У опушки леса на ближнем перевязочном пункте главный медицинский инспектор 2-й Западной армии Гангарт еще раз тщательно осмотрел рану, почистил ее, вынул «малый осколок» кости и перевязал.
– Везти князя в лазарет! В Москву! – наказал Гангарт.
Придя в сознание после операции, Багратион попросил приподнять его. В последний раз он осмотрел поле боя, стоящих поблизости конногвардейцев и вновь поинтересовался:
– Как на позиции? Как солдаты?
– Стоят насмерть! – твердо прозвучало в ответ.
Заметив поблизости адъютанта Барклая-де-Толли Левенштерна, князь поманил его к себе и дрогнувшим голосом прошептал:
– Голубчик! Передайте генералу Барклаю: участь армии и ее спасение зависит теперь от него. До сих пор идет все хорошо, но пусть он следит за моей армией...
Не в силах превозмочь ужасную боль, полководец глухо застонал. И этот глухой стон как бы вернул его на грешную землю. Вскоре он вновь потерял сознание...
Восьмая атака на флеши. Свист пуль. Надрывный, несмолкающий гул.
Казалось, нет на свете такой силы, которая может устоять перед неудержимой лавиной французов. Еще каких-нибудь пять-десять минут боя – и русские падут костьми и будут разгромлены...
В эти отчаянные минуты сражения, когда Багратион и начальник его штаба Э. Ф. Сен-При пали с коней со смертельными ранами, генерал-майор Александр Тучков – Тучков 4-й – со знаменем в руках повел свои полки на, французов. Враг опрокинут и смят. Однако и сам Тучков не уцелел в жаркой, вихревой схватке: он пал на поле брани смертью героя.
Солдаты русские закручинились было, но тут вперед выдвинулся командир 3-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Коновницын с Измайловским полком.
– Братцы! – крикнул он, строя солдат в шахматное каре. – За нами Москва! Ни шагу назад!
Коновницын возглавил войска в роковой момент боя и отвел их за гребень Семеновского оврага, на вторую линию обороны, где сосредоточились сильные батареи.
Кавалерия неприятеля была встречена картечью и рассеяна. Воспользовавшись паникой в стане врага, измайловские гренадеры окружили всадников, окованных в латы, и повергли их наземь штыками.
Верный соратник Багратиона, дежурный генерал 2-й армии С.И. Маевский так скупо и четко поминал яростные атаки противника на флеши: «26 августа здесь развернулся весь ад! Бедный наш угол, или левый фланг, составивший треугольник позиции, сосредоточил на себе все выстрелы французской армии. Багратион правду сказал, что здесь... трусу места бы не было».
На протяжении всей битвы Кутузов находился на командном пункте. Он неотлучно следил за ходом боевых событий, и ничто – ни гром орудий, ни пламя яростного огня, ни рвущиеся поблизости ядра – не могли поколебать его воли и мужества. Адъютанты и вестовые скакали к нему с позиций с донесениями. Один из них принес особо горестное известие:
– Ваше сиятельство, – тяжело дыша, глухими, срывающимся, подавленным голосом доложил он, – князь Багратион ранен. Горесть в войсках...
– Неужели? Господи! – глубоко обеспокоился главнокомандующий. – Куда ранен?
– В ногу, ваше сиятельство.
– Опасно?
– Не могу знать, ваше сиятельство. Повреждена кость...
– Голубчик, князю надобно срочно оказать помощь. Нельзя забывать, что жизнь его, как никого другого, дорога России. Передайте от меня лично медикам, чтобы они употребили все свое искусство к скорейшему излечению князя. Ибо нас с ним ждут впереди горячие неотложные дела...
– Толь! – после глубокого раздумья промолвил Кутузов.
– Что прикажете, ваше сиятельство! – тотчас же отозвался стройный, щеголеватый генерал-квартирмейстер.
– Моим именем передайте Дмитрию Сергеевичу Дохтурову, чтобы он принял команду над флешами вместо князя Петра.
Фельдмаршал недаром остановил свой выбор на умудренном боевым опытом корпусном генерале Дохтурове, скромном и храбром командире, прославившемся недавно при героической обороне Смоленска.
Кутузов собственноручно написал карандашом предписание генералу Дохтурову принять на себя командование:
...Адъютант, взяв предписание, тотчас же ускакал.
Начальник штаба 1-й Западной армии, один из видных и опытнейших русских генералов Ермолов, вместе с начальником артиллерии той же армии Кутайсовым узнали, что солдаты батареи Раевского на левом фланге отступили. Испросив разрешения у главнокомандующего, они возглавили войска в критические минуты сражения. Генералы смело повернули солдат лицом к неприятелю, повели бой в штыки и отбили у врага батарею. В этой яростной и блестящей контратаке был пленен французский генерал Бонами.
Генерал Дохтуров по приказу Кутузова заступил на левое крыло армии, заняв место князя Багратиона.
С той минуты Дохтуров, казалось, стал еще более напорист, решителен и вездесущ. Его видели в тех местах битвы, где нависала смертельная опасность. Под генералом убили одного коня, однако он тут же пересел на другого... Но и другого коня вскоре сразил осколок ядра. А генерал, хранимый своим ангелом, остался невредим.
В самой гуще сражения он стойко отражал шквал атак неприятеля, вдохновляя личным примером солдат:
– Ни шагу назад!
Когда битва закончилась, Дохтуров перекрестился и молвил по праву:
– Пред нами дрогнул и отступил грозный враг! Воины проявили чудеса героизма! Полагаю, что Бородино осталось за нами...
Меж тем Багратиона подняли с земли, бережно положили на телегу и на лошадях отправили в первопрестольную столицу.
Доблестные защитники флешей, испив до дна горькую чашу сражения, в шесть утра 27 августа по приказу Кутузова оставили дымящиеся разрушенные укрепления и отошли к Большой Смоленской дороге...
Покинув армию, тяжело раненный Багратион продолжал думать о боевых соратниках: «В сей день... войско русское показало совершенную неустрашимость и неслыханную храбрость от генерала до солдата. Неприятель видел и узнал, что русские воины, горящие истинною к... Отечеству любовию, бесстрашно все готовы пролить кровь, защищая... Отечество. День сей пребудет и в предбудущие времена заменит редким героизмом русских воинов».
В предписании на имя дежурного князь приказал собрать списки отличившихся в боях 24–26 августа и представить их в штаб фельдмаршала Кутузова для награждения. Об этом свидетельствуют скупые строки рапорта самого П. И. Багратиона М. И. Кутузову.
...Печаль солдат была бы неутешной, если бы кто-нибудь осмелился молвить, что уже не суждено им более увидеть своего любимого генерала на вороном коне.
Подбадривая друг друга в пути, солдаты, несмотря на отступление и усталость, затянули песню, сложенную здесь же у бивачного огня:
Подвиг Багратиона в Отечественной войне заключался также и в том, что когда 22 июля соединились две русские армии под древним Смоленском, порушив тем самым генеральный стратегический план Наполеона разбить их поодиночке, встал коварный вопрос: к кому из главнокомандующих перейдет начальство над ними? Причем на этот счет не было высказано никакого высочайшего повеления.
Багратион был старше Барклая-де-Толли чином и имел то прежде под своим началом. Но, ставя превыше всего на свете благо Отечества, князь отбросил личные счеты и подчинился Барклаю. Обстоятельно переговорив, полководцы расстались, довольные друг другом. То была главная победа Багратиона над самим собою, а победить самого себя, как ведомо, наитруднейшая из побед.
Князь Багратион неустанно рвался в бой, в наступление, жаждал победы и открыто высказывал недовольство нерешительностью действий командующего 1-й Западной русской армией военного министра Барклая-де-Толли. Но, к чести князя, отметим: будучи тяжело ранен, он нашел в себе силы попросить у Барклая прощения во всем, в чем был не прав перед ним, назвав его своим «благородным другом».
В разгар битвы Барклай-де-Толли послал к главнокомандующему прусского генерала Вольцогена, состоявшего три Главной квартире в качестве советника, с докладом, что наши опорные пункты в руках французов, а войска расстроены... На что Кутузов твердо и резко ответствовал: «Передайте Барклаю, что касается до сражения, то ход его известен мне самому как нельзя лучше, чем кому-либо! Неприятель отражен во всех позициях...»
Слова эти успокоили метущуюся натуру генерала Барклая.
... По распоряжению штабного начальника, бездарного и педантичного барона Бенигсена, резервы, скрытые в Утицком бору, без ведома главнокомандующего были выведены и пущены в бой. 3-й корпус пехоты генерала Тучкова 1-го, истекая кровью, отражал яростные атаки неприятеля на Семеновские укрепления, а московские ополченцы выносили раненых с поля боя и таскали к орудиям ящики с зарядами. План Кутузова был порушен, хотя он, вероятно, мог бы иметь важные и выгодные последствия.
Французы нарекли битву за Багратионовы флеши битвою генералов: ведь в обеих армиях пало много высших чинов. А русские говорили, тяжко вздыхая: «Такая была жарня и побоище, что у самого черта тряслась борода. Лес тел, а вода говорила... Однако мы не отошли со своего места ни на шаг – где начали битву, там и кончили».
Несмотря на горечь потерь и смертельные раны, солдаты русские не пали духом и порой даже шутили:
– Эй, братец, глянь-ка, ногу-то у тебя, видать, отстегнули?
– Так что ж тут такого? – кривясь от боли, отвечал раненый. – По мне даже лучше. С сего дня один только сапог чистить придется.
Г. Р. Державин сочинил в честь любимца Суворова князя Петра знаменитое четверостишие:
... Итак, главная битва при Бородине окончилась. Русские стяжали здесь себе бессмертную славу. Тысячи солдат и офицеров пали на поле брани, где испепеленные трава и земля на вершок пропитались кровью. На тех самых мирных полях и лугах, на которых десятки лет крестьяне Горок, Шевардина, Семеновского собирали урожаи, пели песни, устраивали шумные игрища и пасли скот... Толпы раненых брели, с одной стороны к Можайску; с другой – назад, к Валуеву.
Пахло селитрой, порохом, кровью.
Словно зловещая стая черных воронов, на западе сгущались темные тучи. Казалось, будто само ненастье предупреждало людей: «Довольно, хватит убивать друг друга! Опомнитесь! У вас иное предназначение на земле!»
Каждый, кто взглянул бы со стороны на израненных и контуженных русских солдат, бредущих вразброд с серыми от усталости лицами по трупам людей и коней, решил бы, что стоит французам сделать небольшое усилие и нанести удар – и армия Кутузова легла бы костьми. Но и тот, кто посмотрел бы на подавленных, истерзанных, едва передвигающих ноги, но каким-то чудом уцелевших французов, решил бы, что достаточно одной дерзкой атаки казаков – и великой армии конец. Однако ни у французов, ни у русских не осталось на это сил, а посему жар генерального сражения стихал. Обе армии чувствовали себя разбитыми, но не побежденными.
С наступлением ночи кровопролития прекратились. Еще гремели кое-где во мраке ружейные выстрелы. Пушки нет-нет да и покрывали своими оглушительными залпами громадное сражения.
Сквозь ненастливую мглу проступал серый рассвет. Моросил дождь. Небо в рваных тучах чем-то напоминало поле недавней, еще не успевшей остыть битвы. Повсюду трупы людей и коней, лужи крови, разбитые телеги, перевернутые пушки, вырытые зарядами ямы... Сгоревшие и порушенные дома. Да и все это прежде такое покойно-величественное поле с колосящимися по берегам Колочи золотистыми нивами, среди которых грозно сверкали ряды штыков, теперь являло собою зловещее кладбище.
Глубокая ложбина у Семеновского казалась огромным гробом, куда в спешке, смятении или хмельном угаре свалили сотни мертвецов. Недавно там укрылась от картечи рота русских солдат. Но Неаполитанский король Мюрат с грохотом ворвался в село и искрошил в прах все, что подвернулось живого под его саблю. Все рушилось, гибло и испускало дух там, где проскакал со своею вихревой конницей этот зачумленный наместник смерти.
С рассветом чуть живые французы отправились в окрестности искать провиант. Солдаты на носилках таскали раненых в Колоцкий монастырь, находившийся близ поля битвы, размещали их в чудом уцелевших домах. Мест для всех калеченных не хватало. Доктора оказывали помощь страждующим.
Утром к разрушенным Семеновским высотам, флешам Багратиона, молча прошествовал во главе своей свиты Наполеон. Небольшого роста, голубоглазый, в сером сюртуке и низко надвинутой на лоб треуголке, с презрительно-самодовольной улыбкой, укоренившейся от привычки властвовать над людьми, он внимательно осмотрел высокую насыпь с былым укреплением. Качнув головой, усмехнулся:
– И это все, что осталось от флешей?
– Да, ваше величество, вся громадная площадь, где были земляные укрепления, чертовски изрыта и перепахана снарядами. По всей видимости, теперь настала пора действовать старой гвардии, – осмелился предложить маршал Ней.
– Что? Что ты сказал? – Бонапарт страшно разгневался. – Старой гвардии? Я не намерен истребить мою гордость, мою опору, мою гвардию! За восемьсот лье от Парижа, в преддверии Москвы, только безумец жертвует последним резервом... Следует признать, эта страшная по кровопролитию битва, которой мы так долго и горячо желали, вовсе не согласуется с моею первоначальною целью. Я предполагал дать сражение в Литве, сражение решительное и победоносное. Русские же приняли бой гораздо далее. Они не оставили мне никакого трофея, кроме этого кровавого и безумного поля сражения, что покрыто тысячами убитых и раненых с обеих сторон.
От цепкого взгляда императора не ускользнул лежащий поодаль молодой драгунский офицер с кудрявой взлохмаченной шевелюрой, восковым лицом и черными бакенбардами. Его кивер с конским хвостом валялся рядом, у офицера не было сил поднять его после тяжелого ранения в живот.
Драгун корчился от боли, стонал и молил Всевышнего о помощи.
Решив хоть как-то ободрить офицера, часы которого были уже сочтены, Наполеон остановился и громко спросил:
– Давно на службе?
– С восемьсот пятого... – чуть слышно пробормотал офицер.
– Кто командующий?
– Маршал Мюрат...
– Немедля в лазарет!
Высоко держа голову, император прошествовал далее, не оборачиваясь:
– Много ль взято в плен?
– Нет, ваше величество... Мало...
– Почему так? – вспыхнул император. – Неужели русские предпочли смерть пленению?
– Да, русские фанатики предпочитают смерть... – отвечал маршал Ней. – Русские упрямы, они умирают, но не сдаются. Я сам тому свидетель: на пространстве одного квадратного лье нет такого места, которое не было бы покрыто трупами...
Император поморщился и сердито глянул на маршала. Он подошел к двум раненым в бою пленным офицерам.
– Русские офицеры? – Наполеон осмотрел их с ног до головы.
– Да, – прозвучало в ответ.
В эти минуты к императору приблизился генерал и рассказал ему о том, при каких обстоятельствах их пленили.
– Мне сейчас доложили о вашем подвиге, – обратился к офицерам Наполеон. – Я уважаю смелых врагов и дарую вам свободу. Но при одном непременном условии! – возвысил он голос. – Если вы дадите мне слово, что не поднимете оружия против моих воинов. Даете слово?
– Нет! – в один голос сказали офицеры.
– Почему нет? – нахмурил брови Наполеон.
– Давши слово, надо его выполнять. А я и мой друг не сможем этого сделать, – твердо ответил один офицер.
– Вот как? – вскрикнул не ожидавший такой дерзости Бонапарт и поскорее отошел от них. – В таком случае вас ожидает дальний путь под конвоем во Францию!
– Ничего! Мы сокрушим и уничтожим этот непокорный народ! Мы подпишем ему приговор на развалинах Москвы! – в гневе сказал маршалу Нею император. Не глядя под ноги, он сделал шаг в сторону и внезапно споткнулся о распростертое на земле недвижное тело русского солдата-богатыря. Бонапарт едва не упал, но адъютант вовремя поддержал его.