Если они останутся, их ждет прибавка в зарплате. Прибавка настолько ощутимая, что сможет изменить их жизнь. Когда Сет говорил о новых размерах их зарплат, глаза у него вылезали из орбит, а сам он становился похож на Скруджа Макдака.
Но если они уйдут…
Такое раскрученное шоу, как «Джефф сыт по горло», можно оставить по одной-единственной причине: чтобы начать свое собственное. Шоу, о котором Джорджи и Сет мечтали практически со дня знакомства. Первый вариант сценария (черновой, естественно) они написали, еще учась в колледже. Их собственное шоу с их собственными персонажами. И больше никакого Джеффа Джермана, никаких броских фраз, дебильного закадрового смеха.
Если они отсюда уйдут, то возьмут с собой и Скотти. «Когда они уйдут», – обычно поправлял ее Сет. Когда, когда, когда… Скотти был их человеком. Джорджи наняла его пару шоу назад. У него был несомненный талант к сочинению острот. С ним им работалось гораздо успешнее, чем со всеми прежними сочинителями.
А самим Джорджи и Сету лучше всего удавались ситуации. Нелепость, превращаемая в еще бо́льшую нелепость. Шутки, постепенно набиравшие обороты и где-нибудь после восьми серий приносившие солидный урожай. Но иногда требовалось, чтобы кто-нибудь просто поскользнулся на банановой кожуре. Скотти был неистощим по этой части.
– Никто не знает про твой секрет, – продолжал Сет. – Никому до него нет дела. Все сейчас торопятся поскорее подтянуть свои хвосты и спокойно слинять на Рождество.
– Тогда какой будет план? – спросил Скотти, садясь нормально.
Он был индийцем, маленького роста, с лохматой шевелюрой и в очках. Одевался как все сценаристы: джинсы, толстовка с капюшоном и дурацкого вида вьетнамки. Из всех сценаристов Скотти был единственным геем. Иногда за гея принимали Сета, но он таковым не был. Просто симпатичный мужчина.
Сет бросил виноградину в Скотти. Потом в Джорджи. Она нагнулась, и виноградина пролетела мимо.
– А план такой, – ответил ему Сет. – Завтра приходим как обычно и пишем. Затем снова приходим и пишем дальше.
Скотти подобрал с пола предназначенную ему виноградину и съел.
– Терпеть не могу расставания. Ну почему стоит мне завести друзей, как мы сразу снимаемся с места? – Он взглянул в сторону Джорджи и нахмурился. – Эй! У тебя ничего не случилось? А то вид у тебя какой-то… потусторонний.
Джорджи только сейчас сообразила, что сидит, вперившись взглядом в стену. На коллег она даже не смотрела.
– Да… – невпопад ответила она. – Все отлично.
Потом снова потянулась за мобильником и стала набирать текст эсэмэски.
Наверное…
Наверное, ей нужно было перед отъездом поговорить с Нилом. По-настоящему, без огибания острых углов. Убедиться, что они правильно понимают друг друга и сложившуюся ситуацию.
Будильник прозвонил в половине пятого. К тому времени Нил уже успел встать и одеться. Он до сих пор пользовался одной из первых моделей радиочасов «Машина снов». Вслед за сигналом будильника включилось радио. Нил поспешил к кровати, чтобы его выключить. Джорджи тоже проснулась и села на постели.
– Спи, – сказал он жене. – Тебе надо выспаться, иначе встанешь развалиной.
Можно подумать, что Джорджи послушно заснет и не попрощается с девочками. Можно подумать, что они не расстаются на неделю, а мир с нарастающей скоростью не катится к Рождеству.
Джорджи потянулась к изголовью кровати за очками и надела их.
– Я отвезу вас в аэропорт, – сказала она.
Нил стоял возле раскрытого шкафа и натягивал голубой свитер.
– Я уже вызвал такси, – ответил он, не поворачиваясь к ней.
Наверное, здесь Джорджи нужно было бы затеять спор. Но она молча встала и пошла помогать ему собирать девочек.
Много времени это не потребовало. Нил еще вечером уложил их спать прямо в спортивных костюмах и футболках. Так что их можно будет спокойно перенести в машину, даже не разбудив.
Однако Джорджи хотелось на прощание поговорить с ними. Тем более что Элис все равно проснулась, когда Джорджи попыталась надеть ей туфельки.
– Папа разрешил мне надеть сапоги, – зевая, сказала Элис.
– А где твои сапоги? – шепотом спросила Джорджи.
– Папа знает.
Разыскивая сапоги, они разбудили Нуми, и та, естественно, тоже захотела надеть сапоги.
Джорджи предложила принести девочкам йогурт, но Нил сказал, что это лишнее. Они позавтракают в аэропорту. Он уже приготовил все необходимое.
Джорджи рассказала зевающим дочерям, что не сможет полететь с ними на самолете.
– Значит, ты туда на машине поедешь? – спросила Элис.
Нил в это время без конца бегал к входной двери, перепроверял содержимое чемоданов, добавляя то, что, как ему казалось, он забыл уложить.
Джорджи, как умела, объяснила девочкам, что у нее очень много работы, которую можно делать лишь в студии, а не где-то в другом месте. Старшая дочка нахмурилась.
– Вас там ждет масса развлечений, – говорила Джорджи, стараясь улыбаться. – Вам будет некогда по мне скучать. И потом, мы расстаемся всего на какую-то неделю. Зато когда вы вернетесь, мы отпразднуем еще одно Рождество. Это ведь здорово – сразу два Рождества подряд.
– Рождество всегда бывает только одно, – резонно возразила Элис.
Нуми захныкала, но не оттого, что не хотела расставаться с матерью. Один носок наделся то ли наизнанку, то ли еще как и больно давил ей на пальцы ноги. Джорджи перевернула носок. Нуми продолжала хныкать. Вернувшийся Нил молча вытряхнул сапог, и хныканье сразу прекратилось.
– Такси уже подъехало.
Это был минивэн. Джорджи вышла на крыльцо прямо в пижамных штанах. Присев на корточки, поцеловала дочек, делая все, чтобы их прощание воспринималось как нечто привычное и будничное.
– Ты самая лучшая мамочка в мире, – сказала Нуми.
Нуми проходила пору раннего детского максимализма, поэтому у нее все было или «самым лучшим», или «самым худшим». Что касалось времени, оно тоже делилось на «всегда» и «никогда».
– А ты самая лучшая в мире четырехлетняя девочка, – сказала Джорджи, целуя дочку в нос.
– Котенок, – плаксивым тоном напомнила Нуми, у которой еще оставались слезы от истории с «самым худшим носком».
– Ты самый лучший в мире котенок.
Джорджи поправила ей вьющиеся светлые волосики, которые упрямо лезли на лоб, и расправила курточку.
– Зеленый котенок, – напомнила Нуми.
– Самый лучший зеленый котенок.
– Мяу, – сказала Нуми.
– Мяу, – ответила Джорджи.
– Мам! – окликнула ее Элис.
– Да, дорогая. – Джорджи прижала ее к себе, семилетнюю рассудительную Элис. – А теперь ты обними меня на дорогу.
Но Элис, погруженной в глубокие мысли, было не до объятий.
– Если Санта принесет подарки для тебя в бабушкин дом, я их спрячу к себе в чемодан.
– Санта не приносит подарков взрослым.
– Но если все-таки принесет…
– Мяу!
Нуми не нравилось, что мамино внимание сейчас направлено не на нее, а на старшую сестру.
– Договорились. – Джорджи протянула другую руку и обняла Нуми. – Если он принесет подарки для меня, ты о них позаботишься.
– Мама, мяу!
– Мяу, – ответила Джорджи, обнимая обеих дочерей.
– Мам!
– Да, Элис.
– А ведь Рождество – оно не для подарков. Оно – чтобы славить Иисуса. Но раз мы не религиозные, для нас Рождество… просто семейный праздник. Когда мы все вместе.
– Правильно. – Джорджи поцеловала Элис в щеку.
– Видишь, я уже знаю об этом.
– Ты у меня умница. Я люблю тебя. Я очень люблю вас обеих.
– А как любишь? – полюбопытствовала Элис. – До Луны и обратно?
– Нет, дорогая. Гораздо дальше.
– До Луны и в бесконечность?
– Мяу!
– Мяу, – ответила младшей Джорджи. – Я люблю вас… до бесконечной бесконечности. Я люблю вас так сильно, что мне даже больно.
– Как больно? – спросила Нуми и поморщилась. – Вот так?
– Мама сказала это не в буквальном смысле, – объяснила сестре Элис. – Правда, мама? Тебе же не буквально больно?
– Нет… но иногда бывает.
– Нам пора, а то на самолет опоздаем, – прервал их общение Нил.
Усаживая дочек в машину и пристегивая их ремнями безопасности, Джорджи успела еще несколько раз поцеловать каждую. Потом встала рядом, беспокойно сложив руки на груди.
Подошедший Нил смотрел не на нее, а поверх ее плеча, как будто о чем-то раздумывал.
– Так… Приземлимся мы в пять часов. Это по центральному времени. Здесь будет три… Как только приедем к маме, я тебе сразу позвоню.
Джорджи кивнула. Нил по-прежнему не смотрел на нее.
– Береги себя и девочек, – сказала она.
– За нас не волнуйся. – Нил в который уже раз взглянул на часы. – Занимайся своей работой. Готовься к той важной встрече.
Нил обнял ее и поцеловал. Торопливо, как обнимают и целуют не слишком близких друзей. Слова «люблю тебя» прозвучали, уже когда он готовился сесть в машину.
Джорджи хотелось схватить его за плечи.
Джорджи хотелось схватить его за плечи.
Обнять его и повиснуть на нем, оторвавшись от земли.
Уткнуться ему в шею и почувствовать его руки, обнимающие ее излишне крепко.
– Люблю тебя, – сказала она в ответ, сомневаясь, что Нил слышит ее слова.
– Я люблю вас! – крикнула она девочкам, стуча в заднее стекло и прикладываясь к нему губами.
Джорджи знала: это их рассмешит. Заднее окно их машины было густо заляпано следами «стекольных» поцелуев.
Девочки ошалело махали ей. Джорджи отошла от машины и тоже принялась махать им обеими руками. Нил о чем-то говорил с водителем. На нее он даже не взглянул. Джорджи до последнего надеялась, что он все-таки посмотрит. Но машина тронулась и завернула за угол. Руки Джорджи застыли в воздухе.
Вот они и уехали.
Глава 3
Тебе помочь?
Джорджи встрепенулась. Рядом стоял Сет и легонько постукивал папкой по ее макушке. Джефф Джерман снова потребовал срочно переделать эпизод, пока сценаристы не разъехались на праздники. Обычно Джорджи занималась концовками сама, поскольку не доверяла эту работу другим. Здесь она полагалась на собственные силы. Казалось бы, сама установила такой порядок, нечего и досадовать. Но она порой досадовала.
Сегодня большинство сценаристов лишь делали вид, будто работают. В кабинетах было шумно. Выпив, их обитатели словно нарочно решили горланить рождественские песни, чем и занимались с двух до половины четвертого. Потом кто-то, вероятно Скотти, пытался подсунуть ей под дверь поднос с креветками. Сейчас часы показывали шесть. Кабинеты опустели, а Джорджи успешно вносила последние изменения в эпизод, не устраивавший капризного комика.
– Я спросил: тебе помочь?
– Нет. Сама справлюсь.
– Ты уверена?
– Угу, – ответила Джорджи, не отрываясь от монитора.
Сет встал возле ее части стола, рядом с клавиатурой.
– Значит…
– Значит… что?
– Значит, они полетели в Омаху.
Джорджи покачала головой, хотя ответ был утвердительным.
– Логичное решение. Билеты заказаны. У меня всю неделю работы невпроворот.
Дальнейшие объяснения она считала излишними.
Сет уселся на стол и ногой слегка пихнул ее руку. Джорджи вопросительно подняла голову.
– Ну а ты что намереваешься делать на Рождество?
– Поеду к маме.
Это была почти правда. Мать не будет возражать, если Джорджи не поедет с ними в Сан-Диего, а останется в их доме.
– Ты могла бы поехать и к моей маме, – сказал Сет.
– Конечно, если бы у меня не было своей.
– Или я могу отправиться к твоей маме, – усмехнулся Сет. – Она меня любит.
– Она любит всех, кто не входит в число ее ближайших родственников.
– Кстати, сегодня утром она трижды сюда звонила. Твоя мама считает, что ты нарочно не меняешь аккумулятор. Удобная причина, чтобы не говорить с ней по мобильному.
– Я запомню, – сказала Джорджи, снова впериваясь в текст эпизода.
Сет встал, закинул на плечо свою элегантную сумку. Джорджи уходить не торопилась. Еще какой-нибудь час или чуть больше, и она разделается с этим чертовым эпизодом. Ее подмывало изменить и несколько начальных реплик.
– Эй, Джорджи!
– Ну чего тебе? – спросила она, продолжая набирать текст.
– Джорджи! – уже с другой интонацией произнес Сет.
Она снова подняла голову. Сет смотрел на нее, мешкая взяться за ручку двери.
– Мы с тобой так близки, – сказал он. – Все происходит само собой. Наконец.
Джорджи кивнула и попыталась улыбнуться. Улыбки не получилось.
– До завтра, – сказал Сет и исчез за дверью.
Звонок сестры настиг ее по дороге домой.
– Мы поели без тебя, – сообщила Хизер.
– Что?
– Девять часов вечера. Мы проголодались и решили тебя не ждать.
Ну да! Она же обещала приехать к обеду.
– Очень хорошо. Передай маме, что я позвоню ей завтра.
– Мама хочет, чтобы ты приехала сегодня. Она говорит, что твой брак разваливается и потому ты нуждаешься в нашей поддержке.
Джорджи хотелось закрыть глаза, но за рулем такие штучки кончаются не лучшим образом.
– Хизер, мой брак не разваливается, и я вовсе не нуждаюсь в вашей поддержке.
– Скажи еще, что Нил не бросил тебя и не увез детей в Небраску!
– Он не увез их, а повез к бабушке, по которой они соскучились. Вы, поди, уже напридумали, что он собирается судиться со мной из-за опеки над девочками.
– А тебе не кажется, что однажды такая мысль может прийти ему в голову? Добиваться полной опеки.
Однажды… может, вдруг подумала Джорджи.
– Тебе все-таки стоит приехать, – не унималась Хизер. – Мама сделала макароны с тунцом.
– И горошек туда положила?
– Ни одной горошины.
В Калабасасе Джорджи ждал пустой дом. Пустой чемодан, брошенный рядом со шкафом. Пустая постель.
– Хорошо, я приеду, – сказала она сестре.
Джорджи выложила ключи и мобильник на прилавок. Она давно отказалась от сумок. Водительское удостоверение и кредитную карточку она держала в бардачке машины.
– У тебя есть зарядник для айфона? – спросила она у Хизер.
– Был бы, если бы ты купила мне айфон.
Сестра стояла рядом, уплетая макароны с тунцом прямо из стеклянного контейнера.
– Я так поняла, что ты пообедала вместе со всеми.
– Нечего говорить со мной в таком тоне! Испортишь мне пищеварение.
Джорджи выпучила глаза:
– В нашей семье никто не жаловался на пищеварение. Насколько понимаю, ты сейчас внаглую лопаешь мою порцию.
Хизер еще раз набила рот макаронами с тунцом и лишь тогда протянула контейнер сестре.
Хизер было восемнадцать. «Дитя жизненного поворота». Поворот совершила мать Джорджи, решив сблизиться с мануальным терапевтом, у которого работала. Затем произошел «залет». Родители Хизер поженились, но их брак продлился ровно до рождения дочери.
Джорджи к тому времени уже училась в колледже; таким образом, сестры прожили вместе меньше двух лет. Иногда Джорджи ощущала себя не старшей сестрой Хизер, а ее теткой.
Внешне они были очень похожи. Почти близняшки. Как и у Джорджи, у Хизер были светло-каштановые вьющиеся волосы и синие глаза с поволокой. Фигурой Хизер напоминала Джорджи времен учебы в старших классах – такие же сплющенные песочные часы. Правда, ростом Хизер была повыше.
Наверное, в дальнейшем рост поможет ей во время беременности, и будущий ребенок не станет бить ей в живот, как в карибский стальной барабан.
«Эти кесаревы сечения!» – любила театрально восклицать мать Джорджи.
Можно подумать, Джорджи напрашивалась на два кесаревых или выбрала их по собственной лени.
«Вас обеих я рожала без всяких ухищрений, и мое тело быстро пришло в норму».
– Ты чего таращишься на мой живот? – спросила Хизер.
– Пытаюсь вызвать у тебя несварение желудка.
– Джорджи! Ну наконец-то!
Мать вошла в кухню, прижимая к себе небольшую, но весьма беременную мопсиху. Следом появился Кендрик – отчим Джорджи, высокий афроамериканец. Он как вернулся со стройки в пыльной одежде, так и не успел еще переодеться.
– Я даже не слышала, когда ты приехала.
– Только что.
– Я сейчас разогрею тебе макароны.
Мать забрала у Джорджи контейнер, а взамен вручила собаку. Мопсиху Джорджи держала на расстоянии, стараясь не притрагиваться к беременной псине. В сентиментально-романтических комедиях так себя ведут злодеи, которых вычисляешь с первых минут. Но Джорджи это не заботило. Пусть считают ее злодейкой.
Кендрик пришел ей на выручку и забрал мопсиху.
– Джорджи, как дела? – спросил он.
Кендрик не лицемерил. Он был очень мягким и заботливым человеком. Но сейчас от его заботы Джорджи хотелось крикнуть во весь голос: «Мой муж меня не бросал!»
Однако Кендрик не заслуживал подобного спектакля. Он был впечатляющим молодым отчимом, о котором падчерица может только мечтать. Кендрику было сорок. Всего на три года больше, чем Джорджи. Ее мать познакомилась с ним, когда он пришел чистить недоразумение, которое они именовали своим бассейном.
– Спасибо, Кендрик. У меня все замечательно.
Мать, возившаяся с микроволновкой, покачала головой.
– Честное слово! – излишне громким голосом заверила их Джорджи. – У меня все даже очень замечательно. Я ведь не просто так осталась дома. Не из-за какого-то дурацкого упрямства. Наше шоу вот-вот получит великолепный шанс.
– Ваше шоу? – переспросила мать. – По-моему, у него и так высокий рейтинг.
– Нет. Я имею в виду не «Джефф сыт по горло». Я говорю про наше собственное шоу. Оно называется «Бегущее время».
– А этого «сытого по горло» я просто не могу смотреть, – поморщилась мать. – Особенно когда показывают его сынка. Юный наглец. Вечно всем дерзит. Ни капли уважения.
– Это ты про Трева? – спросила Хизер. – Странно. Трев всем нравится.
В телевизионной семейке Трев был средним сыном. Джорджи гордилась придуманным ею персонажем: вечно насупленным двенадцатилетним мизантропом, не любившим никого и ничего и умевшим делать только пакости.