– Ах вы, ироды! – орала баба Вера (а это была она). – Курчатко мое замордували!
– Пустите, баба Вера, то не мы, оно уже было дохлое! – заголосил Игорь, пытаясь вырваться, но она не унималась, выкручивая нам уши:
– Я тебе дам – дохлое, байстрюк бессовестный! Отведу к матери сейчас, неповадно ей будет похваляться таким покыдьком! Ишь, взяла моду…
Я, честно сказать, совсем не привыкла к подобному обращению, поэтому не стала дожидаться, пока нас за уши протащат через всю деревню, и сильно укусила бабу Веру за жирную ляжку, а потом еще и пнула в голень.
– Ой, лышенько, убивают! – завопила та еще громче и разжала руку.
Я треснула ее и по другой руке, схватила Игорька за шиворот, и мы пустились бежать.
– Ой, людоньки, та шо ж цэ робыться! – неслись нам вслед вопли бабы Веры. – Убивцы! Изверги! Та шоб вы перевернулись, та шоб вас пидняло та гэпнуло! Уже я найду на вас управу, слезами кровавыми у меня умоетесь, чортивня проклятуща!
Миша мчался впереди нас огромными скачками, глупому псу казалось, что это такая веселая игра. Мы с Игорем со страху забежали на другой конец деревни и нырнули в лопухи.
– Ох и влетит нам, – пыхтел Игорь, пытаясь втиснуться поглубже в заросли, – ох и влетит…
– Да за что? Мы же не трогали этого цыпленка! – возмутилась я.
– Не за цыпленка. За то, что стукнули бабу Веру. – Игорек благородно решил разделить со мной вину. – Взрослых нельзя бить, или ты не знаешь?
– Не знаю! – заносчиво ответила я. – Папа меня учил всегда защищаться! Еще не хватало – будет мне всякая дура уши выкручивать ни за что! – Тут я прикусила язык, вспомнив папины слова про клевету. – Ой, Дзыга, нам надо срочно бежать к моему папе… Черт! Черт!
Мы выбрались из лопухов и помчались к больнице, но уже на подходах стало понятно – опоздали.
– …мое курчатко! Эта цыганва черномазая и ваша хваленая дочечка, – доносился с больничного двора противный визг бабы Веры, – и меня чуть до смерти не закусали, прививки надо делать от бешенства!
Мы тихонько подползли за кустами поближе и осторожно выглянули на двор.
Баба Вера стояла, окруженная кучкой зевак, и потрясала перед папой цыплячьим трупом. Папа, большой и спокойный, в своем белом халате был похож на айсберг.
– Да что вы, Вера Павловна, дети не ядовитые, – с добродушной насмешкой отвечал он.
– А! Не веришь! – Баба Вера задрала платье и бесстыдно продемонстрировала восхищенной публике покусанную ляжку.
– Успокойтесь, Вера Павловна, не вводите в соблазн мужчин своей красотой. – Папа аккуратно одернул ее платье и приобнял старуху за плечи. – Пойдемте в мой кабинет и спокойно во всем разберемся.
– Никуда я не пойду от людей, пусть свидетелями будут! – Баба Вера воинственно стряхнула папину руку, а он, оглядев зевак с демонстративным изумлением, спросил:
– Люди? А при чем тут люди? Или есть еще смертельно укушенные моей дочерью? – По толпе пробежали смешки. – А может быть, она еще кого-нибудь убила? Корову? Собаку? Младенца?
– Та ни в жизнь девка докторская не тронула бы ни щеня, ни курча, – послышался чей-то голос, – то все наветы, люди, от же с толку сбила эта кликуша заполошная.
Все закивали, послышалось одобрительное бормотание, и люди стали потихоньку расходиться.
– Та как же… Та вот же… – вскинулась баба Вера, но папа снова обнял ее за плечи, развернул и повел к себе в кабинет.
– Разумеется, я заплачу за цыпленка. И обработаю рану, которую нанесла моя дочь. И разумеется, дети будут строго наказаны, – говорил он старухе.
– Слыхала? Дети будут строго наказаны, – испуганно шепнул мне Игорь.
– Не бойся, это он нарочно. Мой папа не такой. Не будет наказывать, не разобравшись, – уверенно ответила я.
– Хорошо бы, если так.
Угнездившись в кустах, мы стали дожидаться, пока уйдет вредная старуха.
Через некоторое время мы увидели, как папа, уважительно поддерживая под локоть бабу Веру, провожает ее до ворот. Когда он шел назад, мы к нему подбежали.
– Ну что? Влипли, шкеты-карапеты? – посмеиваясь, спросил он, а Игорек зачастил:
– Та то не мы, дядя Гена, она брешет все…
– Я знаю, мальчик.
Мы присели на одну из скамеек, стоящих на больничном дворе.
– Вот что, ребятки. Бегите расскажите все Галине… Да не бойся, Игорь, твоя мама – разумная женщина, ничего тебе не будет, просто надо предупредить. Но будьте готовы к неприятностям, эта хавронья не успокоится, еще неделю будет сплетничать.
– Папа, а зачем ты заплатил за цыпленка? Теперь все будут думать, что мы и правда его убили, – обиженно сказала я.
– Цыпленок – это повод, маленький. Ну сама подумай – если бы дело действительно было в нем, никто не стал бы поднимать такого шума, ведь так?
– Так, – грустно кивнула я.
– Эй, гляди веселей! – Папа щелкнул меня по носу. – Ничего страшного, поболтают и забудут. Перетéрпите. – И он улыбнулся нам с Игорем.
Смерть черного цыпленка с крошечным красным гребешком взбудоражила всю деревню. Баба Вера неустанно добавляла новые, леденящие кровь подробности – речь шла уже о черном петухе с выколотыми глазами, о том, что не зря я, чертово отродье, связалась с цыганским выблядком – наверняка мы собирались навести порчу на всю деревню. Приплеталась и коза – воплощение дьявола, а то, что никто не видел нас с Игорьком летающими на метлах и сосущими кровь, так это потому, что мы еще слишком малы. Вот подрастем, и тогда…
Все вроде как посмеивались, но на нас стали оглядываться, а кое-кто и плевался через левое плечо на всякий случай.
Игорек, мальчишка злопамятный и не терпящий обид, не мог относиться к этому спокойно.
– Вот же гадюка! – злился он и тормошил меня: – Глория, придумай что-нибудь… Надо отплатить гадюке этой…
– Да что же я придумаю? Морду ты ей не набьешь, она же взрослая тетенька, доказать ничего не сможешь, она же просто врет для удовольствия, помнишь, что мой папа говорил…
– Ну придумай… Придумай, – канючил Игорек, – ты же это… коварная…
– Ладно. Буду думать. – Я положила метлу (нет, мы не летали, просто подметали двор), заложила руки за спину и стала ходить взад-вперед, старательно морща лоб.
Игорек с надеждой смотрел на меня.
– Так, – поразмыслив, с важностью сказала я, – есть мысль. Будем бить ее же оружием.
– Сплетничать? – ужаснулся Игорек.
– Нет. Она же верит во всю эту чепуху с колдовством, да? – Я победно повернулась на пятках и снова зашагала маятником. – Так мы ей устроим Вальпургиеву ночь с цыганочкой… Вернее, с цыганчонком.
Игорек хихикнул, а я обняла его за шею и зашептала на ухо.
– Ироку! Ироку! – рассмеявшись, радостно закричал Игорек, дослушав меня до конца. – С нами Великий Дух индейского коварства!
– Тихо, не шуми, – одернула я его, и мы стали готовиться к войне.
Для начала мы влезли к бабе Вере во двор и все там хорошенько расшарили. Всех деревенских собак я знала как облупленных, поэтому старухин Букет (да, на этом стóит остановиться подробнее. Всех деревенских собак звали Сирко, Пальма или Букет. Если с Сирком – дело ясное, то по поводу Пальмы с Букетом ничего сказать не могу. Ну, может, фильма была какая – не знаю), так вот, старухин Букет с благодарностью принял из моих рук кильцэ ковбаски и мешал нам только тем, что ходил следом и совал нам в карманы морду.
Букет был нервным, впечатлительным псом, как раз таким, которых клоуны в цирке учат «петь» под губную гармошку, на этом и строилась наша первая мистическая атака.
Игорек свистнул у своего отца стеклорез, мы аккуратно разрезали десяток бутылок из-под волшебного напитка «Дюшес» так, чтобы получились такие, знаете, стеклянные воронки. Потом мы набрали камней размером с кулак, обвязали веревками, присобачили к каждому воланчики из перьев и снова наведались к бабе Вере (в ее отсутствие, как вы понимаете).
Мы забрались на чердак. Там было пыльно, повсюду свисала паутина – баба Вера была слишком старой и тучной, чтобы взбираться туда. На чердаке мы развесили камни, на самом сквозняке, так, чтобы они стукали о деревянные перекрытия, когда ветер будет раскачивать их. После мы занялись бутылочными воронками.
– Эх, – грустно сказала я, – по уму-то их надо вмуровать в дымоход…
– Как же мы их вмуруем? – пригорюнился Игорь.
– Да никак. Примотаем к подоконнику изолентой, там, где окно разбито, или еще куда. Только надо направление ветра определить.
Мы долго ползали по чердаку с наслюнявленными пальцами и перышками, пока не определились с местом диверсии. Решено было вставить бисови дудки (так их назвал Игорек) в щели выходящей на задний двор стены чердака.
– А Букет услышит отсюда? – переживал мальчик.
– Конечно, услышит, – успокоила я его, – у собак слух гораздо тоньше, чем у людей.
Мы приладили орудия мести, и в них тотчас же загудело – звук был негромкий, но тоскливый, такие прерывистые то ли стоны, то ли вздохи, и это днем, когда сильного ветра обычно не было. Мы спустились во двор, и я позвала собаку:
– Букетик, иди, нá котлетку.
Пес подошел, но котлету съел невнимательно, все время напряженно взглядывал вверх, шевелил ушами и поскуливал.
– Ты смотри, работает! – обрадовался Игорек, а я строго сказала:
– Через три дня снимаем, а то собака с ума сойдет.
Игорь кивнул, и мы убрались дальше плести свои козни.
Тем же вечером Букет исполнил душераздирающее соло, он выл так тоскливо и вдохновенно, что другие деревенские собаки присоединились к нему. Концерт продолжался всю ночь, то стихая, то снова набирая силу, и никто не мог успокоить собак.
Деревенская наша жизнь не была так уж богата событиями, поэтому на следующий день все охотно обсуждали «сбесившихся собак». Бабе Вере снова удалось завладеть общим вниманием.
– Ой, бабоньки, – с удовольствием жаловалась она, – то смерть моя за мной приходила. Чую вчера, по крыше – топ-топ, топ-топ, а собака воет и воет, прямо так воет, шо аж сердце захолонуло… Порчу на меня навели, как есть порчу. Я уж знаю – кто…
В связи с темой предыдущих ее докладов деревенские очень хорошо понимали, кто эти «кто», но они бы очень удивились, если бы знали, насколько в этот раз были близки к истине.
– Слушай, по-моему, она больше обрадовалась, чем напугалась, – сказал мне Игорек, с неудовольствием наблюдая за выступлением врагини нашей в кругу внимательно слушавших ее женщин.
– Ничего, это цветочки, – сказала я.
– А ягодки? – спросил Игорек.
– Крысы, жабы и змеи, – свистящим шепотом ответила я.
Без крыс, увы, пришлось обойтись. Наловить должное количество живых пацюков не представлялось возможным, летучих мышей я отказалась мучить, пришлось обойтись жабами и ужами (вместо змей).
За два дня мы накрали большую миску куриных яиц и поставили дома у Игорька под печкой, чтобы стухли, а рядом пристроили миску с вишневым компотом, чтобы забродили вишни. Потом взялись за жаб.
В две немаленькие корзины мы собирали сонных осенних жаб – bufo bufo их фамилия, выяснила я по книжке. Мы даже не поленились спуститься в котлован, который вырыли под новый больничный корпус (да, мой папенька процветал, как обычно), где набрали странных желтых полуслепых жабцов, живущих в огромных ржавых трубах.
Всю нашу добычу мы старательно сносили во двор к бабе Вере. Жабы в деревне не редкость, конечно, но не в таких количествах. Была глубокая осень, жабы почти не расползались, так и сидели в грядках, а поскольку каждая деревенская женщина проводит в огороде довольно много времени, скоро у бабы Веры появилась новая тема для разговоров:
– Чи дождь прошел из жаб, чи шо? Не пойму… Одолели проклятые, спасу от них нет. И такие ж страшные, линялые, тощие… Ой, не к добру это, бабоньки…
Но на этот раз публика реагировала не так душевно, и уже на бабу Веру стали посматривать косо. Ну, согласитесь, дождь из жаб – это уже слишком.
А тут и яйца поспели. Мы с Игорьком отправились в лес, к небольшому заболоченному родничку, где брала свое начало Пояйла, – за ужами. Ужей удалось наловить всего семь штук, остальные, как видно, разошлись спать.
Ранним утром, а вернее, еще глубокой ночью мы прокрались в старухин курятник. Я полезла внутрь, а Игорь остался сторожить.
Я сразу включила папин рыбацкий фонарь; чтобы куры не напугались, стала приговаривать: «Цыпа-цыпа-цыпа», – и насыпала в поддон для корма забродивших вишен.
Глупые птицы послушно собрались в круг света и начали клевать. Осталась мелочь – подменить яйца на тухлые, разбросать яичную скорлупу и пристроить ужей на видном месте. Бедных рептилий мы бессердечно держали на холоде всю ночь, так что оформление «куриного гнезда с вылупившимися змеями» прошло без проблем – несчастные гады не сделали и попытки уползти.
Я погасила фонарь, выкатилась из курятника, и мы удрали. Злюка-Игорек, пока я там возилась, еще и вбил два тухлых яйца бабе Вере в нужник. Да, деревенский сортир и так не сад волшебный, но вонь от тухлых яиц перекрывала все, как рев моего папеньки – бабий визг.
Все утро мы работали спустя рукава – нам не терпелось узнать, увенчается ли успехом наша выходка. Результат, надо сказать, превзошел все наши самые смелые ожидания – баба Вера отыграла как по нотам. Действительно, складывалось впечатление, что мы втроем разыгрываем эдакий спектакль для всей деревни, а баба Вера – гениальный актер, который играет, не зная роли, но не делает при этом ни одной ошибки. К сожалению, мы с Игорьком не смогли посмотреть «второй акт», мы намеренно держались подальше, из осторожности, но об утреннем переполохе у бабы Веры узнали практически из первых рук.
Однако по порядку.
Ужи дождались-таки бабу Веру. Утром она вошла в курятник и завопила, увидев «агромадных черных змей, шо вылупились из курячьих яиц». Пока она бегала за соседкой, «змеи» очухались и расползлись, соседка застала только одного жалкого гадика.
– Вера, та не кричи так, то ж ужик, – сказала она, присмотревшись.
– Богом клянусь, Олена, целое гнездо их было, – уверяла ее баба Вера, – и вот же, видишь, шкарлупки на соломе. Вылупились они, из курячьих яиц вылупились…
– Вера, та перестань. Ну, залез ужик та поел яйца, ты уже совсем чего-то того, – увещевала старуху тетя Олена, и тут, как по заказу, одна за другой стали «дохнуть» куры, и баба Вера снова заорала:
– А-а-а-а-а-а, смотри, Олена! Порча, порча, подохли мои курочки, порчу на них навели, – и кинулась тормошить своих плимутроков.
Тетя Олена тоже ужасно удивилась тому, что весь курятник вот так полег в одночасье, но она не была такой заполошной кукухой, как баба Вера, и поэтому, присмотревшись к птицам повнимательнее, заметила, что вовсе они не мертвые.
– Вера, та помолчи ты хоть минутку, – уже раздраженно сказала она, – они не дохлые, они… Пьяные, чи шо? Может, поели чего? Помнишь, как о прошлый год Зоины куры вишен с-под наливки наклевались и поснули?
Кто-кто, а уж я это очень хорошо помнила.
– Та не может быть, – причитала над бухими курами баба Вера, – они ж у меня со двора ни ногой, ты знаешь…
Но тетя Олена, поджав губы, выразила сомнение и пошла звонить ветеринару – в дом моих родителей, потому что только у нас был телефон. Где подробненько рассказала все тете Гале, а мы с Игорьком подслушивали, давясь злобными смешками.
Ветеринар был человеком занятым, поэтому никуда не поехал, а, выслушав тетю Олену, велел подождать до вечера – если пьянчужки не проспятся, тогда позвонить ему еще раз. Но звонить во второй раз пришлось не ему, а в колхоз – вызывать говновозку. Войти в сортир бабы Веры было невозможно, и она решилась его почистить – а это было хлопотно, ну и не бесплатно.
Тетя Олена же стала нашим секретным оружием – она понесла по деревне свежую сплетню о том, что баба Вера выжила из ума. Но баба Вера – женщина с характером – не сдавалась, в глазах ее появился нехороший, фанатичный огонек, она стала прорицать неурожай и даже замахивалась на конец света.
Нет, никогда светская жизнь нашей деревни не была такой насыщенной. Женщины, разбившись на кучки, яростно спорили – кто-то при виде бабы Веры крутил пальцем у виска, а кто-то со смаком пересказывал про змей, собак и жаб, упоминались так же порча и тухлые яйца. Про нас с Игорьком все как-то забыли – ну не могли же какие-то жалкие детишки быть причиной неурожая и конца света? Нос у нас не дорос.
Но мы-то еще не закончили свои гадкие игры и готовились отыграть гвоздь программы.
Дав бабе Вере три дня передохнуть, мы снова вышли на тропу войны. На этот раз участниками массовки должны были стать кошки.
Игорек стянул из погреба немаленький шмат копченого сала, и мы опять полезли к бабе Вере во двор. Букет встретил нас как родных – бутылочные обрезки с чердака мы давно убрали, пес чувствовал себя прекрасно, ну и к нашим взяткам он привык. Порадовав его котлетами, мы стали натирать салом крыльцо и стену дома под окном. Я выскользнула за забор и вернулась с кошкой, которую мы подкормили кусочком сала, потом тем же салом натерли ей пяточки и отпустили. Повторив этот трюк еще с тремя кошками и закинув на чердак длинную палку, найденную нами за домом, мы убрались со двора.
Часов в десять вечера, когда вся деревня сидела по домам – кто спал, кто телик смотрел, – мы встретились у забора бабы Веры с реквизитом для кульминационной сцены. Погода была подходящая – пасмурно, ветрено, морось.
Мы заглянули в щель забора, чтобы оценить обстановку. У крыльца отиралось с десяток кошек, но пока они не очень шумели. Шумел Букет – мы как-то прошляпили, что собаки не слишком любят кошек, и пес чуть не сорвал нам всю операцию: он лаял, рычал и гремел цепью. Баба Вера, видно, уже не в первый раз вышла на крыльцо, в руках у нее была метла.
– Да откуда ж вас столько? Тпрусь, тпрусь, бисови тварюки! Салом вам тут намазано, чи шо?
На этой реплике мы с Игорем хихикнули в кулаки, а баба Вера, разогнав кошек, замахнулась метлой на Букета:
– Та хватит брехать, ты, скажена собацюра! – Она наподдала ему метлой пару раз, и пес, взвизгнув, забился в конуру. Баба Вера ушла обратно в дом, но мы решили выждать, не полезли во двор сразу.