Вот так одна небольшая, несильная молния в меня и залетела. Я был готов к ней, более того, ждал ее, и именно от ожидания, от готовности я ощутил то, что должен ощущать мужик от близкого контакта с энергетиком. Несильное головокружение, легкое «покачивание» в голове, реальность чуть отступила в сторону, а на смену ей пришло возбуждение – явное сексуальное возбуждение. Я не один его почувствовал, я увидел, как глаза Эмиры сначала дрогнули, а потом удивленно раскрылись, в них вдруг стало меньше примитивной агрессии, она оказалась вытесненной чем-то новым, чем-то совершенно для Эмиры непонятным, неожиданным. Настал именно тот момент, которого я ждал, – я отвел голову чуть назад и ударил (даже не ударил, а скорее коснулся) своим лбом лба опешившего энергетика. Этот последний, третий контакт ошеломил нас обоих. Словно через замкнутую цепь – через руки, через сомкнутые наши головы поднялась энергетическая волна, этакий девятый вал, готовый сокрушить и разрушить все на своем пути.
Мое сознание поплыло, отъехало, потеряло привычные ориентации: пространство отступило, время забилось бесприютным, заблудшим сиротой. Руки дрогнули раз, другой, дрожь перенеслась на тело – ей невозможно было противостоять, да и не было нужды. И это для меня, для человека, готового к такому повороту событий.
А с Эмирой произошел настоящий шок, словно ее бил припадок эпилепсии: глаза закатились, еще недавно напряженные руки бессильно обмякли в моих ладонях, ноги едва держали ее, с губ слетали тяжелые, плохо разбираемые стоны. Я воспользовался моментом и прижался к ней всем телом, потому что, в отличие от биг-бэна, энергетикам контакт только способствует. От увеличения площади соприкосновения Эмира забилась у меня в руках, мне пришлось ее подхватить, хотя я уже и сам плохо соображал, плохо держался на ногах – энергия прошивала нас обоих насквозь. Я впитывал ее в себя, как губка впитывает разлитую влагу, и сам выплескивал энергию, но уже другую, мужицкую, которая сначала упиралась, а потом пронизывала Эмиру до костей.
Наконец силы у меня закончились. Понимая, что мне не удержать повисшее на мне тело, я медленно опустил его на пол и сам скользнул вместе с ним вниз. Там мы и впали в долгий, поглощающий энергазм. Лишь краем глаза я успел ухватить встревоженное и одновременно взволнованное лицо Аркадии, которая сама была ошарашена происходящим. Вскоре я забылся, и в забытьи меня охватило спокойствие и блаженство.
Когда мы с Эмирой пришли в себя, было уже совсем поздно, просто глубокая ночь. Мы привели себя в порядок, Эмира попросилась в душ, Аркадия снабдила ее полотенцем и домашним махровым халатом, и мы еще с полчаса ждали ее появления.
– Знаешь, – тихо проговорила Аркадия, – а я совсем не ревновала, ни тебя, ни Эми. У вас получилось совершенно по-другому, словно в фантастическом кино, совсем не как у меня с тобой. Или… – она чуть сбилась, – или как у меня с ней. Я сама удивилась. Я постоянно себя спрашивала: неужели я не ревную? И каждый раз отвечала: нет, не ревную.
Я лишь кивнул и обнял Аркадию.
– Они там говорят, что нельзя ревновать к тому, чего сам не можешь дать. Не в том смысле, что у тебя потенции не хватает… а в смысле, что ты построен на других принципах. Ведь тот, другой, тоже не может дать того, что даешь ты.
Когда Эмира вернулась, домашняя, в махровом уютном халатике, совсем не агрессивная, а наоборот, тихая, с опущенными, задумчивыми глазами, мы снова сели за стол – и мне, и прежде всего Эмире необходимо было подкрепиться.
Мы мало говорили, а к чему слова, и без них все ясно. Лишь позже, когда уже начало светать, Эмира подняла глаза и произнесла тихим, полным теплоты голосом:
– Я всегда предполагала, что я другая. Просто не знала, какая именно. А теперь мне открылось. И это не только про секс, это намного глубже. Теперь я понимаю, кто я есть на самом деле. А еще я понимаю, в чем моя сила. Совсем не в том, чтобы имитировать кого-то другого, кем я не являюсь. Я теперь и песни смогу писать совсем иные, по-настоящему собственные, такие, которые еще никто не писал. И исполнять их буду по-другому.
– В том-то и дело, – согласился я. – Поэтому моя задача – раскрыть глаза людям, которым нужна моя помощь. Которые сейчас мечутся и не могут определиться со своей жизнью, именно оттого, что не могут определить самих себя.
И я быстро объяснил Эми, в чем, собственно, заключается наш с Аркадией план.
– Конечно, я помогу, – согласился вновь обретший себя энергетик. – У меня большие связи, и многие доверяют мне. А те, которые даже не доверяют, все равно попробуют, просто из любопытства. – Потом она снова опустила глаза к столу и спросила тихо, я едва расслышал: – А можно нам еще раз… как сегодня?
– Разумеется, – развел я руками. – Сколько угодно. И вообще, я Аркадию могу научить, глядишь, у вас вдвоем еще сильнее энергазмы получатся. Я слышал, что энергетик с плевритой вообще хорошее сочетание. Наверное, поэтому вас двоих всегда друг к другу и тянуло.
– Правда, – воскликнула Аркадия, – мы теперь все сможем по-разному. К тому же, – обратилась она к Эмире, указывая на меня, – Ваня теперь очень занят будет. Ему стольким людям надо будет глаза открыть. Он ведь единственный, кто знает, кто может, кто умеет. Ты теперь для нас для всех Учитель, Гуру, Мастер, Гроссмейстер, Сэнсэй, Великий Идентификатор!
Потом Аркадия достала списочек, который мы с ней заблаговременно подготовили. Он состоял из имен известных шоуменов и шоувуменов, кроме того, самых экстравагантных, самых громкоголосых членов Государственной думы, нефтяных и газовых олигархов, прочих заметных людей государства.
– Понимаешь, – продолжала пояснять Аркадия своей подруге (или теперь уже другу) энергетику, – если подключить знаменитостей и им идентификация подойдет, то таким путем она быстрее достигнет широких масс.
Эмира взяла список, пробежала его глазами, одобрительно кивнула, пообещав с ним поработать.
Вскоре мы легли спать, ни о каком сексе и речи быть не могло – и Эмира, и я сам – мы просто валились с ног. А наша плеврита оказалась с большим пониманием, ей подождать до следующего дня не составляло никакого труда.
Первым из списка откликнулся Кир Улетофф (это его сценическое имя, настоящего я обещал не раскрывать), да и неудивительно – высокий, яркий, с горящими подведенными глазами, певец и артист, он ни на сцене, ни вне ее даже не пытался выдавать себя за мужика. Будучи одаренным и чутким от природы, он всегда догадывался о своем несоответствии, но как ни пытался сам разрешить его, конечно же, не мог. Поэтому он сразу откликнулся на предложение Эмиры.
Он и со мной был предельно деликатен и внимателен, понимал меня с полуслова и вообще всячески шел навстречу. Впрочем, много времени процесс определения его сексуальной принадлежности не занял: для меня сразу стало ясно, что Кир – ярко выраженная пчелка. И это несмотря на то, что в моем представлении пчелки ассоциировались с более женскими, я бы сказал, восточными образами. Но, как известно, опасно оказываться в плену у собственных догм – жизнь еще раз доказала, что она разнообразнее любого нашего представления о ней.
Вот и сексуальная принадлежность Кира, едва он сверкнул своими выразительными глазами, не оставила у меня никакого сомнения. И действительно, когда он (она) снял (сняла) рубашку и я смог приглядеться, выяснилось, что под обычным волосяным покровом находился маленький подшерсток, который, если не знать его истинного предназначения, можно легко принять за молодую волосяную поросль. Но я-то знал предназначение этих маленьких, никогда не использованных отростков. Хоботки – вялые, неразвитые, практически атрофированные от бездействия, они тем не менее были готовы ожить, откликнуться на мою чуткую мужицкую силу.
Конечно, в какой-то момент возникла определенная неловкость, во всяком случае, с моей стороны. Все-таки Улетофф общенародно считался мужчиной, хотя, конечно, специфическим, не без странностей. Хочешь, не хочешь, но двуполые предубеждения жили и во мне – ведь сложно сразу отделаться от стереотипов, даже когда понимаешь, что они ошибочные. Вот и мне пришлось преодолевать себя, что я в результате и сделал.
Не буду описывать заново, как происходит сексуальный процесс с пчелками. Скажу только, что Улетофф неожиданно быстро вошел в нужное состояние, хоботки реанимировались, зажили своей сложной пчелиной жизнью, вводя их владельца в глубокий энергазм. Когда Кир пришел в себя, он сознался, что ощущает и себя, и мир вокруг совершенно по-новому:
– Как будто сняли пелену с глаз, – заключил он. – Мир стал ярче, отчетливей, зримей. Словно родился заново. – И глаза его вспыхнули с новой силой.
На следующий день мой телефон не замолкал. В результате две ближайшие недели были полностью расписаны – никаких выходных, никаких праздников.
Кто только не приходил. Начиная с самых заметных, самых почетных людей страны и заканчивая начинающими, только подающими надежды старлетками. Я никому не мог отказать и трудился на совесть, идентифицируя, выявляя истинную половую сущность каждого из них. А приблизительно через месяц стало очевидно, что если так будет продолжаться и впредь – я не выдержу. От немилосердной сексуальной нагрузки я был полностью измотан, высосан, переутомлен и физически, и эмоционально. А все оттого, что не научился сдерживаться и беречь себя. Нет, каждый раз я отдавал себя полностью, без остатка, помогая новому клиенту заново обрести себя.
Кто только не приходил. Начиная с самых заметных, самых почетных людей страны и заканчивая начинающими, только подающими надежды старлетками. Я никому не мог отказать и трудился на совесть, идентифицируя, выявляя истинную половую сущность каждого из них. А приблизительно через месяц стало очевидно, что если так будет продолжаться и впредь – я не выдержу. От немилосердной сексуальной нагрузки я был полностью измотан, высосан, переутомлен и физически, и эмоционально. А все оттого, что не научился сдерживаться и беречь себя. Нет, каждый раз я отдавал себя полностью, без остатка, помогая новому клиенту заново обрести себя.
Интересно, что настоящих мужиков из всей валившей ко мне толпы практически не попадалось. Видимо, и без моего вмешательства мужики комфортно чувствовали себя в жизни, и ничего нового им про себя узнавать не требовалось. А вот женщины попадались. Хотя тоже немного – три-четыре, не больше. Естественно, конвертировать их ни в какой другой пол нужды не было, и сексом я с ними не занимался. Не потому что не хотелось – одна из них попалась прехорошенькая, – а просто сил на романтические порывы не осталось. А те силы, которые еще сохранились, требовалось беречь на более нуждающихся в моей помощи клиентов. Поэтому я отсылал женщин к Сане Рейну, ведь если кто-то им и мог открыть глаза на их женское начало, то это был, несомненно, Рейн.
К тому же ко мне по-прежнему иногда забегала Люба. Она-то как раз оказалась истинной женщиной и по-прежнему скрывала меня от мужа, с которым, насколько я понимал, пыталась заниматься сексом как с мужиком. Однажды я попросил ее принести несколько семейных фотографий, и, когда я вгляделся в его лицо, фигуру, мои предположения оправдались – конечно же, Любин муж был чистокровным «придурком». Я поделился своим открытием с Любой и посоветовал привести мужа ко мне на прием, чтобы я смог его конвертировать. Но Люба заартачилась, как истинная женщина, прожившая всю свою жизнь в двуполом мире, она не готова была заниматься сексом ни с кем, кроме мужиков. Даже когда мужик в действительности был не мужиком, а «придурком».
Конечно, я рассказал Аркадии о Любе, спросил, не возражает ли она. Но она не возражала – секс с женщиной настолько отличался от секса с плевритой, что вызывал у Аркадии только улыбку.
Саня Рейн сначала возмущался новой многопольной эпопеей, в которую я погрузился, ведь получалось, что работа над фильмом практически приостановилась. Но когда я подробно ему объяснил нашу цель, а главное, когда он побывал на нескольких моих сеансах, он сам заразился идеей и стал ее с энтузиазмом поддерживать. Он не только присылал клиентов, но еще и взвалил на себя работу со средствами массовой информации. Вскоре в Интернете создалась социальная сеть с двусмысленным названием «Многополость спасет мир». Популярность сети увеличивалась с каждым днем, и через какой-нибудь месяц количество ее членов составляло уже десятки тысяч. А значит, росла и моя собственная личная популярность.
В результате росла и очередь. Стали появляться первые отклики в прессе. Например, популярный глянцевый журнал (его главного редактора я идентифицировал как «огородника») поместил большую статью с моим портретом на обложке. Хорошо, что они подретушировали фото и я не выглядел на нем таким изнуренным и измученным, как в жизни. Вскоре «медийный» интерес и ко мне, и к моему «многопольному движению» превзошел любые ожидания: журналы, газеты, телевидение, радио, всевозможные общества – я не успевал отбиваться от них. Даже из-за рубежа стали наведываться падкие на сенсацию новостные варяги.
Аркадия мне во всем помогала и вообще вела себя преданно в эти непростые для меня времена, даже ее встречи с Эмирой стали происходить все реже и реже. Впрочем, вскоре я узнал, что у Эми появилось новое увлечение – известный гитарист «релятивист», которого я сам «идентифицировал» недели три тому назад.
Наконец-то я решился взять отгул, первый за последние месяцы. Пока Аркадия была занята на дневной репетиции, я лежал, отмокал в ванне, читал интернет, что обо мне и о моем учении пишут в официальной прессе, в популярных блогах. Затем выпил немного скотчика, в общем, позволил себе расслабиться по полной. И только вечером, когда Аркадия вернулась после спектакля, мы с ней смогли выбраться из дома, сели в небольшом ресторанчике недалеко от дома. Я взял плеврите бокал мерло, сам продолжил все тем же скотчем.
– Ты плохо выглядишь. – Она провела своими гибкими, бескостными пальцами по моей щеке. – Ты работаешь на износ. Если будешь продолжать в таком же темпе, тебя надолго не хватит.
Я кивнул. Я знал, что она права, я и сам чувствовал, что бесконечные энергазмы подточили меня.
– Нужен другой подход, принципиально другой, – рассуждала вслух Аркадия. – Я последние дни постоянно думаю над этим. И вот к чему пришла… Нужна школа. Своя собственная школа. Инфраструктура, иными словами. Центры многопольности. Везде, всюду. Как, скажем, «Макдоналдс», у них же тоже инфраструктура. Или как поликлиники. Да, поликлиники, самый лучший пример. Но не многопрофильные, а отдельные центры. Где работают профессиональные специалисты и куда каждый может обратиться, если захочет узнать свою истинную сексуальную принадлежность. А рано или поздно ее захотят узнать все.
Я слушал и не мог не удивляться своей плеврите: насколько логичны ее мысли, насколько математически выверены.
– Таким образом, – продолжала Аркадия, – наша задача на ближайшее время должна заключаться в подготовке профессиональных кадров для наших центров, а также в непосредственной организации самих центров. Я наметила семь мест для начала. Вот смотри, – она вытащила из сумочки маленькую книжечку, развернула, оказалось, что это карта Москвы, – красными кружочками помечены станции метро, у которых центры будут располагаться.
– Семь центров?! – удивился я. – Но это же куча денег. Аренда помещений, зарплата сотрудникам и прочее разное. У нас нет таких средств.
– Да, да, – закивала Аркадия, соглашаясь. – Нам пора переходить с любительства на серьезные коммерческие рельсы. Смотри, – она положила руку мне на ладонь, – будем считать, что первые два исходных пункта нашего плана мы выполнили. Прежде всего, мы доказали, что идея многопольности верная. Доказали, что до тебя наш мир со всей его многотысячной историей лишь плутал в сексуальных потемках. Ведь людей, нашедших свою сексуальную идентификацию, уже около трех сотен, а значит, ошибки быть не может. Правильно?
Я кивнул. Теория действительно была проверена и обкатана всеобъемлемо, по всей мыслимой и немыслимой программе.
– Второй пункт в нашей программе – это пиар, – продолжила Аркадия. – Но мы и его выполнили, довели нашу идею до широкой общественности, заинтересовали ее. Правильно?
Я снова кивнул.
– Вот и отлично. А теперь пора двинуться в сторону работы с массами. Но широкие массы удастся подключить только в том случае, если мы начнем работать на коммерческой основе.
– Брать за идентификацию деньги? – засомневался я. – Как-то это по-жлобски. Мы же не жлобы.
– Иначе не получится. Пойми, возникает парадокс: если мы не берем денег, значит, мы помогаем только известным и богатым, а простые люди по-прежнему будут ходить в потемках. Но наша задача: помочь всем. Всем, кто нуждается в помощи. Правильно?
Я же говорю, с плевритами совершенно невозможно спорить, настолько их аргументы логичны и продуманы. И я согласился. А как иначе, конечно, она права: я в одиночку многомиллионное население страны не потяну. А если тянуть, то тянуть надо всех.
– Значит, план следующий, – подвела черту Аркадия. – Надо начать тренировать специалистов по определению половой принадлежности. Иными словами, по идентификации. Тоже дело непростое. Начнем с четырнадцати человек, по двое на центр. Я займусь организационной частью, ты преподавательской. Если захочешь продолжать практиковать сам, то пожалуйста. Но только сделай себе разумный график, взвешенный, чтобы не перетруждаться, чтобы все в меру. Работа не должна быть на износ, она должна быть в удовольствие. И назначь прейскурант. Сейчас, когда к тебе звезды ходят, можешь побольше брать, а как только центры по обслуживанию населения наладим, тогда установим разумные расценки, доступные всем.
Я снова кивнул, снова соглашаясь.
– А еще… – Аркадия замялась, снова протянула руку, придвинулась ко мне, приблизила лицо и только потом промолвила тихим, притягательным голосом: – Оставь немного себя и для меня тоже. Я по тебе соскучилась. Сил нет. А? – И она заглянула мне в глаза.
План оказался правильным. Мы отобрали четырнадцать самых способных учеников, таких, у которых чуткость и внимание к жизни были повышенными. В их присутствии я продолжал вести ежедневный прием, мы стали зарабатывать неплохие деньги, позволившие оборудовать вполне приличные «Центры Многопольной Идентификации» (сокращенно ЦМИ). Аркадия успешно занималась организационными вопросами, Саня Рейн – пиаром и связями с общественностью. Популярность росла, обо мне уже говорили везде и повсюду, даже появились несколько шарлатанов, которые пытались заниматься идентификацией, выдавая себя за Ивана Гольдина – основной признак, что ты на верном пути. Впрочем, их деятельность быстро была пресечена соответствующими органами.