Оглушат и бросят в реку, чтобы все подумали, будто она поскользнулась и утонула в стылой воде. Все именно так и решат, никто не захочет искать убийц, никому и в голову не придет… Стойте! Не надо! Не трогайте ее! Голоса нет. Они не слышат, не слышат… Кулак рушится молотом. Короткий, глухой удар. Плохо видно, что творится у воды. Двое наклоняются, поднимают грузное, обмякшее тело – и кто-то третий, чьими глазами смотрит Матильда, бросается вперед со стремительностью, недоступной человеку. Широкие спины убийц скачком прыгают навстречу, время замирает в испуге, каждое мгновение длится целую вечность…
Темнота.
Матильда обессиленно уронила голову на руки. Не впервой заглядывать в минувшее или грядущее. В настоящее получалось редко. Знала за собой такую особенность, давно знала. Но почему она не увидела Витольда? Пусть это будущее… или прошлое? Почему?! Озарение пришло внезапно. Девушка вздрогнула. Она видела! Вит находился там. Просто отныне они с Витольдом – единое целое. Она видела его глазами!
Убийство чужой женщины приближается! И Вит будет там.
Когда? День, два, неделя?
Дверь открылась. В трапезную шагнул мейстер Филипп, на ходу примеряя самую нарядную улыбку. Единственный взгляд, брошенный Душегубом на девушку, – и улыбка погасла.
LXXV
…они убьют ее! Стойте! Не трогайте…
Сперва Вит долго не мог понять: кончился кошмар? длится? Не надо больше таких снов! – взмолился он про себя. Во сне двое лиходеев убивали мамку! Или не мамку? На краткий, полный ужаса миг почудилось: у реки, опрокинута ударом в лужу талого снега, – Матильда. Ох, спаси и сохрани! Тильда в богадельне, там ее никто не тронет, там добрый мейстер Филипп… Память оживала: стремясь упредить беду, Вит ринулся, готовый разорвать вражин в клочья, – и ухнул в полынью. Успел? Нет? Медное эхо заставляло сердце трепетать щеглом, угодившим в силки. Не хватало слов, зато фратер Августин, скорее всего, назвал бы это чувство «обреченностью».
Знобило, на лбу копился ледяной пот. Еще ныл затылок – не сильно, чуть-чуть. Память ожила полностью, вернув драку на набережной. В упоении боя, спасая друзей (то, о чем мечталось!), ломая и круша фигуры из песка, вдруг поверилось: смогу! Уйду, разорву проклятую паутину, вернусь к Тильде…
Значит, не ушел. Взяли, гады.
Значит, он в темнице.
Живо представилась тюрьма. Склизкие стены, гнилье соломы на каменном полу. Вонь, крысы, лязг засова – и горстяник Мертен, явившийся за узником, чтобы препроводить в пыточную. Вит зажмурился изо всех сил, пытаясь отгородиться от страха, ждущего по другую сторону плотно сомкнутых век. Вспомнились тьма, одиночество и боль: так случилось ночью, когда он лег спать, спрятав под подушку треклятую «дульгецию». Но боль Искупленья оказалась терпимой – наверное потому, что Вит терпел и мучился один. Святой отец сказал правду: в аду никого не было. Просто ночь, боль и ты сам. Ад – это совсем не страшно.
Зато в темнице… палачей набежит, дознатчиков…
Тянуть время, ожидая от судьбы кукиш? Вит осторожно шевельнулся и обнаружил, что не связан. Ни веревок, ни кандалов. Уже хорошо. Лежит на мягком и гладком. Гнилая солома? – вряд ли. Не похоже ни капельки. На всякий случай принюхался. Запах горящих свечей. И еще – странный, но приятный аромат: фиалки?
Глаза открылись сами собой.
Подумалось: сплю. Только кошмар закончился, и начался совсем другой сон. Добрая сказка. Может, помер? в рай попал?! – грехи-то «дульгецией» искупил! Куда ж теперь, если не на небеса? Или по новой нагрешить успел? Ох, парень, успел! С Тильдой без венца живешь, людей в песочных пальто зашиб крепко! Или когда друзей защищаешь, – это и не грех вовсе?
Отложив трудный вопрос на потом, Вит принялся осматриваться.
Лежал он на кровати. На матерой кроватище, под тяжелым балдахином с кистями по краям. Минут пять любовался вышивкой: рычат львы, похожие на дядьку Штефана… благородные рыцари давят зверюг голыми руками… дамы рукоплещут… Красота! Гладкое и мягкое на поверку оказалось дорогущей тканью. Кажется, ее «атасом» называют. Или «атласом»? Рядом валялась скомканная перина – видать, во сне ворочался и сбросил. Э, да он же голый! Одежу забрали, гады!
Чтоб не сбежал.
Взгляд заметался по комнате – шелковая обивка стен, лепнина потолка, канделябры из бронзы… Украли, пакостники! Сперли! Кожух, новый совсем… шапка!.. башмаки!!! Спрыгнув с кровати, Вит охнул: ступни утонули в мягком ворсе ковра. У окна, отнюдь не забранного решетками, на сундучке валялся знакомый кошель. Набитый под завязку. Ф-фух… вот ведь дурачье! Взять одежу, а деньги оставить! От таких сбежать – пустяки…
Деликатный стук в дверь. Даже не успев как следует обрадоваться, юноша мигом юркнул обратно, натянув перину по уши.
Зайдут, а он – в чем мать родила.
Стыдоба!
– Проснулся ли молодой господин? – осведомились снаружи.
В горле пискнуло:
– Я… я это… Ага!
Еще в октябре Вит непременно принял бы вошедшего за самого главного рыцаря. Небось в ножки пал бы. Однако сейчас от взгляда не укрылись ни граненая булава «массюэль» на поясе, ни особый покрой и расцветка одежды. Обычный слуга. Правда, из челяди знатного дворянина.
Слуга низко-низко поклонился.
– Хорошо ли, молодой господин, изволили почивать?
– Я…
Вовремя пришли на ум братцы Базильсоны. Они ведь тоже его за благородного принимали! Может, и этот?..
– Прикажете начать утренний туалет?
– Да я… – от слова «туалет» не приходилось ждать ничего хорошего. Небось сперва ногти рвать станут. – Мне б штаны…
Бесстрастное лицо слуги изобразило намек на вежливое удивление.
– Молодому господину не подобает ходить в… э-э-э… в его прежних штанах. Велите принести достойный наряд?
Вит слегка обиделся за свои щегольские обновы. Однако счел за благо не спорить.
– Ну, несите…
Слуга молча хлопнул в ладоши. Сразу в дверь повалила челядь с ворохом одежек. Умопомрачительный камзол лилового бархата со вставками, пояс, расшитый жемчугом; атасные (атласные?!) панталоны, каких даже у Дублона не было!.. дивная обувка с бантами-пряжками, берет… У Вита зарябило в глазах. Неужели вся эта роскошь – ему?! Нет, наверное, все-таки сон. А жалко. Ведь в конце концов разбудят.
В темнице, под хохот палачей.
– Позвольте, молодой господин…
– Нет-нет! – отчаянно замахал Вит руками из-под перины, едва не порвав ее в клочья. – Я сам!..
– Как будет угодно молодому господину.
Челядь аккуратно разложила одежду на краю необъятной кровати. «Эх, Матильду бы сюда», – мельком подумал Вит, краснея.
– Молодой господин желает еще чего-нибудь? Вина? Ужин?
– Ага, ужин! И побольше!
Едва дверь за слугами закрылась, юноша принялся лихорадочно одеваться, путаясь в завязках, шнурках, пуговичках, крючочках и прочей дребедени. Наряды – загляденье, королю впору; но пока разберешься, что куда цепляется да пристегивается…
Жаль, зеркала нет. Полюбоваться.
– Ваш ужин, молодой господин.
Слуги внесли столик черного дерева, инкрустированный яшмой и серебром. Следом – два глубоких кресла с гнутыми ножками, обитых бордовым бархатом и с вензелями на спинках. Зачем два? Да кто ж этот сон знает! Вит уже устал удивляться. Следом потянулась череда подносов и блюд, исходя такими ароматами, что юноша чуть слюной не подавился. Он искренне надеялся, что теперь его оставят в покое, дав насладиться ужином, – но не тут-то было!
– Его светлость граф цу Рейвиш! – торжественно провозгласил знакомый слуга.
Вита едва не хватил успевший забыться столбун.
Граф вошел стремительно, но при этом без малейшей торопливости. Слуги разом исчезли, притворив за собой двери; юноша поспешил низко склониться перед его светлостью, а когда осмелился поднять глаза…
Букашка!
Взрослая букашка!
Лицо Жерара-Хагена тронула снисходительная, но вполне доброжелательная улыбка. Мальчик узнал отца. Узнал с первого взгляда. Значит, все складывается наилучшим образом. То, что должно быть сказано, следует говорить сразу, без околичностей, прозрачных намеков и прочей словесной шелухи.
– Я рад приветствовать тебя…
Короткая пауза. И давно выстраданное:
– …сын мой.
Вит машинально взял что-то с ближайшего блюда. Сунул в рот.
Вкуса не почувствовал.
LXXVI
– …Ух ты! Моя мамка – баронесса? Настоящая?!
– Агнесса ле Шэн. Племянница старого барона Гольфрида. Единственная, уцелевшая после мятежа Карла-Зверя.
– То-то она никогда… Я спрашивал, а она – молчок! Хитрюга! Конечно, скажи такое…
За время рассказа графа Вит, от робости и смущения, выхлебал целый кубок вкуснющего вина. Помогло. Смущение ушло без возврата. И впрямь, чего робеть перед собственным папашей?! Ведь если отец – граф, значит, и он, Витольд (полное имя впервые показалось красивым), – графенок! Или графин. А слово «бастард» в устах новоявленного родителя звучало совсем иначе, чем «байстрюк» или «ублюдок».
– Я очень рад, что нашел тебя, Витольд. Когда-нибудь ты поймешь мою радость. Послезавтра мы уедем отсюда в мой замок… В наш замок. Ты пройдешь Обряд, займешь свое место в Хенингском Доме…
Сказка продолжалась. Подумать только: совсем недавно сделаться подмастерьем у булочника было для Вита пределом мечтаний! Затем – Дно, друзья, Матильда… Лучшего и желать нельзя! Оказалось – можно. Мейстер Филипп, благородные забавы с Базильсонами, первая ночь с Тильдой… И вот: новый подарок судьбы! Его отец – граф цу Рейвиш! Любые мечты меркли по сравнению с головокружительной высотой, на которую Вит сейчас вознесся. А не убил бы мытаря – по сей день бы в Запрудах овец пас!
Вот оно, счастье! Привалило – так уж привалило!
Но черная тень беспокойства маячила рядом. Мешала до конца насладиться удачей.
– Ваша… ваша светлость…
– Зови меня отцом, Витольд. Привыкай. Особенно когда мы наедине.
– Ага… А мамку мою… баронессу, значит!.. Вы ее тоже в замок заберете? Мы теперь вместе жить станем?
Жерар-Хаген едва заметно нахмурился. Огладил пальцем подбородок, не спеша отвечать. Тень надвинулась, выросла…
– Не все так просто, Витольд. Я ведь женат. Давно. Я не могу привести в замок другую женщину. Ты уже большой: надеюсь, ты поймешь меня.
Вит прекрасно понял графа. Попробовал бы, к примеру, Гастон Рябушка, муж тетки Неле, другую бабу в дом привести! Разом бы и ухватом огреб, и бердышом, и всем, что под руку попалось! Месяц бы охал да отлеживался! Вот и граф своей графиньки страсть как боится.
Чего ж тут непонятного?
– …ты – иное дело. Я встречался с твоей матерью еще до женитьбы. К сожалению, моя супруга бездетна. Тебе она обрадуется. Что касается твоей матери…
Голос графа слегка дрогнул, и юноша радостно встрепенулся. «Любит он мою мамку! До сих пор любит. Не бросит ее, поможет!»
– …пусть поживет в деревне. Месяц или два. Потом я куплю ей дом в городе.
– Ме-е-есяц… – протянул Вит, угасая.
И разом – пропала комната, пропал граф Рейвишский, все пропало. Те двое – как живые, перед глазами. К мамке сзади подкрадываются. Сон? Явь? Бред? Или он с ума сходит?
– Сон мне дурной снится, отец.
Само вырвалось. Глухо, будто издалека. Едва собственный голос узнал.
– Сон? – из такой же дали. – Дурной? Будто у тебя в руках позор оружья? Пустое, сынок. Он и мне снится. И другим. Мерзкий сон, согласен.
– Не про оружье! Про мамку мою!..
Те двое совсем близко подошли. Один кулак занес. Скорее остановить их! расшвырять! мамку спасти! Только ноги мертвые, чужие.
– …убивают ее, отец. В речке топят. А вдруг – вещий сон? Может, поскорее ее… в город?!
Не видит Вит лица графского. А зря. Или наоборот: хорошо, что не видит. Побледнел вдруг граф. Выпрямился. Подвело на миг хваленое фамильное хладнокровие. Откуда?! Ведь никто не мог, ни словом… Шатнулась комната перед Жераром-Хагеном. Все вокруг плоским сделалось, ненастоящим. Нарисованным. Бегут по картине-комнате трещинки-кракелюры.[44] Вот-вот осыплется старая краска, обнажая холст… Или – иную картину, скрытую под привычной обыденностью? Что там, под слоем ветхой краски бытия, мнившегося незыблемым, а на поверку оказавшимся столь хрупким? Может, тот неправильный, богопротивный мир, где руки дворян отягчены позорным оружьем?
Прочь, наважденье, прочь!
…Кукла!.. хочу!..
Комната разбежалась в стороны, обретая прежние очертания, глубину и объем. Минуло всего какое-то мгновение – но у Жерара-Хагена, сына Густава Быстрого, были свои отношения со временем.
Морок?
Знамение?!
Отвернувшись, чтобы не увидел Витольд, Жерар-Хаген украдкой вытер пот со лба. Взял себя в руки. Пустяки. Это от неожиданности. Нужно что-то ответить мальчику. И завтра же послать за Ловчим. Следует торопиться.
– Сон есть сон, Витольд, – удручала фальшь в голосе, но справиться с ней не удавалось. Рыцарям из Хенингского Дома редко доводится осквернять уста ложью. – Твоя мать в безопасности. Кому понадобится ее убивать? Мятежник Карл ле Шэн давно мертв. Я лично покарал его. Но, если хочешь, я распоряжусь, чтобы подобающий дом присмотрели в течение двух недель.
– Спасибо, отец!
Вит счастливо улыбнулся. Все будет хорошо! Отец позаботится о мамке.
– А теперь – отдыхай. Спокойной ночи.
От плотного ужина, вина и обилия событий Витом овладела сонливость. Валясь на кровать, он еще успел подумать, что теперь-то уж точно лучше быть не может! Главное: мамку из Запруд забрать да на Матильде жениться, и тогда…
…они убьют ее! Стойте! Не надо!.. не трогайте…
Трижды за ночь он просыпался от собственного крика.
LXXVII
– Не может быть!
Душегуб нервно мерил (…скрип пера; летящие росчерки – птицы…) трапезную шагами. От стены к стене. В узких окнах билась агония заката, пятная бликами – кровь! охра! каленая медь! – одеяние мейстера. Матильда впервые видела обычно невозмутимого Филиппа ван Асхе в таком расстройстве чувств. «Не может быть!» – раз за разом, словно молитву или заклинание, повторял Душегуб, а мысли его тем временем вертелись мельничным колесом, угодившим в стремнину паводка.
Фратер Августин, бывший товарищ по Саламанке, не уставал изумлять однокашника. Бросив перевод на середине, он заговорил на праязыке, общается с запретным для остальных Бурзоем Первым. И при этом избежал Изменения! Остался прежним монахом со своими косными взглядами на общество, Бога, душу и тело…
Упрямство цистерцианца оказалось воистину адовым!
Мейстер Филипп хорошо представлял: какие муки испытывает сейчас монах. Как неодолимо тянет его закончить работу. Но… Коса нашла на камень! От Мануэля де ла Ита, сумевшего за одну ночь искупить грехи четырех поколений отравителей, можно ждать чего угодно. Допустим, человек с такой железной волей сумеет устоять против зова «Панчатантры». Последствия частичного Изменения грозили стать опасными. Фратер Августин открыл портал. Покинул богадельню вместе с мальчишкой. Где их теперь искать? Душегуб в портале способен выйти лишь из той двери, которую хоть раз открывал раньше, как обычную дверь. Но монах оставался загадкой. Его могло занести куда угодно…
– Они в Хенинге.
Душегуб споткнулся на ровном месте. Едва не упал.
Обернулся к Матильде:
– Ты уверена?
– Да. Они в Хенинге. Или где-то рядом. Я пыталась их увидеть… Вернее, не их – Вита.
– Увидела?
Мейстер Филипп присел на (…зеленый высверк в глубине чащи: зверь…) скамью рядом с девушкой. Задержал дыхание.
– Увидела. Я покажу.
Матильда Швебиш решительно вскинула голову. Поймав чужой взгляд на лету, словно сокол – голубя.
И Филипп ван Асхе увидел.
Потом они сидели и молчали. Долго.
– Это мать Вита, – выговорил наконец Душегуб, растеряв все свои улыбки. – Там, на речке. Село Запруды, к северо-западу от Окружной. Когда это случится?
– Не знаю, – беспомощно развела руками пророчица. – Но Вит придет к этой реке.
– Тогда сейчас он в Хенинге. Я найду его, Матильда. Обещаю.
– Я буду ждать, – голос девушки был тихим и отрешенным, но от этой отрешенности мороз пробирал по коже. – Я буду очень ждать. Да поможет вам Бог. Возвращайтесь вместе с ним.
– Мы… мы вернемся вместе…
Мейстер Филипп уходил, не в силах оторвать глаз от лица ясновидящей. Пятился. Натыкался на скамьи и столы.
– Мы вернемся…
Матильда смотрела, как он спиной распахнул дверь трапезной. Шатнулся, почти упал в зияющий портал. Дверь мягко закрылась.
«Все будет хорошо, – уговаривала себя девушка. – Вит в Хенинге, мейстер Филипп его отыщет. Приведет обратно. Чего это я, дура, разволновалась?»
Однако заноза в груди жгла по-прежнему. Морочила: стены пошли мельчайшими трещинками, превратились в мозаику. Яркую, цветную… плоскую. Так уже было! было! в базилике, во время Обряда!.. Сладкий ужас: конец всему знакомому, привычному… Значит, начало новому?! Что спрятано под осыпающейся фальшью штукатурки? Скажите! я хочу знать! Не оттуда ли приходят сны, мечты и прозрения? Быть может, именно там все происходит по-настоящему, а мы лишь спим, изредка ловя дальние отголоски настоящей жизни? Где Витольд Бастард возвращается в Хенинг, одетый в сверкающий доспех, с мечом на поясе, во главе отряда рыцарей…
Наваждение качнулось. Застыло в неверном равновесии. Сейчас, сейчас осыплются витражи иллюзий! У Матильды перехватило дыхание от страха и восторга… И все кончилось. Темная зала трапезной, пыльные окна, закат сгорел дотла, огонек свечи мигает на столе – вот-вот погаснет.
Сладкий ужас засыпал в норе сердца.
Рядом с золотой душой Витольда.
LXXVIII
– …ага! Запомнил я его, хозяин. Тот самый парень. Я ему: чего без оружья шляешься? Повяжут ведь! А он все вас спрашивает. Мимо меня в дом – шасть! Простите, хозяин, недоглядел.
– Он здесь?!
– Не-а, ушел. Я ему сказал: вечером пусть заглянет. Мол, вернуться обещали. Как бы его стража не забрала – без оружья, без грамотки…