– Миша, ну скажи, где они прячутся, – увещевал он пса, – мы им ничего не сделаем, даже подходить не будем. Просто посмотрим, и все. Ну скажи, Мишенька.
– Гуфф, – радостно отвечал Миша, услыхав знакомое «скажи».
Однажды нас занесло в самую чащу, и на влажном глинистом берегу ручья мы увидели маленькие следочки, смахивающие на человечьи.
– Это что еще такое? – удивился Игорь, присматриваясь к следам. – Дите? Босое? В лесу?
– Ага, с когтями дите, Игореша, – разогнувшись, сказала я.
– Лесовик, – похолодел Игорь. – Купаться приходил… Тикаймо отсюда, Глория! Закружит!
– Игорь, это не лесовик, это – хуже. Медвежонок. Надо уходить, но осторожно, – оглядываясь, прошептала я.
– Глория, тут нету медведей.
– Зато лесовиков навалом. – Я снова огляделась и сказала Мише: – Мишенька, выводи нас отсюда, но молчком. Тихо, понял?
Пес ткнулся мне носом в руку – понял, мол, – я цапнула его за ошейник, и мы полезли наверх (ручеек был на дне оврага).
Стараясь не шуметь, мы пробирались сквозь заросли. Двигались пригнувшись, гуськом, сторожко прислушиваясь к лесному гомону, хотя в этом не было смысла. Лес не говорил с нами, вернее, мы не понимали лесного языка. Сойки не орут – и ладно.
Так мы прошли почти половину пути, уже стали попадаться тропинки, протоптанные человеком, мы вздохнули с облегчением, и тут Миша лег – это был знак, что неподалеку опасность. Мы с Игорем осторожно выглянули из-за кустов и на поляне, залитой солнцем, увидели медвежонка.
Звереныш валялся в траве, сбивая лапами пух с одуванчиков, садился, тряс головой, смешно морщил нос, похожий на черный поросячий пятачок, и оттопыривал нижнюю губу.
– Ой, Глория, смотри, какой смешной… Играется… – зашептал мне Игорь.
Я не утерпела и высунулась из листвы, чтобы рассмотреть медвежонка получше. Похож он был на летнюю белку-переростка – паршивая, словно пеплом присыпанная шубка, торчащие лопатки. Тонкие лапы-руки выглядели трогательно и жалко.
– Он совсем не страшный, правда? – шепнула я, но шепота моего Игорь не услышал. Из кустов малинника на другом краю поляны раздался рев, и оттуда полезла огромная, бурая, лоснящаяся медвежья задница.
– Ой, мама, – прошептал на вдохе Игорь.
– Именно, что мама… Бежим! Миша, домой!
И мы со всех ног побежали за собакой, не разбирая дороги, проламываясь сквозь кусты, перепрыгивая большие древесные корни, пока не выбежали наконец из лесу. Выцарапавшись из балки на лужок, мы повалились в траву, задыхаясь и хохоча.
– Ушли… Ушли… Ай, малацца, Михуил! – Игорек вскакивал, обнимал Мишу за шею, гладил и снова, смеясь, валился в траву, потом поворачивался ко мне: – Ты видела, Глория? Нет, ты видела, какая страшенная жопа? А какие ж у нее зубы!
– У жопы? – взвизгивая от смеха, спрашивала я.
– Зубы? У жопы? Ой, мамочки, держите меня. – Игорек, схватившись за живот, корчился от хохота.
Мы были очень напуганы, очень, но страх был почему-то веселый, от него было щекотно в груди и в носу, как от напитка «Буратино». Мы смеялись и не могли остановиться.
– А она за нами бежала? – сжимаясь от этого веселого страха, спрашивала я.
– Кто? Жопа?
И мы снова хохотали, катаясь по траве.
Отсмеявшись, мы поднялись и побрели к деревне (возвращаться в лес отчего-то охоты не было).
– Чего нам теперь делать? И откуда эта жопа взялась на наши головы? – с досадой спросил Игорек.
– Пришла из большого леса.
Мы медленно шагали в пожелтевшей от зноя траве; орали кузнечики, но казалось, что это от жары звенит в ушах.
– Папа говорил, что они любят шляться, медведи. Вот и пришла. Но ты не бойся, они погуляют и обратно убредут, им здесь места мало. И вот еще что… – Я остановилась и взяла Игорька за руку. – Ты не говори никому, что мы их видели, хорошо? А то вдруг мой папа ее убьет? – Я закусила губу. Мне очень не нравилось, что мой папа – охотник, он сто раз объяснял про спорт, но я никак не понимала, что это за спорт такой – убивать.
– Не, не убьет. – Игорек сжал мою руку, а другой обнял за плечи, увлекая к деревне. – Не боись. Медведицев с медвежонками нельзя убивать – такой закон.
– Все равно не говори. Пожалуйста.
– Ладно, не скажу. Только тогда надо ямку вырыть.
Это была любимая игра Игорька с тех пор, как я рассказала ему сказку о говорящем тростнике, – он все не оставлял надежды вырастить такой же. Поэтому все свои тайны мы выбалтывали в ямки на берегу пруда, тщательно закапывали, а потом долго бегали проверять, не выросло ли чего, не шепчет ли тростник? Пока не вышло ни разу, но Игорь не сдавался.
Мы вырыли очередную ямку – про медведей – и не совались в лес несколько дней, пережидали. Почти все время мы проводили за домашней работой или сидя на дереве и читая книги (за зиму Игорь тоже выучился). На дереве мы прятались от тети Гали, которая не давала нам спокойно поработать и почитать, гнала со двора, приговаривая: «Та идите уже погуляйте, это ж последнее лето у вас перед школой, начитаетесь еще, идите».
Но мы в который уже раз отбились от деревенских детей и никуда, кроме леса, идти не хотели.
Так что, когда тетя Галя совсем нас затюкала, мы рискнули сделать вылазку в лес, продолжить свои поиски, хоть и побаивались напороться на медведицу.
Медведи, похоже, оставили наши места. Мы находили то ободранное дерево, то развороченный муравейник, но самих зверей больше не встречали.
А собаки… Собаки ускользали от нас. Кроме того, первого, следа мы так ничего и не нашли.
После очередного дня безуспешных поисков мы сидели у костра, жарили рыбину на палочке и обдумывали план дальнейших действий.
– У нас будут глисты, – сказала я, ковыряя рыбин бок.
– Не будут. Термообработка, – возразил ученый Игорь, выхватывая пальцами горячие куски. – Нам надо пройти лес насквозь, вот что.
– Ну… он же большой, а на ночь нас никто не отпустит. – Я вытерла руки о штаны Игоря (потому что ему можно было пачкать одежду, а мне – нельзя) и задумалась. – Нет, ничего не выйдет. Наврать нечего и убежать нельзя. Ты представь, если утром нас не найдут, то сначала сами умрут, а потом нас убьют, когда вернемся. – Я говорила о родителях.
– Так не надо на ночь. Он не очень большой, мы с татком были на той стороне, там колхозные поля. Если выйти с самого утречка, то до ночи обернемся туда-сюда. Влетит, конечно, но не очень. Давай?
– Давай.
Не было еще авантюры, от которой я бы отказалась, поэтому на следующий день мы взяли выходной у тети Гали и с самого утра, еще затемно, отправились в лес. У нас были детский компас, запас еды и Миша – гарант того, что мы в любом случае сможем вернуться, не заблудимся.
Но компас нам не пригодился, Игорь сам шел вперед как по стрелке, грамотно забирая вправо (пару раз до этого мы уже давали кругаля и знали, что к чему).
Проснулось солнце, за ним – птицы, а мы все шли и шли без устали, заглядывая в каждый овражек, под каждое поваленное дерево, я даже сказала Игорю: «Ну ты еще камни переворачивать начни», – и часа в четыре пополудни лес стал редеть, мы вышли на пыльную дорогу, за которой простирались колхозные поля – нет, не пшеницы, кукурузы и еще какие-то. День был светлый, но бессолнечный, как в лимбе, мы очень устали и решили поесть и отдохнуть.
Там, дальше, за шуршавой стеной кукурузы, было открытое место и стояли два куреня – побольше и маленький.
– Там что, Игореша? – спросила я, указывая пальцем на курени.
– Та не помню. Гарбузы кормовые, чи шо? Пойдем посмотрим.
Мы шли, держась за руки и болтая, и вдруг Игорь, запнувшись на полуслове, резко дернул меня к себе.
– Ты что? – обернулась я к нему.
Мальчик, сглотнув, молча указал рукой вперед.
Я посмотрела. Шагах в пяти от нас, у самой кромки гарбузяного поля, замер огромный дымчато-серый пес с обрезанными ушами и глазами цвета лунного камня – белесыми, страшными.
– Стоять, – тихо сказала я Мише, а тот, другой, как-то странно повел головой и шевельнул куцыми ушами. – Держи Мишу, – велела я Игорю, сжимая его руку на ошейнике пса, – крепко держи, не отпускай. Это одоробло, если Миша сунется, его убьет. Одним движением убьет. Я видела один раз, как наш волкодав так собаку убил. Так что держи и стой смирно, а я сейчас попробую… – Я тоже сглотнула и двинулась к серой собаке. – Цу-у-уца, – пела я, – ах ты, цуца, моя цуца… Как же тебя зовут, цуцочка? – Я шла, выставив вперед открытые ладони – больше по привычке. В этом не было нужды, потому что встреченный нами пес был слепым. – Сирко? Сирко, да?
Собака снова по-змеиному дернула головой.
– А кто тут Сирка моего цуциком обзывает?
Я смотрела только на собаку и не заметила, как со стороны поля к нам подошел старый-престарый дед.
Старик был похож на персонажа украинской народной сказки – с длинными седыми усами, в вышиванке, соломенном капелюхе размером с колесо. Разве что штаны у него были не казачьими шароварами, а обычными серыми штанами, заправленными в сапоги.
– Здравствуйте, дидусю, – первым опомнился Игорь, – а мы тут мимо шли… Место шукали, где посидеть с дороги.
– Здравствуйте и вы. – Дед поднял голову, и мы увидели, что глаза у него такого же цвета, как у Сирка, – белые. – Ну так милости прошу до моего куреня. И отдохнете, и перекусите, и деду расскажете, кто такие да откуда пришли.
Дед повернулся и пошел в сторону куреня, Сирко двинулся за ним. Походка у пса была развинченная, он шел как неживой на негнущихся, словно деревянных, лапах.
– Глория, – жарко зашептал мне в ухо Игорь, – тикаймо отсюда, это ж мертвяки. Тикаймо, пока они нас не съели…
Дед остановился, обернулся к нам и странно затрясся, закудахтал – мы не сразу и сообразили, что это он так смеется.
– Не спеши, хлопчику, нас хоронить. Мы с Сирком живые пока, хоть и старые.
– Как же вы услышали, диду?.. Ой, извините, – покраснел Игорек.
– Шоб ты знал – сослепу завсегда люди слышат лучше. Та ничего, садитесь. Будете кулеша? – спросил дед.
– Спасибо, дидусю, не откажемся.
Возле куреня над почти невидимым при дневном свете огнем висел солдатский котелок. Дед сел на брезентовую складную табуретку и стал помешивать варево. Мы переглянулись. Старик двигался так, как будто был зрячим, – уверенно, не шаря перед собой руками; от этого было как-то не по себе.
– Та сидайте, – предложил дидусь, – в ногах правды нет. Меня дедом Семеном зовут, а вы кто?
– Очень приятно, – выступил вперед Игорь. – Я Игорь, а она вот – Глория, а еще с нами собака Миша. Дидусь Семен, вы скажите своему Сирку, чтобы он Мишу не трогал.
– Та не бойсь, не тронет. А вы идите сюда, идите, я на вас посмотрю.
Я подошла первой, и дед быстрым, привычным движением прошарил пальцами по моему лицу и плечам. Прикосновение было сухим и легким, словно осенний лист.
«Посмотрев» так же и на Игоря, старик сказал:
– О! Та вы ж совсем маленькие детишечки! Откуда ж вы тут взялись?
– Так, гуляли, – неопределенно ответил Игорь и в свою очередь спросил: – А вы тут что делаете, дедушка?
– Как – что? Бахчу сторожим, – усмехнулся дед.
– Как же вы ее сторожите? – удивился Игорь. – Вы ж… это… видите плохо… И бегать за злодюгами вам уже тяжело, вы ж старенький…
– От чемный хлопчик. – Дед нам попался смешливый, снова закудахтал. – «Видите плохо», это ж надо! Ничего я уже не вижу, шо твой крот, та и набегался уже – ого-го, теперь отдыхаю. Старость, она затем и придумана, шоб человек перед смертью колготиться перестал, та посидел, та подумал за свою жизнь, от так. А что до злодюг – так кому они нужны, гарбузы та кабачки? То ж скотину кормить. Мы с Сирком тут больше от сорок, чем от людей. Два опудала. – И дед опять захихикал. – Ну, сидайте вже, кулиш поспел… или сходи́те сперва туда, на дальнюю делянку, там у меня кавуны, возьмите себе и собачке своему полакомиться… Хоча какие тут кавуны… Не кавуны – слезы. Вот у нас на Херсонщине – ото кавуны, а тут… Но вы пойдите все равно, возьмите себе кавунця-трискунця…
Мы с Игорем послушно направились за арбузами, нашли два маленьких, треснувших, и, пока несли их назад, Игорь тихонько напевал: «Кавунцы-кавунцы, кавунцы-дрискунцы…»
Один мы разломали пополам и отдали собакам, а второй помыли из старого чайника, порезали и разложили в миски.
Кожа у арбуза была тонкая, темно-зеленая, почти черная, и сам он оказался вполне вкусным.
– Зря вы, дедушка, кавуны свои хаяли. Вкусные кавуны! – облизывая с пальцев арбузный сок, сказал Игорь.
– Та с хлебом ешьте, с хлебом, а то «швыдка настя» нападет. – Дед, пошарив в полотняной торбе, протянул нам серый магазинный хлеб, аккуратно завернутый в тряпочку.
– Спасибо, дидусю.
Мы поели арбуза и поели кулеша. Дед, глядя незрячими глазами в невидимый огонь, рассказывал нам, что сторожит бахчу днем и ночью, что к нему приезжают хлопцы с автобазы, привозят еду, а иногда отвозят его, деда, домой, в баньку сходить, и вообще. Но в деревне он не засиживается, потому что Мотя его померла прошлым летом, а дети уехали в город, вот, зовут теперь к себе, на внуков посмотреть, а он, дед, не едет.
– Куда я от земли поеду? – Старик наклонился и тронул землю у своих ног, как пса по загривку потрепал. – Земля тут хорошая, сама меня носит, силу дает, в городе помру сразу.
– А вам тут не скучно самому, дедушка? – спросил Игорек.
– Скучно, скажешь тоже. – Старик хмыкнул. – Скучно – то буржуи выдумали. Как такое может быть? Человек дело поделает или думу подумает, когда ж скучать? Эх, жить хорошо! – Дед Семен опять разулыбался. – Восемьдесят четвертый годок на свете живу, и никак не надоест! Две войны пережил, а война, детишечки, – это страшное дело. Людей убивают, катуют, земля горит и стонет… И то люди с жизней прощаться не хотят. Хоча, конечно, можно человека так замордувать, что ему жизнь не мила будет… А с другой стороны, есть такие люди, шо у них душа как тот пацюк у подполе, грызет и грызет, и все ей не в радость, и все ей не так. Свое счастье не видит, чужому завидует, так шо ж… Жить не научишь – или оно есть, или нету, от так…
Мы совсем заболтались с дедом и не замечали времени. Сумерки еще не опустились, но дело к тому шло, что возвращаться через лес нам придется в темноте. Однако уходить не хотелось, Игорь снова спросил:
– Деда, а откуда у вас такой собака?
– А, – дед покрутил ус, – та то мне однополчанин мой привез со Средней Азии, когда в гости был. Через всю страну щеня в корзине вез! А уже какой розумный собака вырос, а здоровый! У нас таких…
Но тут мы услышали шум подъезжающей машины, рядом с полем остановился грузовик, забибикал. Дед подхватился:
– О, то мне хлопцы вечерю привезли! – и пошел навстречу.
Из кабины вылез водила, наш, деревенский, – дядя Рома.
– Добрый вечер, дидусю, – поздоровался он, а увидев нас, очень удивился: – О, а вы тут откуда, мелюзга?
– Та мы… – начал Игорь, но дядя Рома сам догадался:
– Через лес приперлись? Ах вы ж засранцы! Ну ничего, матери вам ноги поотрывают! А ну давайте в машину!
– Так то ваши? – спросил дед. – А я уже думал, чертенята лисовые до меня пришли, бо откуда ж тут детишкам взяться… А оно вона как. Та подождите, я вам сейчас гостинца на дорожку… Ромця, сходи возьми им по кавунчику и себя не забудь.
Пока дед и дядя Рома шныряли по бахче, мы с Игорем понуро забрались в кабину. Дядя Рома был очень суровый дядя – потому что вернулся из армии только в прошлом году и суровость ему нужна была для авторитету.
Дед вернулся к машине, положил на пол, рядом с Мишенькой, два арбуза и сунул нам в руки торбу с маленькими тыковками – у нас из них делали погремушки.
– Нате, грайтеся. Та слушайте мамку с татком, не балуйтесь больше! – Дед пожал нам руки на прощанье, а Игорек вдруг вспомнил про наши припасы:
– Ой, дидусю, а вот у нас тут и котлеты, и конфеты, и молоко. – Это был наш обычный рацион – холодные котлеты, конфеты «Белочка» и молоко; разумеется, никакого хлеба. – Возьмите, пусть вам будет…
– Та ты шо! И котлеты! И конфеты! – веселился дед. – Спасибо, детишечки.
Дядя Рома завел машину, и мы поехали домой. Всю дорогу он кровожадно рассказывал, какие красные у нас будут жопы от ремня, но когда мы остановились у дома Игоря (а он был на самой окраине деревни), дядя Рома буркнул:
– Вылазьте. Скажете мамке, что кататься со мной ездили. До деда Семена. И смотрите у меня!
Мы его от души поблагодарили, взяли добычу и поспешно выкатились из машины. Дядя Рома развернулся, бибикнул и уехал, а мы отнесли подарки в дом, потом Игорь пошел меня провожать.
– Как ты думаешь, то Сирка след был? – спросил он, когда мы добрались до нашего мостика.
– Не знаю. Но вряд ли. Он от деда далеко не уходит.
– А хороший дед, скажи…
– Хороший…
– Хороший, ага. А чьи ж тогда следы? Дед правду сказал, таких больших собак и нету в округе… Разве что ваши волкодавы.
– Волкодавы, – эхом повторила я и застыла на месте. – Дзыга, мы придурки… Папа водит иногда наших волкодавов в лес побегать. Чтобы пободрее были. Это кого-то из них следок был.
Игорь так смеялся, что повис на перилах моста – не мог на ногах устоять.
– Глория, ты только не говори никому, – попросил он. – Проходу не дадут, засмеют.
– Ладно, не скажу. Только тогда надо ямку вырыть, – ответила я.
Глава 13
Вот вы говорите – размер не имеет значения. Но брехня же это, все знают. Смотря для чего.
Меня, например, из-за размера не хотели в школу брать, так и сказали папе: «Слишком уж она у вас маленькая и дохлая, пусть погуляет годик, нам таких не надо».
Папа даже разозлился не сразу, потому что всерьез не принял, и сказал на это: «Да что вы, она уже читает и пишет, и никакая она не дохлая, по хозяйству нам помогает, скотину там обиходить, то-се». Это он меня похвалить хотел, потому что я присутствовала при разговоре, даже по голове погладил. Но школьная директриса на это ответила мерзким голосом: «Так, может быть, стоит меньше девочку изматывать домашним хозяйством, она и подрастет тогда?» – и поджала губы.