- Потом.
Но потом она не смогла уже выпить даже сока. Любая мысль о еде вызывала оцепенение и наливала ее тело угрожающей тяжестью, стремительно переходящей в тошноту.
- Это у тебя чисто нервное, - подумал Алеша. - Анорексия на почве быстрой смены впечатлений. У меня есть реланиум. Я его всегда с похмелья пью. Выпей пару. Сразу расслабишься.
Оля приняла две таблетки, полистала "VOGUE" и задремала. Проснувшись в четыре часа, она снова приняла душ, оделась.
- Знаешь что, слон. Я сегодня есть вообще не буду. Поехали в твой замок.
Вечер они провели в Монтрё. Алеша съел сосисок с картофельным салатом и выпил кружку пива. Оля в это время гуляла по набережной. В Женеву вернулись к полночи и завалились спать.
Утром Оля проснулась в семь, тихо привела себя в порядок и, не будя мужа, спустилась вниз: ей сильно хотелось есть. Выйдя из лифта и сказав "morning" официанткам в белых передниках, она взяла большую теплую тарелку, завернутые в салфетку нож с вилкой и двинулась к еде. Но едва она увидела смертельные холмы салатов, рыбы, сыров, ветчины и фруктов, ноги ее подкосились, тарелка выскользнула из рук. Олю вырвало желчью на ковер.
Несмотря на полный порядок со страховкой, Алеша побоялся вызывать местного врача:
"Еще припаяют инфекционку - и в стационар".
Зато он нашел три адреса женевских психиатров.
- Не пойду в дурдом, - оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. - Дай воды.
Алеша подал стакан. Воду она могла пить.
- Когда мы едем в Италию? - спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.
- Послезавтра.
- Чего у нас сегодня?
- Валлис. Винный погреб в Ветро.
- Поехали, - решительно встала она.
В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым "Comalin" весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.
Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.
Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:
"Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: "Кто же выиграл войну, твою мать?!" Или мы слишком быстро едем... Или это беременность такая странная... Значит, рожу..."
Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.
- Может - простое переутомление, а может, и МДП, - неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.
- А как же нам... с экскурсиями? - задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.
- Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.
Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.
- Будем считать, что у меня диета, - пошутила она.
Но к вечеру она сильно устала, и ей страшно захотелось есть.
- Закажи мне в номер тост какой-нибудь и чай, - попросила она.
Алеша заказал. Оля посмотрела издалека на разрезанную вдоль булку с торчащим краем ветчины и чашку с чаем.
- Слон, выйди, пожалуйста.
Алеша поцеловал ее и вышел.
"Чего я, в самом деле? - Оля исподлобья смотрела на еду. - Иди, возьми и ешь".
Она твердо пошла к столу. Но после двух шагов ноги ее стали пластилиновыми, и этот пластилин вязкого страха стал плавиться. Смертельный тост, осклабившись, показывал ей мертвый свинцовый язык. Оля рухнула на кровать и разрыдалась.
- Зайка, как? - Алеша через некоторое время заглянул в дверь.
- Убери... унеси... - всхлипывала она.
Алеша вынес еду в ванную, присев на унитаз, съел тост, запил чаем, дожевывая, вернулся в комнату.
- Я одна полежу... - смотрела Оля мокрыми глазами в белую стену с дешевым покрытием.
Алеша присел к ней на кровать, вытер ей щеку.
- Слушай, а если глаза завязать?
- Я одна полежу, - повторила она.
- Я схожу на площадь, ладно?
- Ага.
Алеша вышел.
"И главное - здесь... по закону мирового свинства... За что мне?" трогала она стену.
Слабость после рыданий опять потянула в сон.
Оле приснилось, что она в больнице, где матери оперировали грудь, и что она идет по больничному коридору к ней; входит в палату №16 и видит мать, сидящую на кровати и смотрящую на себя в ручное круглое бабушкино зеркало; мать совсем голая и веселая. "Оленька, посмотри, как мне резанули!" - дает она ей зеркало; но Оля и без зеркала видит, что обе груди на месте. "Они же обманули тебя, мама, и ничего не сделали!" - Оля с возмущением трогает правую грудь матери с твердым уплотнением внутри. "Ты неправильно смотришь, - мать дает ей зеркало. - Смотри туда!" Оля смотрит на тело матери через зеркало и видит, что у матери в теле вырезан чудовищный угол - правое плечо с правой грудью исчезли. "Теперь надо смотреть под этим углом, улыбается мать. - В него видно все самое важное. То, что надо делать". Оля всматривается в угол на теле матери, и сквозь него действительно все видится по-другому, как бы по-настоящему; она наводит тело матери, как лупу на виднеющуюся в окне Москву и видит яркую надпись: "КОМБИКОРМ". "Иди скорей, они в пять закрываются, - советует мать. - Беги напрямую через помойку!" Оля бежит через громадную помойку, проваливаясь по пояс в зловонные нечистоты, выбегает на улицу и оказывается возле громадного здания с сияющей надписью "КОМБИКОРМ"; Оля дергает ручку огромной двери, но дверь заперта. "Я умру с голоду!" - с ужасом понимает Оля и стучит в дверь. "Девушка, чего вы ломитесь! У них всегда до пяти!" - раздается голос рядом; Оля видит старуху. "Я умираю с голоду!" - рыдает Оля; "Идите к кладовщику с черного хода", советует старуха; Оля пролезает в бетонную щель и оказывается в огромном складском помещении, заваленном всякой всячиной; она идет и вдруг видит маленький столик в углу; за столиком сидит Лошадиный Суп с консервной банкой в руке; он молод и как-то печально-красив; не обращая на Олю внимания, он консервным ножом открывает банку; в банке пустота, но эта пустота и есть НАСТОЯЩАЯ ПИЩА; от нее идет пьянящий вкусный запах невероятной силы; Лошадиный Суп достает ложку и начинает есть из банки. "Дай мне! Дай мне!" кричит Оля, ползая на коленях, но он не слышит и не видит ее; стоя на коленях, Оля ловит ложку ртом, но ложка мелькает быстро, как пропеллер, насыщая Бурмистрова: банка - рот, банка - рот, банка - рот; Оля подставляет свой рот совсем быстро, и ее больно бьет ложкой, выбивая зубы.
- Зайка! Зайка! Зайка! - Алеша тряс ее за подбородок.
- А? - очнулась она.
- Ты кричала. Давай еще таблетку дам?
Оля села, вытерла мокрое от слез лицо. Она все поняла. Это понимание не напугало ее, а, наоборот, успокоило.
- Слон, полетели в Москву.
- Сразу? А Греция?
- Мне очень плохо. Мне надо в Москву.
- Но... у нас те билеты пропадут. И надо новые покупать. Еще тыщу баксов.
- Тогда я одна полечу.
- Ну что ты городишь, зайка!
- Собирай вещи, и поехали.
- Ну, зайчонок, давай все обмозгуем трезво, давай не будем пороть го...
- Мне надо в Москву!! - закричала Оля. Они вылетели вечерним рейсом.
Москва встретила широкой темнотой пыльных улиц и родными дикими запахами.
Ночь Оля проспала с реладормом, а утром, едва она проснулась, Алеша объявил ей:
- Зайка, я еду за доктором.
- Мне не нужен никакой доктор, - потянулась она.
- Это толковый невропатолог, посмотрит тебя. Лежи и жди нас.
Алеша ушел.
Оля быстро встала, оделась, причесалась, глотнула воды, нашла деньги и вышла из квартиры. Голова кружилась, но работала удивительно четко и быстро. Оля чувствовала, что она очень слаба, но одновременно она с нежным удовлетворением ощущала себя сильно помолодевшей.
На проспекте Королева она поймала машину:
- Мясницкая.
Она помнила, как однажды Лошадиный Суп остановил там машину и ненадолго зашел в свой офис.
Выйдя из машины на Мясницкой, она быстро нашла этот серо-розовый, недавно отреставрированный дом с позолоченной доской. На доске было выгравировано:
Акционерное общество
ПРАГМАС
Оля вошла в дверь.
В большой бело-голубой прихожей маячил охранник в черной униформе и сидела девушка-вахтер.
- Здравствуйте, вы к кому? - улыбаясь, спросила она.
- Я к вашему... начальнику, - заговорила Оля и поняла, что забыла фамилию Лошадиного Супа, вспомнив только его имя - Борис.
- Я к вашему... начальнику, - заговорила Оля и поняла, что забыла фамилию Лошадиного Супа, вспомнив только его имя - Борис.
- А у нас их целых два, - улыбалась девушка. - Вы к директору или к председателю?
- Я к Борису... - начала Оля.
- ...Ильичу? - подхватила девушка. - Вам назначено?
- Нет. Я... по личному делу.
- Вам повезло, он у себя. Как о вас доложить?
- Скажите просто - Оля.
- Хорошо. - Девушка сняла трубку. - Марина Васильевна, тут к Борису Ильичу посетительница по личному делу. Ее зовут Оля. Да. Просто.
Девушка подождала минуту, доброжелательно кивнув Оле, потом положила трубку.
- Проходите, пожалуйста. Второй этаж, по коридору направо до конца.
Оля с легкостью поднялась по мраморной лестнице, но в коридоре у нее закружилась голова, и она прислонилась к стене.
"Только бы не выгнал..."
Придя в себя, дошла до приемной Бурмистрова.
- Проходите, Борис Ильич ждет вас, - открыла дверь секретарша.
Задержав дыхание, Оля вошла в кабинет. Бурмистров сидел за столом и разговаривал по телефону. Мельком глянув на Олю, он поднял кверху указательный палец и стал привставать с кресла, договаривая:
- Я в третий раз тебе говорю - им на хер не нужен весь противогаз, им нужна только металлическая часть, фильтры, понимаешь? Что? А маски пусть на хер он себе наденет! Чего? И чего? Вить! Ну, ты что, первый год замужем? Ну, найми двадцать лохов, посади на баржу, они тебе за сутки отвинтят. А маски за борт. И весь разговор. Давай.
Он бросил трубку на рычажки.
Оля стояла посередине кабинета.
Бурмистров хмуро обошел стол, приблизился к ней, долго и молча смотрел.
У Оли дрожали губы и колени.
- Что, на тот свет собралась? - беззлобно спросил он и ударил ее по щеке.
Оля в изнеможении опустилась на пол.
- Сколько суток не ела?
- Четыре... пять... - пробормотала она.
- Дура... - Он снял трубку, набрал. - Полина Андреевна? Здравствуйте. Значит, сегодня мне нужно. Да. Значит, пожалуйста, поезжайте туда как можно скорее, приготовьте прямо сейчас. А мы минут через... сколько надо вам? Давайте через час. Да. Спасибо.
Оля сидела на полу.
- Иди туда. - Бурмистров кивнул ей на два кресла возле журнального столика.
Она встала, пошла, села.
Бурмистров присел на угол стола, скрестил руки на груди.
- Где была?
- Мы путешествовали с мужем.
- Замуж вышла?
- Да.
- Что последний раз ела?
- Я... не помню... лобстера.
- Неплохо... Дура. Ты смерти моей хочешь?
- Нет... - прошептала Оля, в изнеможении откидываясь на кресло, и сладкие слезы потекли по ее щекам.
- Свинья, ну, свинья... - качал голой головой Бурмистров.
Без стука вошел довольный человек в белом пиджаке:
- Бориска, все тики-так!
- Чего? - хмуро буркнул Бурмистров.
- Они берут тридцать налом и восемьдесят под гарантию банка. А Хохол еще нароет у своих лохов двадцать - двадцать пять.
- А Лапин?
- А чего нам теперь Лапин? Он сам хапнул рублевый, сейчас полоса такая.
- Но он же у них теперь гарант.
- А что ему, хуем землю рыть? - широко заулыбался человек и покосился на Олю. - Резона нет. Пусть Малахов слепит новый договор, и все.
Бурмистров пожевал губами, глядя в паркет.
- Знаешь... вот что. Я с батей сам перетру. А ты пока запусти Женьку, да?
- Понял. - Человек вышел.
Бурмистров набрал номер.
- Олесь, трэба помиркиваты. Нет, сейчас. Давай, у трубы. Ага. Все, я выехал.
Он вышел из кабинета.
Едва за ним закрылась дверь, новый приступ сладких слез снизошел на Олю. Она беззвучно плакала, откинув голову на прохладную и мягкую кожу кресла. Благополучное возвращение к Лошадиному Супу наполнило ее измученное голодом и страхами тело сладким маслом нежности, которое она уже не боялась расплескать.
- Это нэ... это нэ... - повторяла она, как ребенок, смеялась и плакала.
Бурмистров вернулся через час - довольный и веселый.
- Поехали!
Опухшая от слез Оля встала.
- Плакала? - заглянул он ей в глаза.
Она кивнула.
- Это хорошо! - усмехнулся он и открыл дверь. Внизу их ждал большой черный джип с шофером и охранником. Оля с Бурмистровым сели сзади. Джип выехал на Садовое и понесся.
"Опять к Курскому", - поняла Оля.
Там, в сталинском доме с самой высокой в Москве аркой она ела невидимое последние полгода. Еще она знала, что в этом доме когда-то жил академик Сахаров.
Бурмистров смотрел в затемненное окно. Его гладко выбритая голова, невзрачное лицо, мутные глаза, суетливые руки, - все было родным.
Оля вдруг поняла, что она по-настоящему счастлива.
"Слава Богу, что он меня простил, - вздохнула она полной грудью. - А если б нет? Что тогда делать? Пусть бегут неуклюже пешеходы по ужас!"
- Да... - вдруг вспомнил Бурмистров, достал мобильный и стал набирать номер.
Водитель резко вильнул, обгоняя машину, мобильный выпал из рук Бурмистрова на пол.
- Извините, Борис Ильич, - пробормотал шофер.
- Уволю, Вася, я тебя на хер! - Бурмистров с улыбкой посмотрел под ноги.
- Я найду, - с удовольствием наклонилась Оля.
Она впервые в жизни увидела близко мобильный телефон. Это добавило еще одну маленькую порцию счастья. Заглянув под сиденье, она заметила его. С подсвеченным циферблатом, словно невиданное ночное насекомое из далекой тропической страны, мобильный лежал возле красивых ботинок Бурмистрова. Оля полезла туда и с тихим восторгом коснулась тонкой, костистой щиколотки Лошадиного Супа.
"Умный и нежный", - подумала она.
Вдруг раздался звук, словно машина въехала в сухое дерево, и высохшие ветки застучали по кабине.
- А! - громко сказал водитель.
Джип резко вильнул, Оля повалилась ничком, прямо на ботинки Бурмистрова.
И снова сухие ветки застучали по машине. И мелко посыпалось стекло.
Машина опять вильнула, визгливо затормозила и очень медленно поехала. Красивые ботинки Бурмистрова стали сильно пихать Олю.
"Зачем он?" - подумала она и стала подниматься.
Машина очень медленно ехала.
Оля подняла голову, оглянулась.
Десятки узких солнечных лучей пронизывали полумрак кабины. В лучах клубилась пыль. Оля глянула и не сразу поняла, что солнце пролилось в аккуратные круглые дырки.
Чудовищно размозженное лицо Бурмистрова пучилось кровавыми пузырями, руки мелко дрожали, ноги дергались, как у куклы. Шофер с пятью маленькими отверстиями в шее и плечах, содрогаясь, навалился на руль. Охранник с вырванной скулой и торчащей сквозь безрукавку ключицей откинулся к окну.
Оля смотрела.
Машина проползла немного, стукнулась о парапет и замерла.
Ноги Бурмистрова успокоились.
Абсолютная тишина повисла в кабине.
Но что-то двигалось.
Оля перевела взгляд.
Брызги мозга Бурмистрова ползли по темному стеклу.
Оля нащупала ручку двери, нажала, дернула и вывалилась из джипа.
"Ровное..." - прижалась она щекой к спокойному пыльному асфальту.
И сразу же стали тормозить машины, захлопали дверцы и пошли ноги.
"Это не родное..." - посмотрела Оля, встала на четвереньки и неожиданно для себя быстро побежала, пригибаясь и зажав рукой рот.
Она неслась по какому-то переулку на полусогнутых ногах и вспомнила, как в третьем классе они с Ленкой Коптеевой так бегали наперегонки от барбариса до ворот и обратно, а Ленка рычала, когда отставала.
"Татьяна Доронина..." - посмотрела Оля на полноватую женщину, несущую перевязанные рулоны обоев.
Женщина проводила Олю хмурым взглядом.
- А милиция? - спросила Оля и остановилась.
В левой руке она сжимала мобильный, правой придерживала висящую на плече сумочку.
- Ноль два? - спросила она и стала набирать на мобильном.
Но он все время или гудел, или молчал.
"И что теперь?" - Оля посмотрела на садящую в окне серо-белую кошку.
Кошка лизала лапу.
- Пошли, пошли, пошли... - Сунув мобильный в сумку, она быстро зашагала дальше по переулку и через некоторое время оказалась на Чистопрудном бульваре.
"Попить надо", - взглянула она на ларек, подошла, купила пластиковую бутылочку кока-колы, на ходу стала отвинчивать красную крышку. Из-под крышки забила розовая пена. Остановившись, Оля посмотрела на пену, и дремавшая последние сутки смертельная тяжесть ртутью поднялась из желудка по пищеводу. Олю вырвало желчью. Бросив бутылку, она добрела до лавочки, села.
- Умер, - сказала она, и весь мир сжался.
Ей вдруг стало все видно в мире. И все было тяжелое и мертвое.
- Там есть, - осипшим голосом прошептала Оля, вспомнив про квартиру с невидимой едой.
Она встала, дошла до метро, поймала машину и в оцепенении доехала до дома с самой высокой аркой. Поднялась на лифте, нашла ту самую квартиру, позвонила в дверь. Открыла невысокая пожилая женщина со спокойным добрым лицом:
- Здравствуйте! А у меня уж давно все готово.
Женщину звали Полина Андреевна, она помогала Бурмистрову в подготовке кормления, но всегда уходила до начала процесса. Оля вошла в большую прихожую.