Вернувшись домой и выпив банку пива, Джерри позвонил родителям. Полиция потом проверила этот звонок, который продлил алиби Джерри еще на полчаса. За полдня тела Леннарта и Лайлы уже так сильно остыли, что было очевидно: убили их утром, а значит, Джерри сделать этого никак не мог.
Трубку никто не поднял, и поэтому Джерри сделал последний в тот день незапланированный гениальный ход. Он оседлал мотоцикл и поехал навестить сестренку.
У следователей еще некоторое время оставались подозрения, что Джерри в курсе про трупное окоченение и что он специально позвонил в полицию как можно быстрее, дабы криминалисты назвали временем смерти ту часть дня, на которую у него имелось алиби.
Разумеется, по дороге к родителям Джерри ни о каком трупном окоченении не думал. У него вообще никаких мыслей в голове не было. Тем и хороша езда на мотоцикле. Мчишься себе с бешеной скоростью, а ход мыслей останавливается.
Подъехав прямо к крыльцу, Джерри сразу обратил внимание на то, что в кухне свет не горит, а из-за одеяла, закрывающего подвальное окошко, пробивается слабый свет. Он постучал — без ответа. Нажал на ручку, и дверь подалась. Не заперто.
— Эй! — закричал он, переступив порог. — Есть кто дома? Тишина.
Джерри снял кожаную куртку и повесил ее на вешалку, сколоченную Леннартом и казавшуюся ужасно нелепой. Он заглянул в кухню и гостиную — никого. Джерри ума не мог приложить, куда делись родители. Насколько ему было известно, с того самого дня, когда он впервые сыграл сестренке на гитаре, Леннарт с Лайлой больше ни разу не оставляли девочку одну.
Неужели они уехали и взяли ее с собой?
Но ворота гаража закрыты, следовательно автомобиль на месте.
Решив больше не гадать, Джерри подошел к двери, ведущей в подвал. Он включил свет на лестнице, одновременно прислушиваясь: дверь была приоткрыта и снизу раздавалось какое-то жужжание.
Распахнув дверь, Джерри стал спускаться по лестнице. Пройдя всего пять ступенек, он начал медленно сползать по стене еще до того, как его мозг успел зафиксировать увиденное. Во рту моментально пересохло, а дыхание перехватило.
Леннарт с Лайлой, а точнее, тела, судя по одежде принадлежавшие Леннарту и Лайле, лежали рядышком у подножия лестницы. Пол вокруг них был алого цвета. В луже крови валялись инструменты: молоток, пила, стамеска.
Вместо голов — кровавое месиво. По всему полу были разбросаны фрагменты черепной коробки со слипшимися прядями где-то коротких, где-то длинных волос. На стенах подвала виднелись комочки мозговой субстанции. От головы Леннарта остался лишь небольшой осколок черепа, который держался на торчащих из-под кожи и мышц позвонках.
Терез стояла на коленках в луже крови рядом с тем, что раньше называлось головой Лайлы. Здесь работа еще не была доведена до конца. В руках девочка держала дрель, уже почти совсем разрядившуюся, — сверло вертелось еле-еле. Выжимая из дрели последние силы, Малышка пыталась просверлить отверстие за ухом. Сверло с глухим жужжанием вгрызалось в кость, а маленькая жемчужная сережка в мочке уха вибрировала в такт. Терез надавливала на инструмент, меняла направление сверла, потом она вынула его, утерла кровь с лица и, отложив дрель, взялась за пилу.
От нехватки кислорода у Джерри потемнело в глазах, и он шумно вдохнул. Терез посмотрела в его сторону, на его ноги. Джерри овладело удивительное спокойствие. Он не испытывал страха. От увиденного волосы на голове шевелились, но для Джерри это была всего лишь картинка, о которой можно сказать: «Ах, какой ужас!»
В глубине души он всегда знал, что так и будет. Что ничем хорошим это не закончится. И вот теперь все случилось. Добавить нечего. Мир таков, и нечему тут удивляться, хотя именно такого поворота событий Джерри, конечно, себе даже в страшном сне представить не мог.
— Терез, — сказал он, и его голос почти не дрожал, — сестренка, что же ты, черт побери, наделала? Зачем ты так?
Малышка опустила пилу и оглядела разбросанные по полу окровавленные ошметки — все, что осталось от голов Леннарта и Лайлы.
— Любовь, — произнесла она. — Там нет.
ДРУГАЯ ДЕВОЧКА
1
Она родилась восьмого ноября тысяча девятьсот девяносто второго года. Один из последних младенцев, который появился на свет в родильном отделении больницы Эстерюда. Отделение перевели в Римсту, и роды принимала единственная оставшаяся акушерка вместе со стажером.
К счастью, все прошло без осложнений. Мария Свенссон поступила в больницу в четырнадцать часов сорок две минуты. Спустя один час и двадцать минут раздался первый крик младенца. Отец, Йёран Свенссон, как обычно, сидел в коридоре рядом с палатой, листая журнал. Предыдущие два раза он тоже предпочел не присутствовать при родах.
Сразу после четырех дня акушерка вышла из палаты и объявила Йёрану, что у них с женой родилась здоровая девочка. Отложив журнал, в котором он читал статью о выведении кроликов, Йёран вошел в палату.
Переступив порог, он совершил ошибку — огляделся по сторонам. Его взгляд упал на эмалированный лоток с окровавленными комочками ваты, и Йёран почувствовал подступающую тошноту, прежде чем успел отвести взгляд. Он плохо переносил больничный запах и вид крови. Вот почему никогда не присутствовал при родах.
Взяв себя в руки, Йёран подошел и поцеловал жену в лоб, покрытый капельками пота. На груди у нее лежала новорожденная — сморщенный красный комочек. Невозможно поверить, что это будущий человек. Он провел пальцами по влажной детской головке.
— Все прошло нормально? — спросил он жену, зная, чего от него ждут.
— Да, но пару швов наложить придется.
Кивнув, Йёран посмотрел в окно. Снаружи уже почти совсем стемнело, крупные хлопья мокрого снега липли к стеклу. Ну вот, он — отец троих детей. Два мальчика и девочка. Мария давно мечтала о дочке, а ему было все равно. Все сложилось к лучшему. Йёран проследил взглядом за струйкой воды, которая, извиваясь, прокладывала себе путь по поверхности стекла.
«Положено начало новой жизни».
Сегодня на свет появился ребенок. Его дочь. А он желал лишь одного — ощутить больше радости. Иногда он молился о том, чтобы Господь наградил его способностью испытывать больше счастья. Но Господь редко внимал его мольбам.
Только что в этой комнате свершилось чудо. Он понимал это разумом, но сердцем не чувствовал. Струйка воды добралась до самого низа оконного стекла, и Йёран повернулся к жене. Улыбнулся. Да, наверное, он доволен. Ощущает облегчение, конечно. Всё, отстрелялись.
— Значит, Тереза? Верно? — спросил он.
— Да. Тереза, — кивнула жена.
Они еще давно решили. Если будет мальчик, назовут Томасом, а девочку — Терезой. Хорошие имена, добротные. Арвид, Улоф и Тереза — их маленькое трио. Он погладил жену по щеке и вдруг заплакал, сам не зная почему. Из-за мокрого снега, хлещущего по стеклу комнаты, где только что родился ребенок. Из-за таинства, в которое никогда не будет посвящен.
Вернулась акушерка, чтобы наложить Марии швы, и он вышел из палаты.
2Терезе был годик и два месяца, когда ее отдали в детский сад. У няни было всего шестеро подопечных, Тереза — самая младшая из них. Девочка очень быстро привыкла к новой обстановке, и уже спустя четыре дня Мария безбоязненно могла оставить ее на весь день, вернувшись к работе в зоомагазине.
Йёрана перевели в Римсту, потому что местный алкогольный магазин, где он работал, закрылся. Хуже всего, что дорога на работу занимала теперь на полчаса больше в одну сторону и он не успевал забирать детей из детского сада, о чем очень жалел.
Однако ему удалось договориться, и теперь по средам у него был сокращенный день, так что он мог забирать домой Терезу. О дочке больше всего мечтала Мария, но девочка сильнее привязалась к отцу, да и он чувствовал к ней нечто совершенно особенное.
Мальчишки были шумными и бойкими, какими и положено быть мальчишкам. В Терезе же он ценил ее сдержанность и обособленность. Из всех детей дочка более всех походила на него. Ее первым словом стало «папа», а вторым — «нет», которое она выговаривала как «не».
— Хочешь это?
— Не!
— Помочь тебе?
— Не!
— Можно, папа возьмет мелок?
— Не!
Она сама брала то, что ей нужно, и отдавала лишь тогда, когда ей было угодно. На Терезу не оказывали влияния чужие слова и ожидания, и Йёран ценил в ней это. Такая маленькая, а сила воли вон уже какая.
Иногда на работе он прикусывал губу, чуть не выпалив то, что отныне первым приходило на ум.
— Йёран, можешь принести ящик пива?
— Не!
Нет, так он не мог сказать, даже если бы очень захотел.
— Йёран, можешь принести ящик пива?
— Не!
Нет, так он не мог сказать, даже если бы очень захотел.
Арвиду было пять, а Улофу — семь. Сестренкой они мало интересовались, скорее, терпели ее присутствие. Тереза обычно вела себя тихо. Но если кто-то пытался заставить ее делать то, что она не хочет, то тут же слышались яростные «Не!», и дело могло закончиться настоящим припадком. В ее сознании имелась четкая граница дозволенного. Стоило кому-то ее пересечь, и Тереза становилась невыносимой.
Любимой игрушкой Терезы стала маленькая плюшевая змейка зеленого цвета, которую ей купили в зоопарке «Кульморден». Она назвала ее Бамбам. Как-то, когда девочке было полгодика, Арвид решил поддразнить ее и попытался отнять змейку, потянув за хвост.
Тереза крепко ухватилась за голову игрушки и закричала:
«Авви, не!» Но брат не унимался. Девочка так крепко вцепилась в змею, что свалилась ничком на пол, так и не выпустив игрушку из рук. Арвид рванул змею посильней, и она вылетела из сцепленных ладоней сестры, которая вся тряслась от злости.
Арвид подразнил сестру, качая змейкой у нее перед глазами, но девочка даже не попыталась дотянуться до игрушки, поэтому забава быстро ему надоела, и он бросил Терезе ее плюшевого друга. Она тут же сжала змейку в объятиях, ласково шепча «Бамбам» со слезами на глазах.
Казалось бы, инцидент исчерпан. Арвид тут же позабыл о сестре и полез под кровать, чтобы выудить оттуда ведерко с конструктором «Лего». Тереза тем временем поднялась на ноги и поковыляла к полке, на которой стоял стеклянный шар с фигуркой ангела и снежинками внутри.
Снежинки взметнулись вокруг ангела, когда Тереза взяла шар и понесла его к кровати. Дождавшись, когда брат вылезет из-под кровати и примостится на полу рядышком с ней, она ударила его шаром по голове, метя в висок. Невиданная для маленького ребенка злопамятность.
Шар разбился, порезав Терезе руку и поранив Арвида. Прибежавшая на крик Мария увидела сына, лежащего на полу в луже из воды и крови, в которой плавали маленькие пластиковые снежинки. Рядом с ним сидела и вторила его отчаянному воплю Тереза с окровавленной ладонью.
Арвид объяснил происшедшее примерно так: «Я отнял у нее змейку, а она взяла и ударила меня по голове». Тот факт, что между этими двумя событиями прошло не меньше минуты, он опустил. То ли забыл, то ли не придал значения.
3Терезе исполнилось четыре. В семье подрастала полностью папина дочка, вне всяких сомнений. Нельзя сказать, что она отстранилась от матери, но по любому вопросу, а уже тем более важному, обращалась к отцу. Мальчишками занималась в основном Мария. Возила на футбольные тренировки, например. Никто из родителей не принимал сознательного решения о подобном разделении, просто так получилось.
Мария постоянно суетилась, а Йёран любил посидеть тихонько вместе с дочкой, пока та рисовала или играла в кубики. Если она задавала вопрос, он отвечал, просила о помощи — он помогал. Но не устраивал вокруг этого целого представления. Тереза обожала возиться с бисером. Йёрану пришлось обчистить магазин игрушек в Римсте, купив бисер всех возможных форм и размеров. Он даже вынудил продавцов спуститься в подсобку и откопать пару списанных коробок еще какого-то бисера. У Терезы на полке выстроился целый ряд маленьких пластмассовых коробочек — штук шестьдесят, не меньше, — по которым был рассортирован бисер согласно системе, понятной только ей одной. Она могла сидеть и целыми днями перебирать свою коллекцию.
Из бисера Тереза делала бусы, нанизывая бусинки на отдельные нитки из пряжи или на леску. Она даже научилась сама завязывать узелки. Производство бус практически не прекращалось, и главной проблемой стал сбыт готового продукта.
Бабушкам и дедушкам бусы уже подарили. Родственникам, друзьям, а также родственникам друзей — тоже. Все, кто по какой-либо, даже самой незначительной причине заслужили бусы из бисера, уже были награждены ими. В нескольких экземплярах. Единственным человеком, носившим их, стал отец Йёрана. Вероятней всего, с целью выводить из себя свою жену — мать Йёрана.
Однако потребовалось бы фамильное древо поистине библейских пропорций, чтобы спрос смог хоть как-то соответствовать предложению. Тереза производила не меньше трех бус в день. У нее над кроватью отец вбил уже целый лес гвоздиков, чтобы развешивать бусы. На стене уже почти не осталось свободного места.
Одним октябрьским вечером Йёран, как обычно, забрал дочку из детского сада. Дома Тереза тут же разложила на столе коробочки с бисером и мотки лески, а Йёран сел читать газету. Девочка, сосредоточившись, завязала узелок на одном конце лески, а затем принялась нанизывать бусины.
Пролистав газету в поисках статей о решении правительства по поводу монополии на алкоголь, но ничего не найдя, Йёран поднял голову и взглянул на дочку. Тереза решила сделать бусы, используя всего три цвета: красный, желтый и синий. Громко сопя, она ловко орудовала пальчиками, будто пинцетом, подцепляя одну бусину за другой и нанизывая их на леску.
— Крошка?
— Мм?
— Не хочешь попробовать сделать что-нибудь еще? Ведь из бисера получаются не только бусы, а у тебя их и так вон сколько!
— Мне нужно много.
— Но для чего?
Тереза замерла на секунду, зажав пальчиками ярко-желтую бусину и держа ее перед собой.
— Я же их собираю! — объяснила она, посмотрев на отца и нахмурив брови.
Она не отводила взгляда, будто бросив Йёрану вызов, а он снова уткнулся в газету. На развороте — фотография какой-то реки. Вода отравлена ядовитыми отбросами, вся живность подохла, местное население бастует.
— Папа, а почему вещи есть? — Тереза прищурилась, разглядывая бусину.
— В смысле?
Девочка еще больше нахмурилась, и выражение лица стало таким, будто ей больно. Она несколько раз шумно вдохнула через нос, сосредоточиваясь, и потом сказала:
— Если бы этой бусины не было, я бы не держала ее, так?
— Верно.
— А если бы меня не было, то эту бусину бы никто не держал, так?
— Да.
Словно загипнотизированный, Йёран смотрел на желтую точку между большим и указательным пальцем дочери. От хмурого осеннего дня за окном не осталось и следа, перед глазами лишь солнечная точка. У Йёрана зашумело в ушах, как бывает, когда погружаешься под воду.
— Почему так? — спросила девочка, покачав головой. Она обвела взглядом стол, покрытый разноцветным ковром бисера. — Всех этих бусин могло бы не быть, и могло бы не быть того, кто делал бы из них бусы.
— Да, но бусины есть, и ты тоже. Так вот уж получилось.
Положив бусину обратно в коробочку, Тереза сложила руки на груди и оглядела свои сокровища, калейдоскопом выложенные на столе.
— С тобой няня об этом говорила? — осторожно поинтересовался Йёран.
Девочка затрясла головой.
— А почему ты вдруг задумалась о таких вещах?
Тереза промолчала, не отводя глаз от пестрого бисерного поля. Вид у нее был недовольный, если не сказать злой.
— А знаешь, есть один человек, которому ты еще ни разу не подарила бусы, — произнес Йёран, наклонившись поближе к дочке. — Угадай кто?
Девочка продолжала молчать, но Йёран ответил за нее:
— Это я. Я еще не получал от тебя бус.
— Забирай все, если хочешь, — сказала девочка со слезами в голосе, опустив голову.
— Ну что ты, девочка моя… — Йёран встал со стула и опустился на колени рядом с дочкой.
Тереза обняла отца, упершись лобиком ему в грудь, и зарыдала.
— Тише, тише… — пытался он успокоить ее, но девочка не унималась. — Сделай и мне бусы, а? Хочу желтые, только из желтых бусин, идет?
В ответ Тереза ударила лбом в грудь отца так, что им обоим стало больно, и утерла слезы.
4Поскольку день рождения Терезы приходился на позднюю осень, она пошла в школу, когда ей еще не исполнилось семи лет. Она уже умела читать, знала сложение и вычитание, так что с учебой у нее проблем не возникло. На первом же родительском собрании учительница очень хвалила девочку за серьезное отношение к заданиям и прилежание.
С физкультурой и уроками труда проблем тоже не возникло. Тереза на лету схватывала все объяснения, а уровень развития моторики у нее и вовсе был необыкновенный. Она никогда не обижала одноклассников.
— В целом, можно сказать, у Терезы все отлично, — подытожила учительница, захлопнув папку. — Она у вас девочка серьезная.
Йёран потянулся за курткой и уже начал одеваться, но Мария почувствовала, что последняя фраза прозвучала с несколько другой интонацией, и решила уточнить:
— В каком смысле, серьезная?
— О лучшей ученице и мечтать нельзя, — с ободряющей улыбкой объяснила учительница. — Но ваша девочка… Она не играет.
— Вы имеете в виду, что она сторонится других детей?