Бородин Леонид Посещение
Леонид Бородин
ПОСЕЩЕНИЕ
Недавно попал мне в руки документ, автором которого, как предполагают, был один провинциальный священник, умерший всего лишь год назад. Характер документа таков, что я не решился передать его куда-нибудь, но и умолчать о нем оказалось выше моих сил. Я слукавил. Я написал рассказ. И тем самым снял с себя всякую ответственность!
* * *
В сельской церкви уже час назад закончилась служба, но священник, отец Вениамин, только что направился домой. С одним из своих прихожан обсуждал он важный вопрос - смену церковной ограды, поскольку нынешняя, стоявшая с незапамятных времен и без конца подправлявшаяся, совсем прохудилась. Разговор шел потому о столбах и штакетнике, о краске, то есть о цвете, какой приличествует ограде Божьего храма. Понятное дело - голубой. Но в магазинах только желтая да красная. Значит, переплата! Отец Вениамин перебирал бородку, мужичок чесал в затылке. Наконец, договорились по самому хорошему: ограда ставится бесплатно, а на штакет да на краску подкинуть надо с запасом. Договорились...
И после этого отец Вениамин все равно не торопился домой, оттягивал что-то...
Всем знакомо, как это бывает: делаешь что-то, суетишься, суетишься, но знаешь, что как останешься один, поджидает тебя дума печальная, и будет эта дума тебе душу травить до петухов...
Священнику, однако, седьмой десяток, и по опыту знает он, что надо всегда печаль по имени называть, чтобы не таилась она в душе мукой непонятной. Понять печаль - значит найти ее причину, причина же - это уже факт, а факту всякому полочка есть, где лежать ему да забываться...
И как только домой пришел и на иконы взглянул, вспомнил причину своей печали. Это было лицо юноши, что пришел сегодня в храм к началу службы и простоял у двери, не перекрестив-шись ни разу, до самого конца. И ушел, не перекрестившись. А что же было в лице его? Для отца Вениамина в его лице была память. Много лет назад, в годы молодости своей, знал он такие лица, русские лица, с мукой в глазах, лица, которые потом стали исчезать в земле русской, а те, что приходили им на смену, и не обязательно безбородые, не в бороде смысл, просто это были совсем другие лица, и говорили они на каком-то чужом языке, в котором слова - не то штыки, не то скрежет зубовный. И тогда кончилась Русь! И как в татарщине или в неметчине жили. Даже православные, веры не изменившие, даже в их лицах не было светлости русской, а лишь страх, отчаяние да богооставленности мука.
Отец Вениамин прошел через расколы и тюрьмы и выжил чудом. Слово Божие нес людям, как крест подносят к глазам преступника, на смерть обреченного.
Привык священник думать, что кончилась Русь и с каждым днем кончается. Но вот через полвека, после всего, что было, вдруг стали встречаться ему то тут, то там знакомые лица. С удивлением и трепетом душевным приглядывался к ним, и было поначалу разочарование великое, казалось, будто напрокат взяты лики русские про русское забывшими!
Встретил он однажды в городе двух молодых людей. Бороды русые, глаза синие, руки нервные... Стоят в стороне, говорят о чем-то горячо... Глаза горят... Стал загадывать отец Вениамин, о чем разговор их.
О смысле жизни? О Боге? О прекрасной даме, наконец? Подошел близко сзади, и будто в душу плюнули! Говорили о хоккее. С ликами Алеши Карамазова - и о хоккее!
И все же! Все же это было знамение! Может быть, сначала лица русские, а потом и души...
Вот сегодня один из таких, новых, простоял у него в церкви всю службу. Несколько раз пристально вглядывался ему в глаза священник. Веры не увидел, но и пустоты воинствующей не было в них. Значит, все-таки что-то было! И вот это "что-то" и есть сегодня печаль отца Вениамина. Подумалось ему, что такие глаза должны быть у арестанта за решеткой или у неизлечимо больного, или у потерявшего самое дорогое в жизни... Хотелось молиться за эти глаза, просить Господа избавить их от боли и тоски, хотелось самому сделать что-нибудь в помощь, в облегчение, в избавление! Он знал, что ночь проведет в молитве и слезах, и уверенность была, что сегодняшняя его молитва непременно услышана будет...
И как-то совсем машинально готовил себе ужин, яичницу поджаривал да чай кипятил. И когда уже за столом собирался произнести предтрапезную, услышал стук в дверь. Удивился, потому что не ждал гостей. Но удивился еще больше, когда, открыв дверь, увидел того, о ком только что думал.
- Можно? Я не помешал вам? - неуверенно спросил юноша, не переступая порога.
- Отчего же, - ответил отец Вениамин. - Собирался ужинать в одиночестве, Господь гостя послал, и я очень рад. Заходите!
Тот прошел в прихожую, потом в комнату, благословения не попросил, на иконы не перекрестился. И казалось, будто знал, что нужно это сделать, и не сделал умышленно, чтобы подчеркнуть свое отношение и не создать двусмысленности положения. Держался просто. Охотно сел за стол, и, если от яичницы отказался, то чай пил с удовольствием, из блюдечка, держа его обеими руками, так же, как и хозяин дома, словно обычай древний припоминал.
Они сидели друг против друга, смотрели друг другу в глаза и улыбались, может быть, каждый своему, но близость рождалась несомненная, хотя вместе с тем какая-то смутная тревога входила самым краешком в сердце священника.
- Меня Алексеем зовут, - сказал, наконец, гость. - А о вас я знаю давно. И много хорошего слышал от тетки моей, она в соседней деревне живет и к вам в церковь ходит.
Отец Вениамин молчал. Пил чай и смотрел на гостя, улыбаясь.
- А пришел я к вам за помощью, отец... хотя почти уверен, что помочь мне вы не в силах... И все-таки пришел... Должен был я попытаться, правда?
- Конечно, - согласился священник.
Чувствовалось, что юноше очень трудно начать, и не слова он подыскивал, а форму разговора, так, словно сказать хотел лишь немногое, но чтобы ответ получить по самому главному. Отец Вениамин не торопил его и не поощрял к откровенности, потому что знал, откровенным человек по нужде бывает, да по вере. Гость без веры. Значит нужда... Разговорится.
- Наверное, я все расскажу вам, - продолжал гость. - Наверное. Но не сразу. Сначала я хотел бы получить от вас ответ на один вопрос, для меня очень важный. И очень прошу вас, не торопитесь с ответом! У меня философское образование, и я знаком с богословской литерату-рой. Казенный ответ меня не устроит. Я хочу знать ваше личное мнение! У вас за плечами жизнь. Мне нужен откровенный ответ человека, прожившего жизнь. Представьте, что от искренности вашего ответа зависит моя жизнь!
Отец Вениамин заволновался.
- Вы можете быть уверены в том, что я не солгу вам, о чем бы вы меня ни спросили, и все же стоит ли ставить в зависимость от чьей-то искренности, даже священника, свою жизнь. Ведь так трудно бывает понять человеку человека. А, если я правильно понял вас, - вы хотите спросить меня о чем-то таком, о чем не легко говорить?
Юноша несколько смутился.
- Ну, пожалуй, я чуть сгустил краски! Вопрос в сущности... то есть... я бы мог его задать любому священнику... но к вам у меня уже была заочная расположенность...
Он замялся.
- В общем, отвечая на мой вопрос, учтите, пожалуйста, что я неверующий и что я уже сказал - для меня это очень важно!
Помолчал и выпалил:
- Что такое чудо, отец?
Священник даже растерялся.
- Чудо?! Но... Вы же ставите меня в невозможное положение! Вы спрашиваете о чуде и говорите, что неверующий! Так как же я вам отвечу! Ведь для меня чудо - это явление бытия Господа нашего, знак Его присутствия в мире... если говорить о так называемых сверхъестест-венных явлениях... Но для меня, поверьте, для меня чудо - всё творение Божие! Вам трудно понять это, но взгляните на мир глазами ребенка или как посторонний, и каждая букашка и жизнь человеческая - всё чудо, и ничто без Бога объяснения не имеет...
Священник увидел, как потускнели глаза юноши, и прервался на полуслове.
- Не то! Все не то! - пробормотал гость и... вдруг дернулся, как-то весь дернулся, будто судорога прошла по телу. Поймав встревоженный взгляд священника, смутился и заговорил сбивчиво.
- Не обращайте внимания... я после объясню... бывает так у меня... иногда...
И вот только после этих слов отец Вениамин заметил нечто особенное в облике юноши, в его манере держаться, в позе, как он сидел на стуле. В чем особенное - не объяснишь, может быть, болен?
Теперь он сидел боком на стуле, вцепившись руками в спинку, напряжение чувствовалось и в руках и в лице.
- Не то я хочу услышать от вас! - с болезненной гримасой сказал гость.
- Что же? - спросил священник и подумал о заведомой бесполезности этого разговора.
- Вот вы, лично вы, были когда-нибудь, ведь вы прожили большую жизнь, были вы когда-нибудь сами свидетелем чуда? Настоящего чуда!
- Нет, - ответил священник.
- И при этом вы верите в чудо?
- Мне трудно ответить вам, молодой человек. Ведь если я вам скажу, что воскресение Господа нашего Иисуса Христа, а пред тем жизнь, деяния и смерть Его - величайшее чудо, засвидетельствованное апостолами, ведь для вас это не убедительно. А между тем, после этого величайшего события вообще недостойны были люди внимания Господа, ибо сколько же свидетельствовать! Но так мыслю я - грешник из грешников! Господь бесконечно добр! И чудеса, кои происходят с людьми, есть милость, есть деяние милосердия, есть переполнение любовью к твари сердца Господнего! Милость отвергающему ее!.. - Тут он прервался и недоуменно посмотрел на юношу. - Но... помилуйте! Если вы не веруете в Бога, то ведь для вас и чуда не существует! Зачем же...
- Я верю в чудо, отец. Точнее, я признаю чудо!
- Немыслимо! - изумился священник. - Если без Бога, какое же может быть чудо? Если вокруг материя одна да причинность жестокая, откуда чуду взяться? А если признавать чудо, то необходимо предполагать при этом, хотя бы, скажем, некую силу, некий источник чуда...
- То есть вы хотите сказать, - не без ехидства вставил гость, - что надо предполагать причину чуда, а только что сами говорили о жестокой причинности материального мира! А?
- Не ловите меня на слове! Это нехорошо! Вы же понимаете меня, мысль мою понимаете!
Отец Вениамин не столько обиделся, сколько огорчился.
- Конечно, я понял вас. Но все дело в том, что возможны в мире явления, как следствия нарушения причинности. Могу я так посмотреть на вещи?
- Можете, - был спокойный ответ. - Но ответа на вопрос не получите, и удовлетворения не будет. Такой ответ не снимает вопроса, а рождает новые и бесконечные.
- А разве гипотеза Бога не порождает сомнения и бесконечность вопросов?
Священник помолчал некоторое время, ответил потом не торопясь.
- Гипотеза Бога - это удел ищущих в гордыне. Не вера рождает сомнения, а слабость наша, греховность, неспособность следовать путем веры! Но сомнением вера проверяется! Испытывается! Преодоление сомнения - радость великая, коей лишены безбожники... - Отец Вениамин почувствовал вдруг, что начинает уставать, что говорит вяло и неубедительно. - Не кажется ли вам, Алеша, что мы уходим в тему, которая, как вы сказали, уже решена вами! Я не улавливаю суть вашего вопроса! Я ведь могу говорить о чуде только как о Явлении Божием, в Бога же вы не веруете. Чем я могу помочь вам? Попробуйте поискать ответ у науки...
Алексей саркастически усмехнулся:
- Увы! Наука мне еще менее способна помочь!
При этих словах он вдруг снова дернулся. Лицо перекосилось. Но была это гримаса не боли, а скорее досады... Пошатываясь, он встал со стула и подошел к окну. Левой рукой вцепился в подоконник, правой ухватился за ручку рамы и стоял к священнику боком, словно единственную позу выбрал.
- Никто мне помочь не может! - с каким-то тоскливым отчаянием прошептал он.
- Вы больны? - неуверенно спросил отец Вениамин.
- Болен? Если бы я сам знал, что со мной!
- Не понимаю... - пробормотал священник, не в силах оторвать глаз от лица своего гостя. Было это лицо человека в отчаянии, но оно не было лицом в обычном смысле больного человека. Что же?
Снова заговорил Алексей:
- На чем мы остановились? Да... На гипотезе Бога... Оставим... Значит, вы считаете, что всякое чудо - это непременно явление Бога?
- Так, - неохотно ответил священник.
- Если от Бога, значит какой-то смысл в каждом чуде? Намек своеобразный?
- Именно. Иначе зачем Господу являть Себя, как не в указание! Однако являет Себя Господь без навязывания, на волю не посягая!
- Не понимаю! - поспешно и нервно спросил Алексей.
- Упорствующему в неверии и чудо не поможет. Так я мыслю.
- Упорствующему? А если не упорствующему? Если желающему поверить?
- Уверует! - твердо ответил отец Вениамин. Теперь на лице гостя была улыбка, не то снисходительности, не то сожаления.
- Ну, а вы, отец, вы, если бы увидели, к примеру, человека, идущего по воде, как бы вы отреагировали на это?
- Колени бы преклонил в радости и благодарении за милость Господню...
Хохот прервал слова его, грубый, циничный хохот, но священник не успел даже обидеться. Его гость вдруг оторвался от окна, как стоял, в рост, медленно всплыл к потолку, и теперь хохот падал на священника сверху, сверху же падали прерываемые хохотом слова:
- Ну, так преклоните колени, отец, возблагодарите!
С последним словом гость занял в воздухе горизонтальное положение, выставил вперед руки и с растопыренными пальцами поплыл к священнику, не переставая хохотать...
Очнулся отец Вениамин на своей кушетке, что в углу, от прикосновения холодного ко лбу. Это Алексей прикладывал к голове мокрое полотенце. Лицо юноши было испуганным, и слезы! да, слезы - это первое, что увидел священник.
- Вы живы! Слава Богу! Если можете, простите меня, пожалуйста! Я негодяй! Прошу вас, простите меня! Вам лучше?
- Что это было? - еле слышно выговорил всё еще бледный священник.
- Я всё объясню вам! Я должен был сразу рассказать всё! Но так глупо и подло всё получилось...!
- Вы гипнотизёр и пришли посмеяться надо мной?
- Нет! Честное слово, нет! Я всё вам объясню! Сейчас же! Поверьте, я не хотел того, что получилось! Вы были так бледны, я испугался... Хотите воды?
- Да...
Отец Вениамин на мгновение закрыл глаза, но тотчас же вцепился в руку Алексея.
- Вы действительно летали или это бред?
- Я принесу воды...
Растерянность и испуг всё еще были в голосе гостя, но когда он бросился за водой в прихожую, священнику показалось, что ноги его не касаются пола, и когда тот вернулся с кружкой, отец Вениамин снова был близок к обмороку. Пил он судорожно, с закрытыми глазами. Потом почти простонал:
- Рассказывайте же, наконец! Я буду лежать... Возьмите стул, садитесь рядом... И говорите..!
Видимо, не так просто было начать, и первые фразы были обрывочны, но только первые, потому что потом началась исповедь.
- Я окончил философский... Готовился в аспирантуру... Знаете ли вы, отец, как заманчива философия! Как таинственно это слово! Как загадочно величественны имена жрецов - Гегель! Кант! Платон! Фихте! Сейчас уже пусто... А раньше у меня голова кружилась при упоминании этих имен! А какое ни с чем не сравнимое наслаждение испытываешь, когда начинаешь понимать мысль великого философа, словно сам пережил ее! А гордость при этом! Но это что! Вот когда впервые вдруг обнаружишь у великого философа, к пониманию которого стремился годы, когда обнаружишь у него первую крохотную неувязочку, нелогичность - вот где плеск тщеславия! А потом, когда сам составишь мнение о великом, даже высказывать это мнение никому не охота, так горд и доволен собой бываешь! Многие на этом останавливаются и удовлетворяются, из них потом рождаются чванливые комментаторы, но в философов они не превращаются. Я останавливаться не хотел, но со мной случилось другое: я вдруг почувствовал, что пустое всё это... Сколько людей - столько философий. Каждый прав лишь постольку, как видится ему мир... Истины в философии нет, есть лишь одни более или менее талантливые интуиции, оригинальные конструкции... и не более. И всё! Как бы это сказать... одни стены... перегородки... лабиринты... а крыши нет... здания нет! Я имею в виду истину... - Прервался. - Лишнее говорю, да? Но это необходимо, поверьте...
Священник схватил его за руку.
- Говорите! Не нужно ничего объяснять! Говорите!
- Вот тогда я и обратил внимание на религию. Началась тогда мода на кресты и иконы... Я прочитал Евангелие и сказал себе - это то, что я искал! Это мудрость, которую я чувствую, но постичь не в силах. Она выше моих возможностей! Я понял, что всю жизнь буду каждый раз по крупице понимать эту мудрость, и жизни моей не хватит! А если есть такая возможность познавать конечную мудрость, можно ли жить еще ради чего-нибудь другого? Тогда я объявил себя верующим.
- Объявили? - удивленно переспросил отец Вениамин. - Разве вы не уверовали, если поняли, что нет мудрости большей?!
Алексей невольно улыбнулся.
- Я объявил, что уверовал. Я думал, что это одно и то же. Признавать правоту христианства и поверить в Бога.
- А разве это не так? - изумился священник.
- Конечно! Ведь и христианство можно воспринимать лишь как зашифрованную философию сохранения человеческого рода, полученную, к примеру, от космических пришельцев, высших по разуму!
- Да, - печально согласился священник, - люди готовы верить во что угодно, но только не в истину, простую и очевидную.
- Очевидность - явление субъективное... - начал было юноша, но замолчал. Потом продолжал: - Так я стал верующим. Отрастил бороду, бросил курить, упорядочил отношения с женщинами... Благодаря своей философской натасканности я стал в своей среде чем-то вроде проповедника. Церковь, разумеется, посещал и даже посты держал строго по календарю... Но вот месяц назад случилось...
- Будьте добры, дайте мне ещё глоток воды! - Пил, а руки заметно дрожали, и бледность будто снова выступила на лице. - Ну, ну... я слушаю! Говорите!
- Вы думаете, это случилось во время молитвы или во время благостных размышлений, или при чтении Священного Писания? Это было на пляже, когда я валялся на песке, и не было у меня в тот момент ни благих, ни грешных мыслей... Я хотел подняться, оперся ладонями на песок и вдруг понял, что повис над песком... так... сантиметра на четыре... Казалось, что я не сделал ни одного движения, только подумал - и тут же поднялся еще! У меня закружилась голова, то есть произошло примерно то же, что и с вами полчаса назад. Я потерял сознание. Правда, лишь на мгновение. А когда снова пришел в себя, то уже знал каким-то особым телесным знанием, что могу подняться в воздух без малейшего усилия и напряжения. Заметьте, отец, при этом я даже не вспомнил о Боге! Я просто был ошеломлен... Я быстро оделся, еле удерживаясь от эксперимента, прыгнул в автобус... Он был полон, но не слишком, я же висел между людьми, поджав ноги... В комнате я заперся на ключ и, обратите внимание, даже не взглянул на иконы, которыми был полон угол. Я набрался воздуху, как для храбрости, и всплыл к потолку. Я летал, опускался, переворачивался вниз головой, роняя из карманов всякую ерунду... было как во сне...