Линда Ховард Озеро из снов
Глава 1
Его глаза были как драгоценные камни, как аквамарины, глубиной и яркостью подобные морю. Они прожигали туман, окутывающий его. Они сверкали над ней, и выражение их было настолько напряженным, что она испугалась и сделала слабое усилие, пытаясь вырваться из его хватки. Придержав, он успокоил ее глухим от страсти голосом, поглаживая и лаская, пока она еще раз не задрожала от наслаждения, подаваясь вверх, навстречу ему. Его бедра ритмично ударялись, впечатываясь в ее бедра.
Его мощное тело было обнажено, стальные мускулы легко, как промасленный шелк, перекатывались под покрытой потом кожей. Она не могла его разглядеть - так плотно обвивал их озерный туман. Могла только чувствовать его, внутри и снаружи, обладающего ею так свирепо и так всецело, что она знала — ей от него никогда не освободиться. Как бы она ни напрягала глаза, пытаясь его разглядеть, как бы ни взывала в расстройстве, его черты терялись в тумане. Только пылающие, похожие на драгоценные камни, глаза горели сквозь туман. Глаза, которые она видела прежде, сквозь другие туманы...
Теа дернулась, просыпаясь, ее тело дрожало в отголоске страсти... и завершения. Кожа была в поту, и она слышала собственное дыхание, сначала затрудненное и быстрое, потом постепенно замедляющееся, по мере того, как сердцебиение стихало до нормального. Этот сон всегда истощал ее силы, оставляя измочаленной до изнеможения.
Она чувствовала себя разбитой, неспособной думать, охваченной как паникой, так и страстью. Ее чресла пульсировали, как будто она только что занималась любовью; она ерзала на спутанных простынях, стискивая бедра, пытаясь избавиться от ощущения, что он все еще в ней. Он… Безымянный, безликий, но всегда он.
Она уставилась в тусклый свет раннего утра, брезжащего за окном, слабо сереющий и едва проникающий через стекло. Не было нужды смотреть на часы — сон всегда приходил в темный, тихий час перед рассветом и заканчивался, когда начинало светать.
«Это только сон», - говорила она себе, пытаясь успокоиться, – «Только сон».
Но этот сон отличался от всех тех, которые она видела когда-либо прежде.
Она думала о нем, как об одном сне, но все же некоторые эпизоды отличались. Они… он начался почти месяц назад. Сначала она решила, что это просто причудливый сон, необычно яркий и пугающий, но все же только сон. Но следующей ночью он повторился.
Потом еще. И затем каждую ночь, пока она не стала бояться засыпать. Она пробовала ставить будильник на более раннее время, чтобы, так сказать, преградить сну путь, но это не срабатывало. О, поначалу все было нормально, будильник она отключала; но, пока лежала в кровати, раздраженная тем, что лишилась возможности поспать, и усилием воли заставляя себя подняться, сон, так или иначе, подкрадывался к ней. Она чувствовала, как исчезает понимание действительности, чувствовала, как ускользает под поверхность сознания, в тот темный мир, где царят яркие образы. Она пыталась бороться, пыталась бодрствовать, но все было бесполезно. Ее тяжелые веки пассивно смыкались, и там снова был он...
Он был зол на нее. Он был разъярен тем, что она пыталась ускользнуть от него. Длинные темные волосы обвивали его плечи и от гнева пряди казались почти живыми. Его глаза... О, Боже, его глаза, яркие, как сновидение, пылающие сине-зеленые глаза опаляли сквозь покров сетки от москитов, занавешивавшей ее кровать. Она лежала очень тихо, остро осознавая прохладные льняные простыни под нею, тяжелые запахи тропической ночи, жару, из-за которой даже тонкая ночная рубашка казалась непроницаемой... а больше всего свою плоть, трепещущую от испуга в осознании человека, который стоял в ночном полумраке спальни, уставившись на нее через сетку.
Испуганную, но ликующую. Она знала, что все идет к этому. Она подталкивала его, подзадоривала его, насмехалась над ним ради этого самого исхода, ради дьявольской сделки, которую заключит с ним. Он был ее врагом. А сегодня ночью он станет ее возлюбленным.
Он подошел к ней, в изяществе и мощи каждого его движения чувствовались военная выучка.
— Ты пыталась ускользнуть от меня, — пророкотал он голосом мрачным, как вечерний гром. Ярость вибрировала вокруг него, почти видимая в своей силе. — Ты играла в свои игры, преднамеренно возбуждая во мне необузданность жеребца, покрывающего кобылу... А теперь ты пытаешься скрыться? Так бы и удавил тебя!
Она приподнялась на локте. Ее сердце колотилось в груди, болезненно бухая о ребра, она чувствовала себя на грани обморока. Но плоть, пробужденная его близостью, не принимала опасность в расчет.
— Я испугалась, — просто сказала она, обезоруживая его правдой.
Он медлил, его глаза пылали ярче, чем прежде.
— Будь ты проклята, — прошептал он. — Будь прокляты мы оба.
Мощные руки воина взялись за сетку, отцепили ее и накрыли ею верхнюю часть ее тела. Невесомый клок опустился на нее, как сон, но, тем не менее, он затуманил его черты, не позволяя ясно видеть его. Когда он прикоснулся к ней, с ее губ сорвался мягкий, удивленный звук. Его шершавые и горячие руки, скользя по ее голым ногам в медленной ласке, поднимали вверх ее ночную рубашку. Когда он уставился на сокрытое в тени соединение ее бедер, от него исходил неистовый голод, еще более свирепый из-за того, что этот голод был нежеланен.
Так вот, значит, каким образом это произойдет, подумала она и внутренне собралась. Он намеревался взять ее девственность, не подготовив ее. Да будет так! Если он думает, что может заставить ее вопить от боли и шока, он будет разочарован. Он воин, но она покажет, что равна ему в храбрости.
Он взял ее именно так: подтащив к краю кровати и обнажив только нижнюю часть ее тела, С противомоскитной сеткой между ними. Он взял ее с гневом и с нежностью. Он взял ее со страстью, которая опалила ее, с завершенностью, которая навсегда пометила ее как его собственность. И в конце она завопила. Что ж, победа была на его стороне. Но ее крик был не криком боли, а криком удовольствия и завершения. И упоения, о существовании которого она не подозревала.
Это был первый раз, когда он занимался с ней любовью. Первый раз, когда она проснулась, все еще дрожа от кульминации, настолько сладкой и острой, что потом плакала, свернувшись в сбитой постели в клубок и томительно желая большего. Первый, но отнюдь не последний.
Теа поднялась с кровати и подошла к окну, беспокойно потирая руки ладонями. Она уставилась на спокойный внутренний двор своего многоквартирного дома, выжидая, пока рассвет наступит по-настоящему, чтобы бодрящий свет прогнал томительное, жуткое чувство нереальности. Она сходит с ума? Наверное, вот так начинается безумие — с такого вот постепенного размывания действительности, пока ты уже не способен сказать, где реальность, а где — нет? Потому, что здесь и теперь ей больше не казалось реальностью, не таким реальным, как сны, возвещающие рассвет. Ее работа страдала; ее сосредоточенность сошла на нет. Если бы она работала на кого-либо, кроме себя, подумала она с кривой усмешкой, у нее были бы большие неприятности
Ничто не подготовило ее к этому. Все в ее жизни было таким нормальным, таким ясным. Замечательные родители, безопасная домашняя жизнь, два брата, которые, несмотря на кое-какие случаи в детстве, выросли в хороших и интересных, обожаемых ею, мужчин. Ничего травмирующего не случилось, и когда она росла: была обычная тягомотина школы, была почти удушающая дружба, в которой, похоже, нуждаются подростки, были обычные пререкания и споры. И длинные, безмятежные летние дни, проведенные на озере. Каждое лето ее отважная мать набивала автомобильный фургон и храбро отправлялась в летний домик, где большую часть лета управляла стадом из трех энергичных детей. Ее отец приезжал на каждый уик-энд, а иногда проводил с ними весь отпуск. Теа помнила долгие, жаркие дни — плавание и ловлю рыбы, жужжание пчел в траве, пение птиц, светлячков, мигающих в сумраке, крикет и стрекотание лягушек, бульканье черепахи в воде, аппетитный запах гамбургеров, готовящихся на древесном угле. Она помнила, как скучала и как мучительно хотела вернуться домой, но к тому времени, как снова наступало лето, лихорадочно желала вновь вернуться на озеро.
Если и было в ее жизни что-то необычное, так это выбор профессии, но она с удовольствием красила дома. Она охотно бралась за любую работу по покраске, как внутри дома, так и снаружи, и клиентам, кажется, нравилось ее внимание к деталям. И она все больше и больше увлекалась фресковой живописью по мере того, как заказчики, узнав об этом ее особом таланте, просили, чтобы она преобразила стены. Даже ее фрески были совершенно нормальными, не было в них ничего мистического или мучительного. Так почему же ей внезапно стали сниться эти сверхъестественные сны о разных временах, являя одного и того же безликого мужчину ночь за ночью, ночь за ночью?
От сна ко сну его имя менялось. То он был Маркусом, одетым как римский центурион. То он был Люком, норманнским завоевателем. Он был Нейло, он был Дункан... он был столь многими разными мужчинами, что можно было даже не пытаться запомнить все имена, но она запомнила. Он тоже называл ее во снах разными именами: Джудит, Вилла, Мойра, Энайс.
Она была всеми этими женщинами, и все эти женщины были одной и той же. И он всегда был тот же самый, каким бы ни было его имя.
Он приходил к ней во снах, и, занимаясь с ней любовью, брал не только ее тело. Он вторгся ей в душу и наполнил томлением, которое никогда не покидало ее. Он заполнил ее ощущением, что без него она какая-то … нецелая. Удовольствие было столь острым, ощущения столь реальными, что, когда в первый раз она проснулась и лежала, рыдая, она испуганно потянулась вниз — прикоснуться к себе, ожидая, что почувствует влажность его семени. Конечно же, ничего там не было. Он существовал только в ее мыслях.
Меньше чем через неделю будет ее тридцатый день рождения. И таких сильных чувств, какие она испытывала к химере, являющейся ей во снах, у нее не было никогда за все эти годы, ни к одному реальному мужчине.
Она не могла сосредоточиться на работе. Фреске, которую она только что закончила для Клеменов, не хватало внимания к деталям, хотя миссис Клемен осталась довольна. Теа знала, что фреска не соответствует уровню ее работ, даже если миссис Клемен этого не заметила. Она должна прекратить грезить о нем. Может, ей нужно сходить к врачу, и, возможно, даже к психиатру. Но все в ней восставало против этой мысли, против подробного изложения ее снов незнакомому человеку. Это было бы похоже на публичное занятие любовью.
Но она должна что-то предпринять. Сны становились все более выматывающими, все более пугающими. У нее вдруг появился такой страх перед водой, что вчера, переходя мост, она почти запаниковала. Она, всегда любившая все виды водных спортивных состязаний и плававшая, как рыба! Теперь же, чтобы посмотреть на реку или озеро, ей приходилось брать себя в руки. И этот страх становился все сильнее.
В трех последних снах они были на озере. Ее озере. Том самом, где прошли замечательные летние дни ее детства. Он вторгся в среду ее обитания и она вдруг испугалась так, как не пугалась никогда в жизни. Он как будто преследовал ее, неуклонно подталкивая к исходу, который она уже знала.
Потому что в снах он не всегда занимался с ней любовью. Иногда он ее убивал.
Глава 2
Это был все тот же летний домик, хотя со временем он как будто уменьшился. В глазах ребенка он был просторным и немножко волшебным местом — домом, где постоянно звучали шутки и смех, домом, созданным для долгого, дивного летнего отдыха. Засмотревшись на дом, Теа сидела в автомобиле, чувствуя, как любовь и умиротворение, нахлынувшие на нее, заглушают страх оказаться здесь наяву. Здесь, где она была в самых последних снах.
С этим местом были связаны только хорошие времена. В четырнадцать лет она, под сенью плакучей ивы, впервые в жизни поцеловалась с Сэмми Как-его-там. Все то лето она сходила с ума от Сэмми, а теперь даже не может вспомнить его фамилию! Вот тебе и настоящая любовь.
Теперь она видела, что дом небольшой и нуждается в покраске. Она улыбнулась, подумав, что сможет заняться этой простенькой работой, пока будет здесь. Трава выросла по колено, а качели, свисающие с толстой ветви огромного дуба, совсем скособочились. Теа собралась с духом и взглянула в сторону озера. Пристань тоже требовала ремонта, и она попыталась сконцентрироваться на этом факте, но от вида голубой водной глади за пристанью на ее лбу выступили капельки пота. Желудок сжался и ее замутило. Она судорожно сглотнула, мгновенно перевела взгляд на дом и сосредоточившись на шелушащейся краске веранды.
Прошлой ночью он ее убил. Выражение его аквамариновых глаз, когда он удерживал ее в глубине прохладной озерной воды, было спокойным и ужасающе отстраненным. Его руки казались стальными, и ее панические усилия постепенно ослабевали. Наконец измученные легкие истратили последнюю драгоценную частицу кислорода и она вдохнула собственную смерть.
Она проснулась с рассветом, дрожащая, вся в поту. Она знала, что долго так не протянет, и все закончится нервным срывом. Она поднялась, поставила кофейник и провела несколько следующих часов, нагружаясь кофеином и строя планы. Так сложилось, что именно сейчас у нее не было никакой работы, так что выкроить время было легко. Вероятно, это было не слишком разумно — как раз именно летом она получала большую часть своего дохода, — но в данный момент это было легко. Когда она решила, что ее родители уже проснулись, она позвонила им и попросила разрешения провести пару недель на озере. Как и ожидалось, они обрадовались, что она, наконец, собралась взять отпуск. Ее братья с семьями регулярно пользовались летним домиком, но Теа, по тем или иным причинам, не была на озере с восемнадцати лет. Одиннадцать лет — долгое время, но жизнь как-то все не позволяла. Сначала был колледж и нужно было работать летом, чтобы платить за него, затем последовала парочка скучных работ в избранной ею сфере деятельности, убедивших ее, что она неправильно выбрала профессию.
Совершенно случайно, когда Теа отчаянно нуждалась любой работе, лишь бы та принесла хоть какие-то деньги, она обнаружила, что работа маляра – это ее. К удивлению, несмотря на напряженный, тяжелый труд, ей понравилось красить дома. Время шло, и ей попадалось все больше заказов. Зимой ей изредка перепадали заказы по внутренней отделке, но летом она обычно работала, как дьявол, и просто не имела возможности выбраться, чтобы присоединиться к семье в каком-то из выездов на озеро.
— Но как быть с твоим днем рождения? — спросила ее мать, вдруг вспомнив приближающуюся дату. — Разве тебя здесь не будет?
Теа заколебалась. Ее семья придавала большое значение дням рождения. Теперь, когда ее братья были женаты и имели детей, не было ни единого месяца в году, когда бы ни праздновался чей-то день рождения.
— Я не знаю, — наконец сказала она. — Я устала, мама. Мне действительно нужен отдых. — Она не поэтому захотела уехать на озеро, но и ложью это не было. Почти месяц она не высыпалась нормально, и ее одолевала усталость. — Может, мы отложим вечеринку и посидим вместе в другой раз?
— Ладно, надеюсь, это подойдет, — с сомнением промолвила ее мать. — Я дам знать мальчикам.
— А то! Если их обычный прикол на день рождения вовремя не состоится, мне не пережить их огорчения — сухо ответила Теа. — Если они уже сделали заказ на доставку мне партии куриного помета, пусть подержат его несколько дней у себя.
Мать хихикнула:
— Они никогда не заходят так далеко.
— Только потому, что знают: я бы отплатила им вдвойне.
— Развлекайся на озере, милая, но будь осторожна. Я не уверена, что мне нравится мысль, что ты будешь там в полном одиночестве.
— Я буду осторожна, — пообещала Теа. — В доме есть какие-нибудь припасы?
— Припоминаю, что в кладовой есть несколько банок супа, но это — почти все. Отметься, когда доберешься туда, идет?
"Отметься" было кодом для того, что ее отец называл Возьми Телефон И Дай Знать Своей Матери, Что Ты В Порядке, Чтобы Она Не Звонила В Службу Пропавших Без Вести. Миссис Марлоу обычно позволяла своим детям вести собственную жизнь, но, когда она говорила "отметься", все они знали, что она немного беспокоится.
— Я позвоню, как только доберусь до продуктового магазина.
Теа сдержала обещание и позвонила сразу, как только доехала до маленького бакалейного магазинчика, где они всегда закупали припасы для летнего домика.
Теперь она сидела в автомобиле перед домом, скованная страхом от близости озера, а пакеты со скоропортящимися продуктами медленно подтаивали на заднем сидении.
Она заставила себя глубоко дышать, чтобы уменьшить панику. Все хорошо, ведь она может не смотреть на воду. Она будет отводить взгляд, пока разгружает автомобиль.
Сетчатая дверь заскрипела, когда она открывала ее, и знакомый звук ослабил напряжение. Затянутая сеткой веранда тянулась вдоль всего фасада домика и, во времена детства Теа была заставлена кучей разномастных адирондакских кресел[1], плетеных ивовых стульев и шезлонгов. Ее мать часто часами сидела на веранде, занималась шитьем или читала, и следила за Теа и мальчиками, когда они резвились в озере. Теперь веранда была голой; адирондаки и плетеные стулья давно пропали, и она слышала, как ее мать говорила, что шезлонги хранятся сзади, в сарае. Теа не знала, станет ли она доставать их оттуда; она, конечно же, не будет смотреть на озеро, если сможет от этого удержаться.
Нет, это неправильно. Она приехала сюда, чтобы посмотреть в лицо страху, вызванному снами. Если для этого потребуется заставить себя часами пялиться на воду, она будет пялиться. Она не позволит этому ночному безумию лишить ее радости жизни.