– Угу, – сказал милиционер и скрылся.
– Тогда ответьте, если вы такой умный, – подняла голову Лора, рыча от возмущения. – Кто мне по скуле заехал? Может, я сама себя до крови разбила?
– А вам, гражданка, не кажется странным, что забравшийся в дом неизвестный мужчина почему-то убил хозяйку, а вам всего-то по скуле заехал?
– Казаться должно вам, – огрызнулась Лора. – Может, он собирался и меня грохнуть, откуда мне знать! Я его отпихнула, потом убежала. Он меньше меня ростом!
– Вы ничего не слышали? – обратился Добрынин к Борису Львовичу и Родиону. – Никакой возни? Шагов? Звуков?
– Телевизор громко работал, – сухо сказал Родион.
– Постойте, постойте… – заерзала Лора. – Получается, раз я выходила… то я и убила?! Да? И чем же я убила?
– Тупым предметом, нанеся удар по голове, – спокойно сказал Добрынин, для которого все было предельно ясно. Он поднял целлофановый пакет, показал всем окровавленный топорик. – А точнее, этим топориком для отбивания мяса. Как видите, тупая часть в крови, а нашли его у трупа.
– Да как вы смеете…
– Погоди, Лора, – перебил ее муж, которому явные подозрения майора тоже не понравились. – Вы считаете, моя жена способна нанести удар с такой силой, что и череп проломила?
– Вы примитивно мыслите, – усмехнулся Добрынин. – Ваша жена вышла на кухню, да? Почему не допустить, что она впустила убийцу в дом?
– А, я понял, – протянул Родион, разозлившись. – Вам надо повесить убийство на нас, да? Хорошо работаете! Тогда скажите, зачем мы вызвали вас, а? Грохнули Яну, а Бориса Львовича оставили, да? Нелогично. Почему мы его не прибили, не забрали… эти ценности и не смылись? Чего молчите? Объясните нам наши действия, а то я не пойму, в чем наша выгода.
Он был прав, убийство преследует цель, а цели нет. Добрынин хмурился и смотрел в пол. Вдруг Лора вскрикнула:
– Родион! Мы же видели мужчину…
– Точно! – вспомнил тот. – Когда мы с женой приехали, по двору шастал мужчина…
– Как он выглядел? – подхватил Добрынин.
– Не запомнил, темно было… да и не приглядывался. Ходит и ходит, нас заметил, спрятался.
– Я запомнила, – вставила Лора. – Он на бомжа похож… одет плохо. Мы о нем сказали Яне и Борису Львовичу, верно, Борис Львович?
– Что? – вынырнул из забытья хозяин дома.
– Ну, помните, мы говорили про мужчину, подумали, дворник, – напоминала Лора. – А Яна сказала, что дворников вы не держите…
– Да, да, помню, – едва кивнул Борис Львович.
– Вот вам и объяснение! – размахивая руками, с жаром говорил Родион. – Бомж! Он заглянул в окна, увидел, где кухня, пробрался в дом, когда мы были за столом. Но он не знал, что Яна на кухне, пришел туда и… молотком ее ударил. Потом забрал этого чертова гуся, а тут моя жена… Чем он тебя ударил?
– Кулаком, – ответила Лора.
– Вот! – указал на жену Родион. – Кулаком, потому что молоток валялся на полу, я видел, когда подходил к Яне и прощупывал пульс на ее шее! Моя жена убежала, смылся и он. И не надо вешать на нас…
– Лужин! – позвал майор. В дверях показался кислый и равнодушный лик второго милиционера. – Что со следами?
– Грязные отпечатки есть, а четких следов нет, – вяло, будто ему лень языком шевелить, ответил Лужин. – Чьи они – не разобрать, обувь была в снегу…
– Плохо, плохо, плохо, – проговорил Добрынин, отходя от него к стене, затем через плечо отдал приказ: – Посмотри вокруг дома, нет ли следов. У окон в особенности. – Лужин нехотя поплелся на улицу, а Добрынин, попросив разрешения позвонить по телефону, набрал короткий номер. – Алло, это майор Добрынин. Машина нужна… Труп перевезти… Так мы же на легковой… Я понимаю, происшествий сегодня много, но не до утра же нам тут торчать!.. Понял. – Набрал еще один номер, такой же короткий. – Алло, с вами говорит майор милиции Добрынин, мне нужна ваша помощь… Перевезти труп в морг… Послушайте, мы на легковой, в багажник мне прикажете труп уложить?!. А вы «Скорая», это входит в ваши прямые обязанности… Черт! Бросила трубку, ведьма. У них, видишь ли, все машины на выезде! Ну, я ей устрою, век помнить будет. Что скажешь? – спросил вернувшегося Лужина.
– Есть следы у окон в кухню, но снегом занесло. Размер приблизительно сорок второй. Кажется, ботинки армейские.
– Так… – слегка раскачиваясь вперед-назад, произнес Добрынин, он думал, что ему делать. Взглянув с сочувствием на потрясенного хозяина, мягко обратился к нему: – Папаша…
– Его зовут Борис Львович, – процедила Лора.
– Борис Львович, – поправился Добрынин, – мы оставим вашу жену до завтра? А завтра, то есть сегодня днем, перевезем…
– Куда перевезете? – механически спросил Борис Львович.
– В морг. Надо сделать вскрытие, установить причину…
– Не надо в морг, – выговорил он, еще не соизмеряя слова «смерть», «морг», «убийство» с Яной.
– Так положено, – развел руками Добрынин. – Куда можно отнести вашу жену? Нужна холодная комната. Борис Львович, вы меня слышите?
– Слышу, – ответил тот все так же механически, потом указал вялым движением руки. – В той части дома есть комната для гостей… прямо по коридору…
– Отлично, – встал со стула Добрынин, хлопнув себя по коленям, и уже более строго сказал Родиону: – Помогите нам.
Все вышли. Пару минут Борис Львович сидел, глядя в одну точку, заслышав шум шаркающих ног в коридоре, подъехал к дверному проему. Проносили Яну, один милиционер держал ее за плечи, второй за ноги, а за корпус – Родион. Пепельные волосы Яны, свесившись вниз, раскачивались в такт движениям, половина волос слиплась от крови, безвольная рука с аккуратно накрашенными ногтями болталась, как тряпичная. И только розовое нарядное платье напоминало о празднике, которого ждали с нетерпением, надеясь, что со старым годом уйдет все плохое. Наступил Новый год и в первый же час сделал «подарок» – смерть. Борис Львович пережил многих: уходили близкие, друзья, коллеги, старые и молодые, хорошие и не очень. Он принимал смерть, ведь иначе нельзя, но сейчас не мог принять, не мог, и все тут. Он нашел в себе силы спросить рядом стоявшего Добрынина:
– Вы уверены? Может, она жива?..
Тот скосил на него глаза и лишь отрицательно покачал головой, покачал с жалостью и с состраданием, а чем он еще мог помочь? Борис Львович снова попробовал встать, ему это не удалось, нужны силы, а сил как раз и не было. Когда тело жены пронесли, он поехал за ней в коляске, чувствуя, как быстро слабеет. В комнате Лора включила свет, Яну положили на кровать. Кто-то тронул за плечо, Борис Львович поднял голову.
– Я спрашиваю, простыня есть? – сказал Добрынин. – Накрыть тело.
– В шкафу, – тихо ответил он.
Лора раскрыла створки, достала простыню. Полотно, взметнувшись вверх, покрыло Яну, слегка обрисовав силуэт. А розовые туфельки на высоких тонких каблуках остались открытыми, да край юбки, соскользнув, выбился из-под простыни. Только сейчас, глядя на туфельки и юбку, Борис Львович осмыслил случившееся. Он выжил, а Янка, которая должна была его пережить, ушла. Может, это кто-то там, за облаками, подло посмеялся над ним? Наверно, ему пришло время умереть, но он хотел выжить и выжил. И теперь кто-то вверху отнял Янку, отомстил за его желание жить.
Глаза застил туман – накатили слезы. Борис Львович сильный человек, он не плакал, когда хоронил мать и отца, не плакал, когда потерял родного брата, не плакал, теряя друзей. Не заплачет и сейчас, хотя больно и обидно. Он прикрыл ладонью глаза, ощущал, что едет, над ним кто-то всхлипывал, видно, это Лора. Затем откуда-то издалека раздался голос Добрынина:
– Мы вынуждены вас задержать.
– Как задержать? – запаниковала Лора, но и ее голос доносился издалека. – На каком основании? Почему задержать?
– Поедем в отделение, откатаем ваши пальчики…
– Послушайте, мы не можем оставить Бориса Львовича, – горячилась Лора. – Недавно он перенес тяжелейшую операцию на сердце. Как его оставить одного в такой ситуации? Вы люди или кто?
– Мы никуда не денемся, откатаете нас позже, – сказал Родион.
– Да не вас откатаем, – хмыкнул Добрынин. – Пальцы. Отпечатки снимем.
– Конечно, не денемся, – заверила Лора. – У нас два супермаркета, готовим к открытию третий… Я что же, брошу все и убегу? Вы еще докажите, что это мы… Ну и Новый год! Все, больше ни на один праздник, ни к каким знакомым, даже к родственникам, не хожу!
– Папаша… Борис Львович, – тут же поправился Добрынин, – вы как?
– Нормально, – отняв руку от лица, сказал он.
– Распишитесь. – Майор положил на колени папку с листом, протянул авторучку. – Вот здесь.
– Что это?
– Протокол. Прочтите и подпишите.
Борис Львович прочел «шапку»… не было сил читать дальше, он поставил росчерк внизу исписанного листа, Добрынин взял протокол вместе с папкой.
– У вас есть родственники? – поинтересовался.
– Да. Дочь.
– Позвонить ей, чтоб приехала? Понимаю, праздник, неприятно получить такой удар… Извините, я должен задержать этих граждан.
– Я сам позвоню. Делайте, что считаете нужным.
– В таком случае прошу пройти с нами, – официальным тоном сказал Добрынин супругам.
Лора подступила к нему почти вплотную и прошипела:
– Вы бессердечный. Вы не человек, вы зомби. Погодите, я на вас жалобу накатаю во все инстанции, я вас так достану…
– Гражданка, прошу пройти в машину. Борис Львович, вы все же позвоните дочери, вам нельзя оставаться одному. И закройтесь.
– Хорошо, хорошо… – отозвался тот.
Дом опустел. Стало тихо. Лишь маятник напольных часов отмеривал время, в котором теперь не было смысла. Словно специально в такт маятнику зажигались и гасли огоньки новогодних гирлянд. Борису Львовичу не сиделось, он бесцельно проехал вокруг стола, выехал в коридор, где было темно, достиг кухни, включил свет. На полу мелом очерчена фигура, там, где голова, – лужа крови. Борис Львович поехал назад. Гостиная, праздничный стол, огни и много света. Свет раздражал. Он погасил верхний свет, сидел в полумраке, раздавленный и не способный ни на что, пока не раздался звонок. Не торопясь, так как силы иссякали, Борис Львович подъехал к накрытому столу, взял трубку.
– Это я! – послышался радостный голос Насти, затем несколько голосов громко выкрикнули: – По-здрав-ля-ем! С Но-вым го-дом!
– Спасибо, я вас тоже поздравляю.
– Папа, здоровья тебе! – повизгивала Настя, заливаясь смехом. – Не огорчай нас больше, будь умницей, слушайся Яну. Кстати, где Янка?
Он никогда никого не жалел, об этом вспомнил лишь сейчас. Ему не важны были ни семья, ни дочь с внуками, ни две бывших жены, ни собственная жизнь. Он все отдавал работе, не щадя ни себя, ни других, он был фанатом, для которого существовала только цель – открытие и победа. Разве можно было его любить, прощать? Он даже Янке, отдавшей ему свою молодость, посвятившей всю себя капризам старика, будто делал одолжение, позволяя его любить, а сам любви не додал. Что сказать дочери теперь, когда ему невыносимо трудно, когда он нуждался в участии? Яны нет, по какой-то нелепой случайности ее убили прямо в доме, убийца убежал, а возможно, это друзья жены ее убили. Это сказать? Испортить праздник, как всегда он делал, не считаясь ни с кем, только с собой? Заставить дочь мчаться среди ночи к нему?
– Яна?.. Она… на кухне, – солгал он.
– Зови ее!
– Милая, я так устал… Завтра увидишься с ней.
– Ой, прости, папа. Ладно, передай Янке наши поздравления. Еще раз поздравляем тебя, целуем вас обоих. Пока.
– Передам, – сказал он гудкам в трубке.
Один. Впервые Борис Львович почувствовал себя глубоким стариком с усталостью на плечах. Его так придавило, что не мог оставаться в кресле, поехал в спальню, где с трудом перебрался на кровать. Он неудобно лежал спиной на подушках, а сердце, ставшее маленьким, робко вздрагивало: тук… тук-тук… тук… Борис Львович повернул голову – рядом пустовало место. Стоило ему ночью зашевелиться, Яна тут же просыпалась, и тихо, чтоб не потревожить его, если он спит, звучал ее шепот:
– Тебе плохо?
Иногда он делал вид, будто не слышит, часто без причин раздражался или пренебрежительно бросал: «Воды принеси». И Янка мчалась за водой или за чем другим, что ему вовсе не было нужно. Она обладала потрясающим терпением, Борис Львович оценил это еще до операции, у него было время взглянуть на себя со стороны и ужаснуться. Перед больницей он написал ей письмо на тот случай, если никогда не вернется. И не отдал, положил в ящик письменного стола. Она помогла ему выжить и так нужна ему…
Но что, если сон продолжается, а на самом деле ничего не было? Вот сейчас войдет Янка, скажет, как она устала, сбросит платье прямо на пол, переступит через него, на ходу надевая сорочку, и бухнется на кровать. Потом придвинется к нему, станет тепло и хорошо. Если б она вошла…
Он смотрел на дверь, мысленно повторяя: «Войди, а то у меня мало времени». Борис Львович видел в полумраке только дверь, остальное расплывалось, не имея четких линий. С новым вдохом дверь приближалась, а с выдохом удалялась, и удалялась с каждым разом все дальше, дальше… Где она – Янка?
Все же дверь открылась. Борис Львович сначала услышал скрип, потом увидел полоску света и фигуру. Яна пришла, как всегда приходила по первому его зову, она не могла не прийти, хотя ее уже нет. А он есть. Зачем он есть? Он должен был уйти, а не она. Яна неспешно и бесшумно скользила к нему в своем розовом платье, правда, цвет он уже не различал, просто знал: платье розовое. Наконец увидел ее лицо с удивительно внимательным взглядом, будто она собиралась спросить: «Как ты, что хочешь?» Милая, чудная, не оставила его. Только бы успеть сказать, попросить прощения… а сердце все медленнее и протяжнее вздрагивало, он слышал его…
Она наклонилась к нему, Борис Львович вдыхал ее запах. Дурак, атеистом был, оказывается, вон как все выглядит.
– Янушка… – сказал он.
Или ему почудилось, что сказал? Своего голоса не расслышал. И ударов сердца больше не слышал. Но он жив… кажется. Или уже нет? Лицо Яны таяло, таяло… таяло…
Яна тронула его за грудь:
– Борис…
Он не ответил, смотрел перед собой, хотя только что дышал. Яна прощупала пульс. Пульса не было. Значит, конец. Она вышла, плотно закрыв дверь. В гостиной Яна налила коньяка половину бокала, выпила залпом, утерла губы тыльной стороной ладони, потом взяла телефон.
– Янка, ты? – почти закричал Родион.
– Я, я, – говорила она тихо. – Ты где?
– В машине сижу… Ждал твоего звонка. Ну, что там?
– Можешь войти.
Яна поднялась, слегка пошатнулась, потерла плечи ладонями – она ужасно замерзла, ее била дрожь. Посмотрев в зеркало, салфеткой попробовала вытереть волосы, но они ссохлись. Яна закрутила их в жгут и заколола шпилькой. Вбежал Родион, не раздеваясь и не говоря ни слова, подлетел к столу, налил коньяка в рюмку и опрокинул ее в рот. Только после этого взглянул на Яну с опаской:
– Ты уверена?
– Пульса нет.
– Ну и крепкий старик… А говорила, сразу дуба даст. Нет, представь: видит, что ты труп, – и ничего. Да у него сердце крепче, чем у меня.
– Я сама перепсиховала, особенно когда он разговаривал с дочерью.
– Звонил ей?! – ужаснулся он.
– Она ему.
– Ты, говорила, все продумала… – опешил Родион. – А провод чикануть не сообразила?
– Он ничего не сказал дочери.
– Фу, напугала, – отер пот со лба Родион.
– Боже мой… неужели все закончилось? – Радости в интонациях Яны не слышалось, да и лицо было с выражением плаксивости, однако держалась она неплохо. – Со всеми расплатился?
– Обижаешь, – уже улыбался Родион. – Успели даже форму ментам отвезти, бабки тоже, не волнуйся, все остались довольны.
Яна снова налила в бокал коньяка, сделала пару глотков и упала на диван. Дрожь не проходила. Слишком много людей вовлечено, ее это пугало, но спектакль предполагал участие нескольких человек, без них она не могла обойтись. Они не должны были подпустить мужа к ней – трупу.
– Нас не сдадут? – задала она мучивший ее вопрос.
– Мои парни? – усмехнулся Родион, подсев к ней и обняв за плечи. – Это надежные ребята, проверенные. Классно разыграли старика, а?
– Бездарно, – промямлила Яна. – Ели б он не был в шоке, сообразил бы, что его дурачат.
– М-да, папаша обожал тебя. Мне его даже жалко стало.
– Зря, что ли, я старалась? Не помню, когда спала последний раз положенные семь часов. – Он притянул ее к себе, но она отстранилась. – Не сегодня и не здесь. А твоя артисточка погорелого театра не сдаст?
– Артисточка знает, с кем имеет дело, язык вырвем. – Он обвел взглядом стены. – А теперь скажи честно, на сколько это все тянет?
– Здесь не все, еще в квартире полно, – хмуро проговорила Яна. – Я приглашала одного типа, он сказал лишь приблизительную стоимость коллекции.
– Ну и сколько, сколько? – не терпелось узнать ему.
– Одни голландцы миллионов на восемь потянут. Баксов.
Родион присвистнул, затем улыбнулся:
– А забивала баки, будто устала от папаши. Я, как сюда попал, сразу понял, дело в картинках и статуэтках.
– Я и устала. Ошибочно приняла благоговение перед светилом за любовь, за что и наказана тем же светилом. Я устала настолько, что даже радости не испытываю.
– Брось заливать, за бабки вышла замуж.
– Да особых бабок у него не было, – вздохнула Яна. – Только картины и скульптуры, но ему не приходило в голову расстаться с ними, когда были трудности. Я ему дочь родила, а тут его центр ликвидировали, он уехал за границу, нас оставил, перебивались кое-как, пока наш папочка вновь не стал на ноги. Приму душ. Посиди здесь, а то мне не очень…
Яна мылась тщательно и долго, будто смывала убийство с себя. Да, она убила, но признаться в этом – значит на всю жизнь обручиться с совестью, а Яна добивалась совсем другого. Был розыгрыш, неудачно закончившийся для одного из участников, вот и все. Вода привела ее в чувство, освежила, она вышла из ванной более уверенной. На кухне быстро вымыла пол, вернулась в гостиную: