Уже к концу года ожидался перевод цокольного этажа в состояние минус первый с соответствующим пересчетом всей цепочки этажей на одну единицу вниз.
Общественность, как всегда, пыталась бить тревогу, но тревога уже была бита и перебита по более серьезным поводам, да и внешне все было в порядке: дом стоял новенький, отремонтированный, время от времени достраивался лишь последний этаж.
– Так что вы имейте в виду, Владимир Николаевич, – закончил свой рассказ Геннадий. – Если начались подвижки, то скоро здесь будет минус четвертый, а там и минус пятый. Но ничего, лифты хорошие да и вентиляцию делают на совесть.
– А почему бы с появлением нового этажа всем арендаторам не сдвигаться вверх одним махом? – подал рационализаторское предложение Пирошников.
– Ну вы подумайте – каждый год переезд. Кому это надо? У многих здесь какое-никакое производство, оборудование, машины. И все это перетаскивать регулярно. Да и чего ради? Цифирки? Когда углубимся по-настоящему, всем будет решительно все равно, какой там – минус двенадцатый или минус двадцатый!
Пирошникова тут поразил даже не масштаб предполагаемого «отрицательного небоскреба», а вот это: «углубимся по– настоящему». Чем-то неистребимо родным повеяло от этого оборота. Он почти не сомневался, что бизнес-центр такой конструкции уже является предметом патриотической гордости домочадцев.
– Ну, и до каюк пор будем проваливаться? – спросил он, когда Геннадий закончил.
– Владимир Николаевич, я вас прошу воздержаться от терминов «проваливаться» и «тонуть». Мы не проваливаемся и не тонем. Происходит контролируемое перемещение этажей на новые уровни. Я обязан просто по должности не допускать пораженческих настроений.
Пирошников проникся. Здесь все было серьезно, по старинке.
– Но вот толчки нежелательны. Разовые смещения более десяти сантиметров являются подвижками. Причину подвижек будем искать.
И он ушел, оставив Пирошникова размышлять. Впрочем, размышлял он недолго, вскочил со стула и направился к Деметре, рассудив, что эзотерика – именно то, что может ему сейчас помочь.
Она открыла ему, ничуть не удивившись визиту, и пригласила в квартиру.
Жилище Дины-Деметры поражало резким несоответствием всему, что видел пока Пирошников в этом доме. Ни официальный мраморно-никелевый стиль первого этажа, ни убогий вид коридора в минус третьем никак не вязались с этим уютным, располагающим к отдохновению интерьером. С первого взгляда непонятно было, чем создано это впечатление, но приглядевшись можно было заметить, что здесь не было ни единой вещи или детали интерьера моложе семи-восьми десятков лет, а то и целого столетия.
Несмотря на то, что мебель в гостиной вся была старинная, общий вид не создавал впечатления антикварного магазина, как это иногда бывает у нуворишей, накупивших дорогого старья. Все было подобрано с большим вкусом и служило удобству, а не демонстрации роскоши.
Стены были однотонные, кофейного цвета, а вся мебель темного дерева. Несколько картин в старинных рамах можно было не проверять на подлинность – и так было видно, что это оригиналы, писанные давным-давно. Среди них выделялся портрет молодой женщины, похожей на Дину, в национальном костюме с украшениями.
– Моя бабушка, – пояснила Дина, заметив взгляд Пирошникова. – Это армянский национальный наряд.
На полу были прихотливо разложены тонкие персидские коврики ручной работы, по ним было мягко ступать. Резная темная дверь с медной ручкой вела из гостиной в другую комнату, по– видимому, спальню.
– Садитесь, – указала Дина на диванчик с выгнутыми и тоже резными подлокотниками, перед которым находился низкий стол темного дерева. – Хотите чаю?
– С удовольствием…
Пирошников присел на диванчик, продолжая разглядывать комнату, а хозяйка скрылась за дверью. Вдруг он заметил боковым зрением какое-то движение в углу, будто в комнате еще кто– то был. Он повернул голову и увидел себя в напольном зеркале, которого он поначалу не заметил, настолько искусно оно было поставлено в углу, так что увидеть свое отражение можно было, только сидя на диване. Пирошников почувствовал свою неуместность здесь, среди антиквариата.
Дина вернулась с подносом – конечно, не простым, расписанным национальными армянскими узорами, – на котором стояли пиалы, серебряный чайник с выгнутым тонким носиком и тарелочка с печеньем.
Она расположилась напротив Пирошникова на атласном пуфике с кривыми ножками. Чаепитие началось.
– Владимир Николаевич, чувствуйте себя как дома. Расслабьтесь, – сказала хозяйка улыбаясь, и Пирошниковым вновь овладело беспокойство. Лет пятнадцать назад у него не было бы сомнений, что его соблазняют.
– Не бойтесь меня, я вас не съем, – добавила она и рассмеялась.
– Кто вас знает, – проворчал Пирошников и отхлебнул глоток.
Он почувствовал, что беспокойство исчезло.
– Скажите, если это не секрет, что вас заставило снять квартиру в этом доме, да еще в подвале? Судя по обстановке, вы женщина обеспеченная… – спросил Пирошников.
– Да, у меня есть, где жить. Квартира отца в Ереване и здесь, в Питере, однокомнатная. Я тут по профессиональным соображениям…
– Каким же? – удивился Пирошников.
– Они связаны с этим домом. Это непростой дом…
Пирошников поежился. Уж он-то знал, насколько непрост этот дом!
– Здесь чрезвычайно сильное магическое поле. Оно взаимодействует с живущими в доме людьми… – начала Дина.
По ее словам, это взаимодействие разной силы, проявлялось тоже по-разному. Легенды рассказывают об удивительных случаях. Еще в конце позапрошлого века, когда дом был построен и заселен арендаторами, его хозяин, промышленник Стрижевский, построивший дом чисто как доходный, внезапно забросил все дела, оставил семью в своем особняке на Каменно– островском близ Карповки, а сам переселился сюда в одну из квартир.
– И что? – вырвалось у Пирошникова, который с чрезвычайным вниманием следил за ее рассказом.
– Говорят, он сошел с ума. Но при этом и его квартира, как бы это сказать… тоже тронулась. Говорят, в ней можно было летать, то есть в каких-то местах отсутствовала сила тяжести… В этой квартире собирались до революции большевики и плавали там в невесомости. Стрижевский к ним примкнул. Еще что-то подобное говорили…
Пирошников слушал, затаив дыхание.
– Правда, когда он умер, эти явления исчезли, – продолжала Дина. – А сравнительно недавно в этот дом случайно попал молодой человек, с которым связывают целый ворох чудес. Причем происходили они не только в той самой квартире Стрижевского, где он обосновался, но и на лестнице этого дома. Это было тридцать пять лет назад…
– Сорок, – сказал Пирошников.
– Ну вот видите. Значит, вы тоже знаете эту историю…
– Да уж… – вырвалось у него.
– Ну и в новейшие времена дом вел себя странно, в результате чего мы и сидим на минус третьем этаже.
– А в этом кто виноват? – недоуменно спросил Пирошников. – Ведь молодой человек из этого дома давно выехал?
– Об этом история умалчивает, – ответила она. – Но магия определенно осталась. Я это чувствую по своим клиентам. Результаты превосходные.
Пирошников помолчал. У него на языке вертелся вопрос, но он не решался его задать, боясь обидеть. И все же решился.
– А скажите, Дина, насколько велик среди представителей вашей профессии процент… непрофессионалов? Обманщиков, попросту говоря.
– Вы хотели спросить – не шарлатанка ли я? – улыбнулась Дина. – Дайте ваши руки.
– Руки? Зачем?
– Лучше один раз увидеть. Давайте. Обе.
Пирошников нерешительно протянул ей обе руки. Дина мягким движением уложила их на стол и повернула ладонями кверху. Затем она сделала движение ногой, что-то щелкнуло, и откуда– то сверху ударил снопом белый свет, ярко осветивший лежащие на столе ладони Пирошникова.
– Хиромантия, что ли? – догадался он.
Дина не отвечала. Она сосредоточенно разглядывала ладони Пирошникова, изредка дотрагиваясь и проводя по ним пальцами.
– Однако… – сказала она. – Вы разносторонний человек. Много наклонностей и талантов… Но линии не развиваются.
– И какие же это таланты? – чуть насмешливо спросил Пирошников.
– В деловой сфере ваше предназначение лежит в области политики. Но вы родились в такое время, что заниматься политикой в полном смысле слова было невозможно. Ведь членом партии вы так и не стали… Правда, вот тут, видите? – она указала на едва заметную морщинку на ладони Пирошникова. – Вы пробовали уйти в политику в начале девяностых, но это продолжалось недолго.
Пирошников с усмешкой вспомнил анекдотический эпизод в своей биографии, когда по настоянию общественности он выдвинул свою кандидатуру на выборах в городскую Думу от партии «Правое дело» и тусовался в их штабе. Партия тогда была на коне, выражение «когда мы придем к власти» было в большом ходу. Но через пару месяцев Пирошников сбежал оттуда, свою кандидатуру снял и более никогда в политику не лез.
Пирошников с усмешкой вспомнил анекдотический эпизод в своей биографии, когда по настоянию общественности он выдвинул свою кандидатуру на выборах в городскую Думу от партии «Правое дело» и тусовался в их штабе. Партия тогда была на коне, выражение «когда мы придем к власти» было в большом ходу. Но через пару месяцев Пирошников сбежал оттуда, свою кандидатуру снял и более никогда в политику не лез.
Потому он с удивлением узнал сейчас о своем предназначении, которое так занимало его в тридцать лет.
– В творческой области вам следовало стать композитором… – продолжала Деметра. – У вас определенный талант композитора. Вот здесь, видите.
Вот тебе и на! А он стихи писал, как дурак. Когда нужно было сочинять песни и симфонии, как предписывала эта закорючка на его ладони.
Хиромантия давала явные сбои.
– Перейдем к биографии, – проговорила прорицательница.
И она ровным голосом, продолжая легко прикасаться пальцами к ладоням Пирошникова, словно играя неслышимую мелодию, начала рассказ про его жизнь.
Ладони Пирошникова, а точнее их капиллярные линии, содержали бездну информации о прошлой жизни их обладателя, причем зачастую информации тайной, которую не хотелось бы делать достоянием окружающих.
Так, лет до тридцати судьба Пирошникова складывалась ни шатко ни валко, зацепиться не за что: школа, полтора курса института, служба в армии, потом различные занятия то тем, то этим – творческая, ищущая натура, которая так ничего и не нашла и до творчества не добралась.
Но в тридцать лет случилось из ряда вон выходящее событие…
Тут Дина вгляделась в ладонь Пирошникова внимательнее и проговорила:
– А ведь это случилось сорок лет назад, вы были правы.
– Что случилось? – безмятежно спросил Пирошников.
– Вы стали жильцом этого дома. Боже мой, все сходится. Как я не догадалась сразу!
Пирошников молчал.
– Вы прожили здесь четырнадцать лет с женщиной и ее сыном. Брак вы не оформляли, – читала Дина по ладони. – Работали в двух местах, что-то такое, близкое к творчеству…
– Редактором, – подсказал Пирошников.
– Гражданской жене изменяли. Вижу два романа, внебрачных детей нет. А потом, в середине восьмидесятых, у вас случился еще один роман. Родилась дочь, я правильно говорю?
– Правильно, – подтвердил Пирошников, волнуясь. – Зовут Люба.
– Молодец, Дина, молодец… – похвалила себя гадалка. – И вы ушли в эту семью и оформили брак. Но тут… – она сделала огорченное лицо, – случилось непредвиденное. Ваша молодая жена сама влюбилась… Нечетко вижу. Военный?
– Да. Военный врач, – уныло согласился Пирошников.
– И вы ушли. Это случилось… ага! Семнадцать лет назад. Но вот уже четыре года вы живете один. Все правильно?
– Нет слов! – восхищенно воскликнул Пирошников.
– И теперь вы снова вернулись в свой дом… – задумчиво проговорила Деметра. – Как блудный сын.
– Дина Рубеновна, я беру свои слова назад. Извините, – сказал Пирошников. – Никогда не думал, что хиромантия столь сильна. Вы кудесница.
– Нет, Владимир Николаевич, кудесник – это вы, – покачала она головой. – Надо же, как мне повезло. Я практически буду в эпицентре.
– Эпицентре чего? – не понял Пирошников.
– Скажите честно, вы валяете дурака? Вы правда не чувствуете своей магической силы? И тогда, сорок лет назад, тоже не догадывались о ней?
– Бог с вами! Какая магическая сила? У меня было временное помутнение рассудка. Потом это прошло, – сказал Пирошников.
– Ну-ну. Оставайтесь в счастливом неведении. Только учтите – мы все теперь зависим от вас.
– Вы действительно думаете, что я имею отношение к этому… землетрясению?
– Я уверена.
– Но как, почему? Я лежал на тахте, размышлял… И вдруг…
– Это совсем неважно, что вы делали и о чем думали. Я же не утверждаю, что вы сознательно вызвали эту подвижку. Но через вас дом получает какую-то информацию и реагирует. Вы – его антенна.
Пирошников невольно осмотрел себя – руки и ноги.
– А кто подает сигналы?
– Не знаю. Коллективный разум. Или коллективное бессознательное, что больше похоже на правду.
– Вы хотите сказать, что коллективное бессознательное общества хочет утонуть?
– Я ничего этого не говорила, – она снова улыбнулась.
– Да-да, спасибо…
Пирошников вернулся к себе и некоторое время экспериментировал со своими виртуальными способностями. Например, прилегши на тахту, он некоторое время сосредотачивался, а потом вскакивал рывком и с неописуемой яростью выкрикивал в пространство:
– А пошло оно всё нах!
Так что котенок Николаич вздрагивал и жалобно мяукал.
Пирошников посылал сначала «все», а потом и сам дом в разные места, но тот хранил полнейшее спокойствие и не сдвинулся ни на миллиметр. Казалось, он издевается над Пирошниковым.
Приходилось снова вступать с ним в борьбу, как и сорок лет назад.
2
Внезапно назначенный антенной коллективного бессознательного, Пирошников поначалу почувствовал нечто вроде обиды. Почему бессознательного, собственно? Разве не мог он улавливать главные тенденции в коллективном разуме общества? Разве не нужны эти веяния самому дому, ведущему столь сложную интеллектуальную жизнь? Опять все отпускалось на волю волн, подчинялось случаю. Сознательность погружалась в трясину безволия, дом покорно тонул в плывуне.
Бессознательные домочадцы, смирившиеся с любым исходом событий, транслировали дому через Пирошникова о своем нежелании сопротивляться – и дом не сопротивлялся.
Нет, не просто антенна. Передатчик, подумал он.
Который не знает, что он передает.
Ну и что? Поэт тоже не знает, как он пишет стихи.
Эти возвышенно-умозрительные размышления Пирошникова были прерваны появлением Софьи Михайловны с накладными от книготорговой фирмы «Топ-книга» на поставку новых книг.
Софья Михайловна последние дни, после первой подвижки, образовала неформальный союз с отставником Залманом и все чаще позволяла себе критические замечания в адрес Пирошникова. Старый подводник часами не выходил из магазина, принес даже туда собственный стул, а Софья свой стул в магазин вернула. Приятно было смотреть, как они, сидя у книжных полок с томиками стихов в руках, читают друг другу Тютчева или Блока.
Но, вероятно, обсуждались и другие темы.
На этот раз Софья воздержалась от новых предложений об аренде, которые она выискивала в интернете, но спросила, откуда такое количество стихов молодых поэтов.
– Их ведь не покупают, Владимир Николаевич, – посетовала она.
– Ничего. Мы устроим творческий вечер, чтения молодых… У меня и девиз придуман.
– Какой же?
– «Живите в доме – и не рухнет дом». Арсений Тарковский.
В магазин «Гелиос» зачастили молодые люди с маленькими пачками собственных книг, которые Софья с недовольным видом размещала на полках. А вскоре привезли из клуба «Книги и кофе» позаимствованные там микрофон с усилителем и два мощных динамика и с ними еще пачек тридцать книг. Пирошников махнул рукой: тащите! Вечера, мол, будут традиционными.
Но человек предполагает, а Бог посмеивается.
Еще тащили добровольцы два черных динамика по длинному коридору минус третьего этажа, как снова послышался нарастающий гул, треск – и пол качнулся под ногами. На этот раз не устояло электричество, и минус третий погрузился в полную тьму. Общий крик ужаса слился в мощный хор, в основном, женских голосов, ибо произошло это рабочим днем, около трех часов, когда в боксах оставались неработающие мамаши, пенсионеры и пенсионерки, а также посетители Деметры и салона «Галатея».
Пирошников в этот миг находился во главе процессии звукотехники.
– Спокойствие! – крикнул он в темноту. – Соседи, без паники! Фонари, свечи зажигайте! Мобильники!
И сам помахал в воздухе мобильным телефоном, экран которого слабо светился. То тут, то там ему ответили такими же помахиваниями, в то время как общий гомон продолжался. Появилась первая свеча, затем вторая – и вдруг перед Пирошниковым из темноты возникла та самая мамаша Енакиева с ребенком на руках.
– Вы! Вы испортили! – срываясь на визг, выкрикнула она. – Разве можно сюда это! Не выдержала линия, вы сума сошли!
Она свободной рукой тыкала в темноту за спиною Пирошникова, где угадывались очертания двух черных динамиков.
– Да Бог с вами! Мы даже не включили. Это сотрясение почвы, – попытался оправдаться он.
– И сотрясений никаких до вас не было!
И тут, слава Богу, дали свет, обнаруживший в коридоре человек двадцать домочадцев и посетителей со свечками и фонариками в руках, теперь уже ненужными.
Все стояли, будто на отпевании, с зажженными свечками, вблизи двух маленьких черных гробиков, роль которых исполняли звуковые колонки мощностью по сто ватт каждая.
– Вот видите, – мягко проговорил Пирошников.
– Все равно! Мы жили не тужили. Зачем вам все это? – ткнула она пальцем в микрофон.