю зиму напоминалъ ему объ этомъ.
Онъ закрываетъ окно и снова садится къ столу. Онъ отбрасываетъ въ сторону книги, которыя онъ читалъ, и ищетъ бумагу. Онъ схватываетъ перо.