Выключить фары, прихватить рюкзак, «маглайт» – и вперед. Но Сиберски, стоя у машины и присматривая за мексиканцем, меня остановил:
– Что вы делаете?
– Этот урод все мне выложит, и прямо сейчас! Покарауль здесь, чтобы никто не помешал!
Он схватил меня за плечо:
– Комиссар! Так нельзя!
Я решительно оттолкнул его:
– У нас нет времени! Он должен расколоться! И немедленно! Уйди с дороги!
Я отодвинул лейтенанта, выдернул Вальдеса из машины и толкнул его перед собой. Сиберски захлопнул рот и прислонился к машине.
– Во что ты играешь, hombre? Хочешь меня напугать? Ты полицейский! Ты ничего мне не сделаешь!
– Ты не знаешь, на что я способен, – шепнул я ему на ухо. – Мне терять уже нечего, совсем нечего… А вот ты без яиц останешься…
От шлагбаума я погнал его к ряду вагонеток – там, среди всякого дерьма, этому дерьму самое место, – прижал к блестящему от масла железному борту и направил ему в глаза луч фонаря.
– Где ты берешь насекомых?
– Пошел ты знаешь куда! Кретин!
Мой кулак врезался в его левый бок, он сложился пополам, но тут же омерзительно захихикал:
– А ты явно не в себе, hombre! Что с тобой? Наркотики? Знаешь, я ведь наркомана издалека вижу! Эй, лейтенант! Твой коллега дурью балуется!
Во взгляде подонка горела инстинктивная ненависть к полицейским. Кожа на его лице была изрыта шрамами и опалена в стычках.
Я заставил его сесть, скинул рюкзак, достал оттуда два носовых платка и затолкал ему в рот, но, пока я тремя слоями клейкой ленты не заткнул его окончательно, он в глухой ярости еще пытался орать и плеваться.
– Когда решишься заговорить, кивни…
Он, гневно наморщив высокий лоб, сопел, как бешеный бык, и отчаянно брыкался. Я уселся ему на ноги и придвинулся к его лицу, едва не касаясь носом носа. Его колени хрустнули под моими ста килограммами.
– Видишь ли, врачи, специалисты по болевым ощущениям, доказали: самые жестокие физические страдания причиняет сухое удушение, когда весь организм требует воздуха, язык во рту разбухает, сердце колотится в груди все сильнее и сильнее, пока не взорвется. Брр! Не хотелось бы мне оказаться на твоем месте.
Я осторожно сунул руку в рюкзак, извлек оттуда маленький пластиковый гробик, и у мексиканца закатились глаза.
– Узнаешь? Latrodectus mactans, самая опасная в мире черная вдова. Дьявольская концентрация яда. Похоже, ей не слишком нравится сидеть взаперти, она… нервничает. Ладно… На случай, если ты не в курсе, сейчас объясню тебе, что бывает после ее укуса…
Я расстегнул его рубашку, положил коробочку ему на грудь и снял крохотный замочек.
Паучиха с отягощенными ядом жвалами присела, готовая сорваться с места.
– Обожаю! Просто обожаю этих милых зверюшек!!!
Я взмахнул руками, а у него щеки раздулись от страха. Думает, я псих. Вот и хорошо.
– Через десять минут ты почувствуешь очень сильную боль – сначала в месте укуса, потом во всем теле. Жестокие судороги, грудь сдавливает – особенно приятное ощущение… А потом… Доктора называют эту штуку нейротоксином… Насколько я понимаю, он поочередно парализует твои дыхательные мышцы – медленно, очень медленно. Знаешь, с чем это можно сравнить? Вот как если бы запыхавшегося человека сунули под воду и дышать бы давали только через тонкую-тонкую соломинку! Забавно, правда? – Я взялся кончиками пальцев за скобку, потянул заслонку, паучиха-убийца угрожающе зашевелилась. – Если тебе не окажут помощи, полчаса – и ты покойник! Твой труп сгниет на дне одной из этих вагонеток. Даю тебе пять секунд на размышление. На счет пять – открываю.
В глубине его глаз полыхнули молнии, на лбу и висках вздулись вены, но никакой реакции на ультиматум не последовало.
– Вот не думал, что ты такой несговорчивый… Только ты ведь, гнида, не знаешь, на кого нарвался…
Паучиха увидела, что заслонка исчезла, высунула лапку, потом вылезла на волосатую грудь, всеми восемью глазами внимательно разглядывая шевелящиеся заросли. Настоящее чудовище из кошмара: непропорционально огромное шарообразное брюшко, черное с красными пятнами, длинные тонкие лапки…
У мексиканца от страха скрутило кишки, и к вони отбросов прибавился запах дерьма. Вальдес затряс головой, показывая, что сдается, – и тут ядовитая тварь укусила его в грудь с левой стороны. Он заорал так, что было слышно через все слои скотча.
Я встал, раздавил паучиху ногой – тело этой мерзости сжалось, лапки втянулись внутрь, – потом присел рядом с мексиканцем и снова придвинул свое лицо к его физиономии.
– Ты не верил, что я это сделаю, шпана дерьмовая? – Осознав, что схватил его за горло, я тут же с презрением отдернул руки. – Сейчас я уберу скотч. Скажи мне то, что я хочу услышать, и я вызову помощь. Заорешь – заткну тебе глотку и брошу в вагонетку. Ясно?
Он быстро закивал. Я сорвал клейкую ленту вместе с немалой частью его усов, вытащил у него изо рта кляп.
Его вывернуло наизнанку, а едва опомнившись, он завопил:
– Ты, блядь, больной на всю голову! Не дай мне подохнуть! Сволочь, сволочь!
– Повторяю вопрос. Где ты берешь своих пауков?
Вальдес задыхался, он пытался рассмотреть две красные точки у себя на груди.
– Sanctus Toxici! Храм ядов! Такое место под землей!
– Где именно под землей?
– Блядь! Они же с меня шкуру сдерут, если расскажу!!!
– Вот уж что сейчас совсем не должно тебя волновать…
Он быстро сообразил, что значат мои слова, и ответил:
– Это, так сказать… несуществующая станция метро… Замурованный, без выхода на поверхность, тоннель с рельсами. Вроде бы недоступный… Но на самом деле спуститься туда можно: есть тайный проход…
– Где этот проход? Ты теряешь драгоценные секунды!
Мексиканец мотнул головой. На его потемневших висках блестели крупные капли пота.
– Сам в точности не знаю! Обычно встречу назначают… в подвале африканского бара… «Убус»… В Двадцатом округе… Потом тебе завязывают глаза… и ты довольно долго идешь…
Я прижался лбом к его лбу:
– Ну и что там внизу?
– У меня нет времени, мудак!
– Я жду.
Он захлебывался словами:
– Всякое странное! Ядовитые твари, кобры, черные скорпионы, опасные насекомые! И наркотики тоже, но не обычные… вещества на основе яда… А в боковых проходах они еще другим занимаются… Колдовство, черная магия, вуду. Лучше туда не лезть… – Его голова стукнулась о железный борт. – Всё! Я всё тебе выложил, вызывай «скорую»!
– Не всё. Тебе приходилось сбывать кому-нибудь зараженных насекомых?
– Что?
– Носителей малярии, желтой лихорадки! Кто такими торгует?
Я, потянув за ворот, сдавил ему шею, и он наконец разродился:
– Я только слышал… разговоры об этом… Я не знаю даже… правда ли это… Ох, блядь… – Он захрипел. – Начинается! Черт! Не дай мне подохнуть!
Я глянул на часы:
– Шесть минут. Подействовало быстрее, чем я думал… Славная зверюшка! Как туда попадают?
– Без меня… тебе не войти…
Я терпеливо ждал, не говоря ни слова. Его губы корчились, скручивались жуткими восьмерками.
– В баре… Спросишь… Опиума. Скажешь… «поцелуй паучихи». Это… пароль.
– Когда они там собираются?
– Один раз… в месяц… во время… новолуния… Тебе надо… поторопиться… Сегодня последняя… ночь… до начала следующего цикла… Бар… через четыре часа… закроется… Hombre! Черт!
– Они будут меня обыскивать?
Мексиканец трудно, со свистом дышал.
– Да. Если они… что-то заподозрят… ты оттуда… не выйдешь… останешься там, внизу…
Он повалился набок, стиснул зубы.
Я достал из рюкзака шприц, наполненный смесью физраствора с сывороткой против яда черной вдовы, и воткнул иглу ему в плечо.
– Через несколько минут все пройдет. Спасибо за помощь… hombre… – Я потряс у него перед носом бруском гашиша. – А об этом я готов забыть… в знак благодарности… и в обмен на небольшую услугу…
Он медленно приподнялся, все еще наполовину оглушенный:
– А мои… деньги… Отдай мне… деньги…
– Сберегу их в теплом местечке, – с улыбкой пообещал я. – Сейчас поедешь на набережную Орфевр, где тебя допросят как положено. Ты повторишь все, что рассказал мне, но… забудешь о том, что было здесь, на свалке. Ты проявил желание сотрудничать – я за тебя заступлюсь, но, если ты меня заложишь, я с удовольствием оставлю в «Убусе» твой адрес, сообщив, что ты донес на них полицейским… и… – я ткнул указательным пальцем в фотографию женщины, лежавшую в его бумажнике, – и о ней я тоже позабочусь. Маленький паучок – и готово!
– Сукин… сын…
– Отлично! Вижу, умственные способности к тебе возвращаются. Ты все хорошо понял?
Он сплюнул на землю. Да, он все понял…
Я застегнул на нем рубашку, подобрал платком мертвую паучиху и направился к Сиберски, который расхаживал взад и вперед у машины. Вальдеса трясло, лицо у него было багровое.
– Комиссар! Что это… – начал лейтенант.
– В машину! Времени слишком мало! Объясню тебе по дороге, только сначала позвоню Дель Пьеро, пусть пробьет, что там есть на Вальдеса. А ты свяжись с Санчесом и попроси срочно вернуться в контору. Нам понадобится именно он, заменить некем…
Я застегнул на нем рубашку, подобрал платком мертвую паучиху и направился к Сиберски, который расхаживал взад и вперед у машины. Вальдеса трясло, лицо у него было багровое.
– Комиссар! Что это… – начал лейтенант.
– В машину! Времени слишком мало! Объясню тебе по дороге, только сначала позвоню Дель Пьеро, пусть пробьет, что там есть на Вальдеса. А ты свяжись с Санчесом и попроси срочно вернуться в контору. Нам понадобится именно он, заменить некем…
Глава девятнадцатая
С начала расследования прошло всего три дня, но мы заметно сдали. Дель Пьеро держалась на никотине и кофеине. Стены ее неярко освещенного кабинета, доска для заметок и монитор компьютера были сплошь заклеены липкими бумажками, папки накапливались так же неумолимо, как отобранные у сна часы. Давление сверху, малярия и мелкие личные проблемы, которых хватало у каждого, тоже радости не прибавляли.
Рядом со мной, сгорбившись и сложив руки на коленях, сидел осунувшийся инспектор Санчес. Я предложил ему сигарету, он отказался, я хотел было закурить сам, но вовремя спохватился: щелкнуть зажигалкой и высечь огонек – самый верный способ привлечь внимание к моим пальцам… показать всем, что они все еще дрожат.
– Станция-призрак «Аксо» растянулась на несколько километров, – объясняла Дель Пьеро, проводя шариковой ручкой линию на плане из архива городской транспортной сети. – В начале тысяча девятисотых годов компания «Метрополитен» задумала соединить третью и седьмую линии для более разумного их использования и проложить с этой целью рельсы от Пре-Сен-Жерве до Порт-де-Лила. Проложили, построили станцию «Аксо» с единственной платформой, но никакого выхода с нее наверх так никогда и не сделали, и ни один пассажир ни разу там не проехал. Еще несколько лет назад эту станцию использовали как депо, потом доступ к ней окончательно перекрыли.
Она показала на красный крестик:
– Заброшенная линия проходит вблизи «Аксо» и Бельвильского кладбища. Судя по этому плану, верхняя часть тоннеля располагается в среднем на глубине четырех метров под землей. Другими словами, начав рыть из какого-нибудь самого по себе углубленного места, например из подвала или из могилы, можно легко и быстро добраться до свода.
Я вздрогнул от резкого щелчка.
– Шарко, вы меня слушаете? – повысив голос, спросила комиссарша.
Я кивнул.
– Хорошо… Кроме того, туда вроде бы можно проникнуть через вентиляционные ходы, соединяющие «Аксо» с третьей и седьмой линией. Вообще-то, со стороны «Аксо» они были заложены, но их вполне могли и открыть… Если эти проходы существуют, они крайне опасны, потому что выводят в тоннели с рельсами, по которым ходят поезда.
Я повернул к себе план и стал рассматривать обведенную зону:
– Вальдес говорит, что не знает, где там вход, ему каждый раз завязывают глаза. Говорит, надо минуты три-четыре подниматься и спускаться по лестницам и даже выходить на поверхность, возможно – на кладбище. Вот почему, наверное, этот… черный рынок работает только в новолуние. Полная темнота, нечего опасаться, что заметят…
Комиссарша отбросила с лица рыжую прядь. Ее прическа, еще днем безупречная, теперь напоминала взорвавшуюся туманность.
– У нас слишком мало данных и слишком мало людей для того, чтобы оцепить весь участок, – сказала она, озабоченно морща лоб. – Проникнуть без разрешения на станцию можно, по идее, из любой лавки, любого дома рядом с линией. И если вы туда спуститесь, прикрывать вас будет некому. Операция крайне рискованная, меня это… смущает.
– Я сознаю опасность, но… но, поскольку у нас неожиданно появился способ приблизиться к этим продавцам насекомых-убийц и сегодня новолуние, надо рискнуть.
Поло Санчес робко подал голос:
– Прошу прощения… А я-то здесь зачем?
Я повернулся к нему:
– Ты – мой ключ от храма.
Молодой инспектор смотрел на меня, ничего не понимая. Я протянул ему мобильник Вальдеса:
– По тем сведениям, которыми располагает комиссар Дель Пьеро, Вальдеса посадили в девяносто пятом за торговлю наркотиками и он провел пять лет в тюрьме Френ. Я скажу Опиуму, что был его сокамерником. Как-нибудь его уболтаю, но он, конечно, будет настороже и позвонит на этот номер, чтобы мексиканец подтвер… – Внезапно капля пота обожгла мне роговицу, и я вскочил как ужаленный. – Черт! Достала меня эта проклятая жара!!!
Дель Пьеро пристально посмотрела на меня, сжала губы и не произнесла ни единого слова. Я не стал садиться, продолжил свои объяснения стоя:
– Из… вините. Ты… родился в Испании. Акцент у тебя почти такой же, как у этого подонка Вальдеса. Выдашь себя за него. – Я помахал фальшивым удостоверением личности, оставшимся у меня с тех лет, когда я работал в бригаде по борьбе с бандитизмом. – Меня зовут Тони Шарк. Запомни это имя хорошенько…
Санчес развел руками:
– Но я же ничего не знаю про эту мексиканскую сволочь!
– Значит, придумай, как выкрутиться! У тебя есть еще час до того, как я там появлюсь, – иди к Вальдесу, поговори с ним, заучи его интонации! Действуй! В конце концов, не так уж это сложно!
Мне не понравилось, как он переглянулся с Дель Пьеро, перед тем как выйти, пообещав на прощание:
– Сделаю все, что смогу…
А как только мы остались одни, комиссарша потерла виски и начала:
– Франк, мне неприятно вам это говорить, но вы явно не в форме. Вы очень легко раздражаетесь, у вас трясутся руки… Боюсь, что ваше состояние не позволит вам сегодня вечером…
Я набрал в грудь побольше воздуха:
– Вы тоже решили поиграть в психолога? Так вот. Мое… состояние, напротив, станет преимуществом. Они тем легче мне поверят, чем меньше я буду похож на комиссара полиции.
Дель Пьеро барабанила ручкой по столу:
– У вас всегда и на все есть ответ, да? Сколько времени вы сможете продержаться?
– Дольше, чем вы.
Она не обратила внимания на мои слова:
– Этот Опиум, несомненно, встречался с нашим убийцей. Может быть, лучше обратиться к нему напрямую, допросить, заставить отвечать…
– Не зная, что там происходит? Нет уж, без этого мы рискуем устроить невообразимый бардак. Давайте-ка я все-таки сначала там пошарю.
Она подвигала губами вправо-влево:
– Что мы знаем об Опиуме?
– Здоровенный бритоголовый сенегалец с кольцом в носу. Больше Вальдес ничего сказать не захотел.
Она сузила свои кошачьи глаза:
– А по-моему, он наговорил немало… Меньше всего он похож на слабака, но я видела, как он на вас смотрел. Как будто он вас… боится.
Я щелкнул зубами – ни дать ни взять акула:
– Должно быть, эффект Шарко…
Она, заставив себя улыбнуться, развернула на столе план восточной части Парижа:
– Ну ладно! Мы поставим двоих на углу проспекта Гамбетта, еще двух человек – на улице Аксо. Кроме того, пошлю туда группу захвата на случай, если возникнут проблемы. Но… только не переусердствуйте! Спускаетесь, засекаете подозрительных торговцев и поднимаетесь. Мы аккуратно возьмем их на выходе и будем надеяться, что они смогут вывести нас на убийцу. Это наиболее… оптимистичный сценарий.
Я кивнул. Она оперлась подбородком на руку, окинула меня быстрым оценивающим взглядом и прибавила:
– А если убийца там, внизу? А если вас каким-то образом застукают? Если дело обернется плохо? Вы ведь туда пойдете без оружия! Франк, это крайне опасно!
– Именно это мне и нравится в моей работе. Да и вообще, разве у нас есть выбор?
Она сжала челюсти.
– Сейчас позвоню в бригаду по борьбе с бандитизмом. А вы пока берите людей и идите туда. И… и будьте предельно осторожны… Я останусь здесь и буду на радиосвязи с теми, кто останется наверху.
Я нервно усмехнулся:
– Вам бы поспать часок-другой. Завтра, скорее всего, будет очень трудный день.
– Бросить расследование? Вы спятили или что?
Она откинулась на спинку кресла, и ее лицо поглотила тень.
– Не знаю, стоит ли говорить вам об этом, но… у меня плохое предчувствие… Очень плохое предчувствие…
Глава двадцатая
«Убус» пристроился на границе Девятнадцатого и Двадцатого округа, за рядами складов, зажатый между высокой оградой западной стороны Бельвильского кладбища и крохотной витриной африканской лавочки.
Вывеска держалась на честном слове, черепица растрескалась, бетонных стен не видно под слоем грязи. Для того чтобы это заведение показалось приветливым, надо иметь очень богатое воображение.
Вышибала – даже и не черный – уперся мне в грудь своей лапищей:
– Нельзя. Мест нет.
– Что-то непохоже, чтобы у вас там было битком.
– Ты почем знаешь? Говорят тебе – мест нет.
Он еще и туповатый. Порывшись в кармане, я вытащил грязный носовой платок и шлепнул ему на майку раздавленного паука. Он, вытаращив глаза, отскочил.
– Я пришел к Опиуму. Моя черная вдова состарилась, надо бы заменить на другую.
За дверью пространство наконец раздвинулось и краски заиграли. Сдержанные оттенки охры, проблески красного и черные тона клубились на стенах, складываясь в загадочные изображения. Снизу долетали рокот джембе[21] и ямайская музыка, на обрамленном темными драпировками гигантском экране в глубине зала крутили концерт Мори Канте[22]. Но все это не более чем иллюзия: в баре всего двое или трое, набравшихся самогона под завязку. Похоронное настроение субботнего вечера…