- Глупости говоришь... А ты знаешь, Том, я уже устал. Устал бороться с тобой, за тебя, за себя, за нас. Ничего не получается у нас... Значит, развод?
- А я уже подала заявление.
Судьба, подумал я. Вернее, несудьба.
Значит, конец.
И я неожиданно успокоился.
Даже легче стало.
Так бывает.
В противотуберкулезном диспансере, куда я провалился, как в яму на бегу, на соседней койке умирал человек. И я ночами не спал, лежа на одном боку, спиной к нему, прислушиваясь к его булькающему дыханию, и обреченно погружался в болото мрачного отчаяния, пока не дошел до какого-то психологического тупика, в котором само собой рассветно забрезжило ощущение, что я только гублю сам себя своими переживаниями.
И я успокоился.
И стал выздоравливать.
Значит, и здесь я дошел до своего предела. На следующий день я собрал свои вещички и отвез их к родителям. Сделал то, что должен был сделать года два назад.
Правда, в наследство от этого разрыва мне достался сон, который мне видится время от времени. Он связан с одним воспоминанием: мой дед умер много лет назад, но когда я был еще десятилетним мальчишкой, он как-то приехал ранним утром из своего Моршанска и, ссутулившись, сидел на фанерном чемодане в перед ней коммунальной квартиры, где мы жили в угловой комнате. Я увидел его в конце темного коридора, он улыбался и кивал мне, а я смотрел на него и силился проснуться. А теперь, в своем сне, я дед, и я уже умер, как мой дед, но сижу на чемодане в передней, киваю седой стриженой головой и улыбаюсь, а маленький мальчик, мой внук, его зовут скорее всего так же как и меня, сын моего Сережки, смотрит испуганно и сонно на меня в конце темного коридора и не узнает, потому что он меня никогда не видел. И не знал, что я - родной ему по крови. А я не мог предположить, что сон-то пророческий.
Глава тринадцатая
--===Свое время===-
Глава тринадцатая
Весной после размена мои родители переехали в новую квартиру. От метро до их пятиэтажного дома надо было идти чуть ли не полем мимо оврага, где летом жгли разломанную тару и упаковочную стружку из мебельного магазина, а зимой дух захватывало смотреть, как мальчишки летят с ледяных склонов на санках. Овраг всегда привлекал внимание своей пусть неопрятной, но естественной неровностью впадины, окруженной стрижеными газонами и ритмичной аккуратностью рядом проходящих путей метрополитена. Впрочем, газонов с высаженными березками, кленами и даже голубыми елями поначалу не было. Была жидкая, непролазная, казалось, вовеки неистребимая грязь после сдачи объекта в эксплуатацию, пока не проехал мимо какой-то начальник, видимо, очень большой и толстый и дал нагоняй другому начальнику, что пониже и потоньше, и тогда нивесть откуда появились машины и люди и буквально за неделю из грязи сделали парк. Было приятно после этого сознавать, что есть еще добрая сила над злой силой, хотя и не часто она проявляется. И уж совсем абстрактно думалось о той неимоверной доброй силе, которая укротила бы самую большую существующую злую силу.
Когда я расстался с Тамарой, то перебрался к старикам, и жизнь моя под родительским кровом потекла спокойно и вольно - дома меня всегда ждал обед и раскладушка, а временем своим я располагал, как заблагорассудится. С Тамарой я виделся после суда и развода только тогда, когда изредка брал погостить Сережку, с которым больше нянькались мать с отцом, чем я.
Особенно любили друг друга дед Сергей и внук Сергей.
Мой отец и мой сын.
После неудачи с режиссерскими курсами, после разговоров с Гашетниковым я поостыл к кино. Я понимал, что при настойчивости и терпении в конце концов добьюсь желаемого, но меня вдруг крепко поразила мысль, что фильмы стареют.
Как люди.
Куда девается фильм после проката? В небытие, из которого его уже ничем не вытащишь. Фильм - не книга, которую можно снять с полки, перечитать и задуматься над раскрытой страницей.
Кроме того, прав был Чулков, что кино - это промышленность со своим планом и десятками людей, претворяющих сценарий в кинокартину, которые не станут ждать, если у тебя что-то не складывается, как хотелось бы. И потом минимум два года уходят на создание фильма, но все это время режиссер должен жить одной идеей, только тем материалом, который снимает, единым ощущением как части, так и целого...
Без Гашетникова затихла, будто обмелела, наша любительская киностудия. Поразлетелись, обзавелись семьями мои одержимые друзья словно утолили свою нетерпеливую молодую жажду у источника искусства и уступили свое место другим...
Наташа?.. Ее московского адреса я не знал, но что-то останавливало меня от ее поиска. Скорее всего то, что она не ответила на мое письмо, в котором я фактически с ней прощался, когда родился Сережка, а ведь с тех пор прошел почти год...
Так я и жил.
Давали задание на работе - я исполнял. Но не больше. Звали в гости я шел. Молчал телефон - я смотрел телевизор. Желтели мои сценарии, задохнувшись в чемодане под кроватью. Можно было уйти и бродить по весенним улицам, прыгая по проплешинам сухого асфальта, но кроме солнца на земле есть еще тучи и ветер - в конце концов возвращаешься обратно продрогший и усталый. Работа, киностудия, друзья, знакомые были похожи на спицы одного колеса, осью которого был я. Все крутилось, неподвижен был лишь я сам.
Но проходит время и приходит время, от которого не скроешься, как бы ни старался прикрыться маской занятости и безразличия. В минуту эту озаряется разом бестолково прожитое прошлое и горек ответ на вечные вопросы - для чего живешь? Кому радуешься? Чем утешается сердце твое в этой скоротечной жизни? И эти вопросы сверлят душу, несмотря на то, что кого-кого, а себя уж перед самим собой человек всегда оправдает.
А пока я расслабился, течение жизни медленно, но неумолимо стало сносить меня от желанного берега, к которому я когда-то стремился. Как выплыть? Рецепт простой - работа...
А я сегодня выступал...
был зал
и свет маняще резок,
а я стоял
и вспоминал
обрывки строк - отрезан
растерянностью и тишиной
ищу,
как в темной кладовой,
лекарство,
дыханью - выход,
горлу - звук,
отчаявшись в бою,
так смерти ищут!
И да обрящет разум мой
спасенье в памяти!..
Минутку... ...я вспоминаю детский кубик,
меня берущие и поднимающие руки,
качели вверх,
ступени вверх,
тепло щеки,
склоненной на моем плече,
и то мгновенье
сколь бесконечное не знаю
любви,
немой от чувств избытка,
но снова наступает пытка,
по подземельям памяти вступаю
в холодный пот камней.
Тупик.
Молчит презрительно театр.
Темнеет жалостью кулиса.
Бегу, как слабый гладиатор
бежал по кругу.
Смысл
происходящего мне страшен:
еще один не смог,
еще один глашатай,
не родившись,
мертв.
Не-е-ет!
Я, повернувшись, жду меча
и выдыхаю сгоряча
стихи,
что по ночам ворочал
и что ворочали меня,
шепча мне строчки: о чем мне пел полдневный зной, какой веселый и какой я злой,
я не слова - я гимн пою про то, как эту жизнь люблю!
И мне не страшно обнаженье
оно, как звездное паденье
в зал.
А зал?
Я ощущаю на щеках
ресниц поднявшихся дыханье,
я слышу в людях пониманье
и вижу мир прекрасно-зыбкий...
О, как идет слеза улыбке!
Помню, Ленька Сергеев в пионерском лагере, когда нечаянно свалился в море, поднял, отчаянно барахтаясь, такую тучу брызг, что с набережной тут же попрыгали несколько человек. Ленька все же наглотался воды, но его быстро откачали, и первым делом, открыв глаза, он попросил пить... Ох, и смеялись же мы тогда!..
Глава четырнадцатая
--===Свое время===-
Глава четырнадцатая
Наклонной неторопливой вереницей эскалатор двигался вверх. В метро, если не читаешь, некуда деть глаза - невольно рассматриваешь соседей, представляешь их судьбы, характеры. Среднюю ленту из трех эскалаторов остановили на ремонт, и проезжающие пассажиры глядели на группу женщин в серых рабочих халатах, протирающих лакированные доски. Женщины чувствовали на себе эти взгляды и, как на сцене, почти театрально, вели разговор, по обрывкам которого можно было понять, что невестка кому-то попалась ленивая и с дурным характером: "я ей говорю, поработай с мое, вот тогда и отдыхай, а она в ответ"... Все-таки, весь мир - театр, все люди - актеры. Даже в обычной беседе двоих - один произносит монолог, другой - его зритель.
До районного диспансера от метро три остановки на троллейбусе: две коротких и одна длинная. Каждый раз, когда я вхожу в диспансер для очередной проверки, а это бывает раз в полгода или после простуд и гриппа, замирает душа - а вдруг все опять по новой? В этом диспансере я в первый раз - несколько дней назад подскочила температура, мать вызвала своего участкового врача, и я попросил ее дать направление, хотел провериться там, где я не состою на учете, обнаружат ли следы моих болячек или я могу уже позабыть о них?
Рентген в пятом кабинете, по коридору направо, тупик с обитой дерматином дверью, над которой горит надпись "Не входить!" Несколько стульев вдоль стен. Я сел на крайний и машинально вертел в руках белый прямоугольник направления.
Я не заметил, как она подошла и села напротив - смотрел на оторвавшийся дерматин около ручки двери... Сердце рванулось, как птица в сетях, и упало... Этого не может быть!.. Истонченное лицо, опущенные плечи, безвольно подвернувшаяся в лодыжке нога...
- Наташа... - сорванным голосом позвал я.
Она мельком взглянула на меня и опять уставилась в пол. Что за наваждение?.. Ты ли это?.. Маленькие елки на снежной поляне в лесу, как слонята... На пепле чувств любви подснежник... Стихи... Могилки Кузнецовых, твоего деда и твоей бабки на деревенском кладбище, куда ходили мы как на смотрины...
Где все это?.. Как исчезло, сгинуло, минуло?..
Я пересел на стул рядом с ней. Сидевшая у двери пожилая женщина с острым любопытством разглядывала нас.
- Ты что, Наташенька? - я взял ее за руку. В неплотно сжатом кулаке торчала трубочка бумажки. Я развернул ее, прочитал направление на томограмму, верхушка правого легкого.
В этот момент надпись над дверью погасла, вышла медсестра и, окинув взглядом ожидающих, скомандовала мне:
- Мужчина, пройдите.
Я положил Наташино направление ей на колени и вошел в рентгеновский кабинет. Хорошо знакомая процедура: раздеться до пояса, встать, уложив поднятый подбородок в специальную ложбинку, руки на пояс, вздох, не дышать, одевайтесь...
Я дождался Наташу, и мы вышли вместе из диспансера. С утра было безоблачно и даже закапало с крыш, выходящих на солнечную сторону, но сырой, промозглый ветер нагнал туч, и день неуютно посерел. Мы спустились в метро и долго молча ехали, пока Наташа не потянула меня за рукав:
- Выйдем здесь...
Мы присели на мраморную скамейку с врезанной в нее доской желтого лака, и здесь Наташа впервые посмотрела не меня:
- Как же тебе живется, Валера, рассказывай...
Выслушав меня, Наташа усмехнулась:
- Бедненький ты мой...
- Неправда, Наташа, я теперь снова богатый...
- Что же ты меня не искал, милый? - Наташа схватила мою руку и стала ее гладить, как бы согревая, а может быть, греясь ее теплом. - Я же тебя ждала. ждала, письмо тебе написала, что буду ждать тебя, сколько скажешь, а ты не ответил, вот я и подумала, что позабыл ты меня, кончилась твоя любовь...
- Какое письмо? Когда?.. - встревожился я. - Вспомни, первое письмо ты дала мне, когда я уезжал из санатория, второе - я получил примерно через неделю, и все, больше не было, это я тебе писал, но ты умолкла.
- Не было? - удивилась Наташа и задумалась. Я же все мучилась, не могла решиться... У тебя жена, сын, и кому я нужна больная... Потому и отправила перед самой своей выпиской.
- Тогда ясно, кому оно попало, - вздохнул я и спросил, помолчав:
- А что ты в нем написала?
- Повторить? - Наташа прижалась лицом к моей ладони. -Сказать?.. Что значат слова и бумага?.. Жить не хотела... А ведь я тебя чуть было не потеряла... Я же тебя увидела сразу в диспансере, сидишь на стуле, отвернулся, и я хотела уйти, но осталась, слава богу...
- Умница, теперь все в порядке, теперь мы никогда не расстанемся, радость моя, - я гладил Наташу по голове, а она судорожно рыдала, вцепившись в меня.
С воем влетали на станцию поезда, шипели автоматические двери, толпа устремлялась на переход, люди торопились по своим делам, но невольно сдерживали шаг и тихо обходили скамейку, на которой сидели, прижавшись друг к другу, мы. Кто из нас был актер, а кто зритель?
Нет, мир - это не театр.
Глава пятнадцатая
--===Свое время===-
Глава пятнадцатая
Я очнулся, я снова жил и только потом, по прошествии лет, понял, что сценарий "Планета пустынь" - это мир фантастических видений, в основе которого была реальность - мне надо было рассказать о своей любви к Наташе.
О нашей любви.
Эти письма с далекой планеты - караван лебедей, улетающих вдаль...
Ночью молчит пустыня. Синее солнце наполняет день звоном жары - монотонной, как мелодии Востока, вечером сворачивается в клубок баловень цвета закат, а ночью молчит пустыня.
Совсем не страшно - здесь некого бояться. Шагаешь по песку, как по снегу в морозную ночь, и сухой воздух жадно ловит пар твоего дыхания. Звездный свет пронизывает вечно безоблачное небо и блестит в глазах. Мысли по-кошачьи ленивы - хоть и дремлют, н за кем-то следят.
Почта Эфира почему-то молчит. Мачты раскинули невод антенн и ловят рыбу-золото твоих посланий. Скоро исполнится год, и прибудет смена, если только археологи Космограда решат продолжить поиск Разумных на этой планете. А пока мне необходимо закончить эксперимент.
Планета пустынь.
Планета - пустыня.
Но только здесь я отчетливо вижу в тугой прозрачной глубине быстрые спины рыб и кипящий веер брызг при развороте на водных лыжах. Только здесь мне видится море и видится ручей. Море в минуты вздыбленной ярости, когда сорваны все паруса и нет надежды, осталось только смутное желание коснуться твердой суши, а ручей - капли, льющие свет и захлебывающиеся от тихого смеха.
Планета пустынь - мгновенная жизнь.
Все живое лежит веками под беспощадным солнцем, чтобы взорваться ослепительной торопливой вспышкой, если будет вода.
Раньше ее было много, и дети Разумных ходили по лужам, воображая себя капитанами, а влюбленные целовались под теплым дождем.
Но воду выпила цивилизация, и Разумные улетели, оставив ланету пустынь, где все истерто в песок. Зыбкий, как мираж. По песку можно ходить, но нельзя останавливаться. Тонет все, что тяжелее. Утонули в песке дома, улицы, города Разумных. Задохнулась жизнь под покрывалом эрозии.
Что же осталось?
Остались семена приспособившихся растений - они нашли такую форму, чтобы удержаться на поверхности. Они легче песка.
Планета пустынь - планета ждущих семян. Если зернышко дождалось воды, то лопается оболочка, ярко вспыхивает узор цветов и вот уже твердеет под жгучими лучами новое семя, новое звено в цепи превращений, новая инкарнация жизни.
Планета пустынь - планета тягучего ожидания и взрыва. Авария на станции случилась также, как взрыв. Разом расползлась, словно растаяла, стенка резервуара, и поток воды, оседая и дробясь, грузно извергся на планету пустынь. Желтые, лиловые, оранжевые, белые, синие, серебряные, кумачевые цветы укрыли ярким ковром поверхность образовавшегося озера, которое высыхало и блекло на глазах. Так выцветают незабудки.
За резервуаром с запасами воды наступила очередь других строений моей станции. Нержавеющие, тугоплавкие конструкции ,выдерживающие вакуум и холод космоса, разъедались спорами, которые провели свою кропотливую работу незаметно для меня. Я успел послать зов о помощи и спуститься в археологическую шахту.
Пробираясь сквозь толщу песка, мы искали дно, материк, на котором жили Разумные. Что ж, когда-нибудь станция, вернее останки станции, под тяжестью собственного веса достигнут дна. Верхние строения станции разрушились под действием спор, исчезли сдерживающие распорки, рассыпались синтезаторы воды. Станция - мой саркофаг, его не так-то просто будет откопать, аварийного запаса воды осталось дней на десять...
Я успею написать тебе, Наташа...
... пустыня,
пустыня без края у ног,
звенит безоблачный зной,
в зубах песок
и в ногах песок,
сухой, горячий и злой,
в зыбком песке,
в зыбком песке,
ссыпаясь вперед с песком,
шагаю в тяжелом шуршащем сне,
шагаю вперед ползком,
и ссохшийся рот
поперек разорвав
распухшим чужим языком,
песню пою,
что Создатель прав,
что жизнь распустилась цветком,
любовь подарила свой дар,
я пью твоих рос нектар...
... я смотрел, потому что не оторваться, я слушал, потому что ты смеялась, я молчал, потому что ты говорила... почему я не слышу тебя, почему не вижу?.. разве может быть так, что тебя нет?..
... ты пришла
и этим все сказано!
радость моя
под глазами
слезами размазана...
... люблю! и головой вперед, как в водопад, разбиться в радугу, взлететь и лечь прохладой брызг в прохладу плеч...
... и хотя мы одни с тобою, мы совсем не одни - балеринами над стеною танцуют огни..
все пройдет... останутся губы, целующие голубую соленую влагу твоих глаз...
... Мой саркофаг достиг дна... Разумные были, Разумные жили - станция опустилась в мертвом городе и стала одним из его домов...Разумные стали Безумными и погубили свою планету...
На стене единственной комнаты, что мне удалось откопать, осталась фреска, тусклая от патины времени. Женщина ждет любимого. Женщина ждет любимого, улетевшего к далеким мирам. Я долго вглядывался в лицо женщины, потом вылил на губку остатки воды и протер фреску. На миг засиял божественной красотой лик с твоими глазами и скрылся под распустившимися цветами...
Где мне найти высокие слова сильнее смерти? Они есть и они единственные: