– Не обращайте внимания. Он больше не будет нам мешать, я с ним поговорю.
– Мешать? – восклицает Старик. – Да он отныне будет считаться членом нашей команды.
Я в восторге от нового коллеги, однако считаю необходимым немного охладить некоторые горячие головы.
– Конечно, идея замечательна, но все же это воровство. Позаимствовать одну-две идеи – еще куда ни шло, но в трех последних сериях мы просто занимаемся грабежом. «Ищейка» поставлена по прекрасной пьесе Энтони Шэффера. Трюк с пульсом – это собственность Шэффера.
Жером с безмятежным выражением лица поднимает правую руку и, как кюре, опускает ладонь мне на голову.
– Ты будешь грабить, сын мой, но только во имя создания бессмертного творения.
– Ничто не исчезает и не возникает вновь, все просто преобразуется, – поддерживает его Матильда. – Кто сказал вам, что Шэфферу не понравится иметь последователей?
– Прекрасно, – говорит Жером. – Воспримем это как дар. Или еще лучше: как личный вклад великого Энтони Шэффера в нашу дебильную «Сагу».
Матильда и Жером с энтузиазмом обмениваются рукопожатием. Неожиданно у меня возникает убеждение, что эти двое в дальнейшем не намерены упускать друг друга из виду.
Старик, потягиваясь, встает со стула. Я тру глаза, чтобы снять напряжение, вызванное мерцанием экрана. Скоро десять вечера, и у нас за плечами более десяти часов непрерывной работы. Мне необходима тишина и короткий, десятиминутный сон. Это то, что в компьютере называется «сбросом». Вы нажимаете на клавишу и – бац – память очищена.
Каждому интересно, что будут делать другие во время передачи пилотной серии «Саги» сегодня ночью. Братья Дюрьецы приготовят себе поздний ужин и мирно будут смотреть телевизор. Матильда составит компанию своей матери, а я постараюсь приложить все усилия, чтобы не дать заснуть Шарлотте. Что касается Старика, то он клянется, что будет спать сном младенца.
Впервые за все время мы обнимаемся на прощание. Небольшая дружеская фамильярность, как перед новогодним праздником.
Рыба-солнечник с приправой из щавеля и крем-брюле – вот что необходимо мне сейчас. Но я нашел в лавочке только банку макрели в черт-знает-каком-соусе и йогурт. В качестве компенсации взял бутылку шампанского. В конце концов, Рождество у меня или нет? Нет, скорее Новый год, но об этом знают лишь несколько человек. Как в кино, стремглав взлетаю по лестнице, распахиваю дверь и вваливаюсь в квартиру, потрясая бутылкой шампанского и громко выкрикивая имя Шарлотты. Неожиданно я превращаюсь в романтичного любовника, для которого жизнь – сплошной праздник. В ванной горит свет, и я представляю ее обнаженное тело, благоухающее всеми ароматами тропических островов. Врываюсь без стука в ванную, готовый прямо в одежде нырнуть в душистую пену!
– Шарлотта!
Капли влаги на кафеле. Духота.
– Шарлотта?
Она была здесь недавно, не прошло и четверти часа. Пар, все еще покрывающий зеркала, насыщает воздух теплыми ароматами. Она даже удаляла волосы на ногах, ее электрическая бритва лежит на краю ванны. Сто раз говорил ей, что это опасно! Снова выкрикиваю ее имя, но уже ни на что не надеясь. Замечаю желтую бумажку, приклеенную к телевизору.
«Я ушла, так как мне интересна другая история: моя собственная. До завтра – может быть».
Все равно она бы заснула у телевизора. Или бы мне пришлось объяснять ей, что к чему, и я пропустил бы половину событий.
Жером и Тристан оживленно беседуют. По телевизору идет документальный фильм об аллигаторах. Сейчас без четверти четыре утра, и здесь происходит больше событий, чем в самом увеселительном заведении столицы. Братья устроили нечто вроде ночного клуба, в котором они – единственные члены, и теперь обсуждают серьезные вопросы на фоне картин разрушающегося мира.
– Отличное шампанское, к тому же холодное, – говорю я, показывая бутылку.
Жером не пытается узнать, почему я не там, где собирался быть, он даже рад этому. Тристан приподнимается, сидячее положение кажется ему более приличным для того, чтобы принять неожиданного гостя. Он приглушает звук телевизора; аллигаторы перестают реветь, но продолжают свои мистические танцы. Я усаживаюсь возле братьев. У меня в руке появляется стаканчик с красной водкой.
– Представь себе карту Франции, – говорит Жером. – Закрой глаза… ты видишь коричневый шестиугольник… небольшие зубчики на границе с голубым… Ну как?
– Немного сбился в сторону Финистера, а так все в порядке.
– Теперь представь, что на карте появляются красные точки, это включенные в настоящий момент телевизоры. Видишь их?
Я со всей серьезностью отношусь к игре и старательно сосредотачиваюсь, предварительно отпив глоток водки.
– Так видишь или нет?
– Тсссс!
Прикладываю стакан ко лбу, чтобы освежиться.
– Вижу один огонек возле Биаррица. Еще один загорелся в Варе. И еще три или четыре на севере.
– В Лилле?
– Скорее, это Кан.
– Правильно, там полно моряков и полуночников. А как в Париже?
– Ну-у… Пожалуй, с дюжину наберется.
– За это надо выпить, парень!
– А в Сен-Жюньене? Есть что-нибудь в Сен-Жюньене, в Верхней Вьенне? – раздается строгий голос, заставляющий нас всех вздрогнуть.
– Луи? Какого черта ты здесь делаешь?
– Думаешь, что состарился, изображаешь пресыщенного типа, делаешь вид, что видел все это много раз, а в два часа ночи просыпаешься неизвестно от чего, охваченный нервным возбуждением.
Луи усаживается рядом со мной, положив на колени пластиковый пакет.
– Так ты ничего не видел в Верхней Вьенне?
– Ничего.
– У меня там приятель. Негодяй, обещал, что будет смотреть.
Он достает небольшой деревянный ящичек и открывает ногтем крышку.
– Дети мои, сегодня у нас праздник! Сейчас вы увидите, как я изменяю моим священным «Голуаз» ради одного из этих миниатюрных шедевров. Думаю, вы составите мне компанию.
Длинные, чуть не с ладонь сигары, упакованные по три штуки в узкие футляры.
– Это «Лузитания», золотая мечта каждого истинного любителя гаванских сигар. Она горит ровно час, столько же, сколько длится фильм, включая заглавные титры.
Жером на всякий случай распахивает окно, а Старик с гордым видом устраивается на диване, готовя для себя сигару. Тристан прибавляет звук и переключает телевизор на нужный канал. Идут последние кадры документального фильма то ли о Кавказе, то ли о Севеннах. Через пару минут начнется великая месса. Крещение младенца. В любом случае нечто религиозное. Мы с благоговением готовимся закурить сигары, когда знакомый запах заставляет нас невольно оглянуться. Аромат, который мы различим из тысячи, сопровождающий нас все дни и которого нам так недоставало сейчас. Матильда стоит на пороге, словно ожидая разрешения войти.
– Я была уверена, что мама уснет как младенец. Можно присоединиться к вам?
Нет ничего важнее такого семейного сборища. В конце концов, мы пришли сюда, как в роддом, чтобы посмотреть на рождение нашего ребенка, молясь, чтобы он не получился уродом.
– Знаете, что сделала мама перед тем, как уснуть? Включила сразу два телевизора, видимо, думая, что таким образом повысит рейтинг. Прелесть, не правда ли?
Она развязывает салфетку, в которую завернуто домашнее печенье.
– Я совершенно не умею готовить, но пеку неплохо.
Я беру печенье из вежливости, но, едва попробовав, с наслаждением проглатываю его.
От запаха шоколада Тристан быстро забывает о своей обычной робости. Жером наливает всем по бокалу шампанского и готовится произнести тост, когда на экране под звуки фуги Баха появляется заставка нашего канала.
– Может быть, это приключение закончится сегодня, но я хотел бы сказать, что никогда не забуду, как вы были любезны к Тристану и ко мне. Я….
– Заткнись и сиди спокойно.
Ни один из нас не смог сдержать крика, когда после заставки появились титры с нашими фамилиями. И это только начало, теперь они будут мелькать на экранах на протяжении семидесяти девяти ночей! Мир узнает о моем существовании! Пусть даже этот мир будет насчитывать трех-четырех страдающих от бессонницы, случайно оказавшихся перед телевизором. Уорхол, известный представитель американского поп-арта, один из наиболее известных кинорежиссеров андеграунда, как-то сказал, что в XX веке у каждого из нас будут свои четверть часа славы. Он, несомненно, был прав, только немного жаль, что мои пятнадцать минут пришлись на четыре часа утра…
В первом же кадре «Саги» мы видим кухню, обставленную в американском стиле. По стенам вьются пышные зеленые растения, в одном из углов расположены ярко-голубая софа, два бежевых кресла, низкий столик и буфет неопределенного возраста. В любом порнофильме начала семидесятых и то выделили бы больше средств на меблировку, но сейчас не время разглагольствовать на тему убогости обстановки. Фуга Баха внезапно обрывается, и мы видим на заднем плане чем-то занятую женщину.
– Это кто?
– Должно быть, Мария Френель.
– Вот эта крошка?
– Она что, поет?
– Нет, разговаривает сама с собой. Кстати, твоя идея.
– Я уже видел ее в какой-то рекламе.
– Пластырь! Там рекламировался пластырь! Она наклеивала здоровый кусок пластыря на царапину своему ребенку.
– Что она там рассказывает?
– Повторяет то, что собирается сказать Вальтеру, когда будет приглашать его на аперитив, но если вы не перестанете задавать дурацкие вопросы, мы все пропустим.
Теперь женщину показывают крупным планом, она внимательно прислушивается к шагам на площадке. Ее даже можно назвать красивой; она могла бы многим заняться в жизни, если бы не посвятила себя близким, что обеспечило ей только благородные морщины. Женщина открывает дверь на площадку (дан ее общий вид), какой-то тип заходит в соседнюю квартиру. Это Вальтер. Интересно, где они его откопали? Из стареющего гитариста, которым он был в сценарии, Вальтер превратился в карикатуру на хиппи, еще не избавившегося от эйфории после последней дозы ЛСД. Его вырядили в рубашку с воротником в стиле Мао, фиолетовый жилет и джинсы, обшлага которых «подметают пол». Он непрерывно жует жвачку, словно настоящий американский солдат, но это не слишком бросается в глаза, поскольку внимание зрителя сразу же переключается на большие круглые значки, которые Вальтер носит с некоторой гордостью. Я различаю на одном из них физиономии членов группы «Доорз». Жерому кажется, что он узнал голову Дилана. Вальтер выглядит настолько нелепо, что никто из нас не решается на шутку. Его акцент режет слух, а когда он произносит: «У меня есть две новости: плохая и хорошая. Я – ваш новый сосед, и я – американец», можно подумать, что он говорит: «Пошли, бэби, у меня в джипе есть „Лаки Страйк“ и нейлоновые чулки». К счастью, Мария удачно выходит из положения, интересуясь: «И какая из них хорошая?» Вскоре на лестничной площадке, занимающей не более четырех квадратных метров, сталкиваются разные персонажи. За десять минут мы знакомимся со всеми героями. Незнакомые, ничем не примечательные лица, люди, которые сотни раз встречаются нам на улице. Камилла-самоубийца похожа на старую знакомую по лицею, которую хочется пригласить на чашечку кофе. Брюно-кретин великолепно вошел в роль: это подросток-грубиян, мучающийся юношескими комплексами. Джонас так же похож на полицейского, как я на рекламную красотку, а Фред далеко не дотягивает до роста метр восемьдесят, как писали мы. Приятный сюрприз – странная девушка неопределенного возраста, играющая Милдред. У нее строгое умное лицо, обескураживающее тем, что оно некрасиво. В ее манере говорить чувствуется что-то двусмысленное, делающее бесполезными все ремарки по поводу игры, которые мы так старательно вносили в сценарий. Иногда она даже меняет смысл очередной реплики и не всегда в худшую сторону. К примеру, я написал:
Милдред (делает жест, словно душит кого-то ). Я хотела бы положить его на ладонь, сюда, и сжать изо всех сил!
Вместо этого получилось:
Милдред (игриво, приложив палец к губам ). Я хотела бы положить его на ладонь, сюда… и сжать (вздох)… изо всех сил…
Что касается остальных актеров, то про них трудно сказать, хорошие они или плохие. Их игра – это странная смесь профессионализма и дилетантства. Но в любом случае, они верят в то, что говорят, как мы верили в то, что писали. И если им иногда не удается передать скрытый смысл диалога или драматичность ситуации, на них нельзя обижаться. Как и мы, они – заложники «Саги». Как и мы, сегодня они бодрствуют со своими семьями.
Университетский медицинский центр,
Кремлен-Бисетр Отделение гериатрии
Господин или господа авторы!
Простите за почерк старого человека, пишущего дрожащей рукой, но никто из нас не умеет пользоваться печатной машинкой, которую старшая сестра любезно предоставила в наше распоряжение. Я пишу вам от имени небольшой группы (сейчас нас восемь человек), образовавшейся ровно неделю назад. Поскольку мы спим ночью не более двух часов (проклятая старость!), у нас появилась привычка дожидаться рассвета не в своих комнатах, а в телевизионном зале, несмотря на протесты дежурных медсестер. Тринадцатого октября этого года мы случайно посмотрели первую серию «Саги». С тех пор каждый день мы ожидаем продолжения и даже начали вести пропагандистскую работу, чем пробудили любопытство еще у нескольких старых обитателей заведения. Теперь у нас появился настоящий клуб, где каждую ночь в четыре часа перед экраном телевизора собираются все ходячие пациенты. Можете положиться на нас: скоро мы обратим в свою веру все отделение гериатрии. Ваша «Сага» гораздо оригинальнее всего, что обычно показывают в это время (да и в самые смотрибельные часы), а ведь мы весьма привередливые зрители. Эти новые американские сериалы такие шумные, одна музыка режет слух, а интриги на редкость банальные. Мы не имеем ничего против небольшой дозы насилия, но, черт возьми, пусть оно чему-то служит! Да, конечно, там есть мускулистые парни и симпатичные девушки, на которых приятно посмотреть, но нам достаточно полюбоваться на них минут пять, чтобы потом весь день страдать от звона в ушах. Что касается европейских сериалов, то они, на наш взгляд, адресованы детям, нужно быть краппе наивным человеком, чтобы всерьез интересоваться этими приторно добродетельными историями. Насколько отлична от них ваша «Сага»! В ней все события неожиданны, ее герои симпатичны, хотя и обладают очень сложными характерами, сюжетные линии завязываются и развязываются, но держат зрителя в напряжении, а какое необычное волнение охватывает нас при звуках музыки Баха! Что касается лично меня, то мне нравится изобретатель, который не знает, что еще ему изобрести, чтобы спасти человечество! Меня интересует и то, что происходит между Марией и Вальтером, надеюсь, что в конце концов они объяснятся друг другу в любви (хотя я и опасаюсь тайного поклонника). В любом случае, мы верны и будем верны «Саге». Мы часто думаем о вас, ведь вы – наши последние попутчики. А как тяжело пройти до конца оставшийся жизненный путь, особенно трудно бывает ночами.
Мы обязательно напишем письмо и актерам «Саги», которые тоже заслуживают поощрения, но прежде всего нам хочется поблагодарить именно вас, ее авторов.
Продолжайте. Хотя бы только для нас.
Клуб восьми. Этаж В1
«Отделение стариков»
Это письмо мы получили сегодня утром, то есть через десять дней после его отправления. Послание провалялось около недели в ящике для корреспонденции Сегюре, пока какая-то сострадательная секретарша не переправила его нам. Матильда прочитала письмо вслух. Мы улыбнулись ради приличия. На самом деле мы были слишком тронуты, чтобы рассказывать о том, что почувствовали. Пока это письмо – единственный отклик на наш сериал. Двенадцать серий – и никакой реакции ни от журналистов, ни от руководства каналом, ни даже от нашего окружения. Такого мы не ожидали. Впрочем, это свидетельствует о том, что все идет нормально и «Сага» идеально выполняет свою роль – как можно незаметнее выбрать квоту. Сегюре пока тоже молчит, ждет продолжения, – оставшихся по контракту пятидесяти шести серий, – после чего канал снова окажется на плаву. Больше нам не на что надеяться.
Все идет хорошо.
Луи прикрепил письмо от старичков на стену, возле кофейного автомата.
16-ю серию передавали сегодня ночью, но я забыл запрограммировать на запись свой видеомагнитофон. Весь день я писал два последних эпизода 28-й серии. К тому времени, как ее покажут, у нас будет готово три четверти сериала. Главное – не терять темпа. Продолжать писать то, что нам нравится, но как можно быстрее. Бесполезно пытаться понять, сбилась или нет «Сага» с курса. Похоже, что наш корабль ведут четыре безумных капитана, которые контролируют работу механизмов, когда им вздумается. Боже, прости нас, мы не ведаем, что творим. Иногда мне кажется, что это автоматическое письмо, на манер Дали или Бунюэля; мы рассказываем обо всем, что приходит нам в голову, и оставляем то, что отвергают другие, даже не пытаясь объяснить почему. Подобно детям, которым все позволяется, мы развлекаемся, пренебрегая рамками приличия, и никто не бьет нас за это по рукам. Мы создали персонаж, который нас очень забавляет, это дальний кузен Каллахэнов, приехавший с какого-то тихоокеанского островка. Его зовут Мордекай, он необыкновенно богат и страшно взбалмошен. Его гигантское состояние служит то добродетели, то пороку, и в этом нет никакой логики. Считая, что все имеет свою цену, Мордекай так же просто вырывает листки из чековой книжки, как палач отсекает головы. Поскольку деньги и безумие не существуют друг без друга, Мордекай то свирепо набрасывается на честного человека, то вознаграждает мерзавца. Но может поступить и наоборот. Он дарит билет в Диснейленд нищей старухе, заставляет чиновников устроить выставку неизвестного художника с площади Тертр в Бобуре 4, готов купить за миллион долларов фотографию обнаженной женщины-министра, от которой он без ума (и покупает ее!). Организует роскошные приемы, чтобы унизить одновременно элиту и Красный Крест. Чего больше в его поступках – цинизма или непосредственности? Все зависит, с какой стороны посмотреть. Пока ни Сегюре, ни цензоры не делают никаких замечаний, и это начинает походить на провокацию. Мы остаемся творцами и, наверное, единственными зрителями «Саги». Непозволительная роскошь.