Ночью кому-то из нас пришла в голову мысль, что все корабли, проходящие мимо, идут либо туда, либо сюда. И можно плыть в одном направлении с ними туда, а если это будет море, то вернуться обратно. Так на следующий день мы и сделали, и нам повезло. Мы попали быстро в знакомое место – там, где мы оказались в первый день. И стало ясно, что надо плыть в другом направлении. Но опять темнело, и мы стали на якорь. А вечером около корабля собралось уже несколько водных велосипедов, и они слушали, как Сергей играл на стаканах, и хлопали. Я думаю, что можно найти место, откуда были эти водные веселопедисты. Они подтвердят, что все так и было.
Поскольку они хлопали, мы угостили их алкоголем, но они почему-то все равно отказались подниматься наверх. Еще они догадались, что мы русские, хотя мы не все русские были почему-то. Сергей считал, что они поэтому не поднимаются к нам, что мы – русские и что мы все короткостриженые. Мой брат Василий тренировался играть на стаканах, и у него получалось.
9Утром была плохая погода, и мы побоялись идти по морю. То есть погода была хорошая, но волны большие. Федор пытался нас заставить залезть наверх, опускать парус, но нам было страшно. Честно говоря, мы залезли, потому что страшно нам было не сильно и уже как-то привыкли, но наверху мы решили, что Федор командует слишком, а на самом деле он наверняка не такой хороший рулевой, как ему кажется, и наверняка посадит корабль на камни, чего мы все не хотели, потому что он красивый. Поэтому мы слезли назад и сказали, что будем стоять, но ветер к вечеру подул еще сильней, и нам пришлось ставить парус ночью, при очень больших волнах, чтобы зайти в бухту, чтобы спрятаться от шторма. Это было гораздо хуже, чем
если бы сделали это днем, как и говорил Федор. Поскольку он нас об этом предупреждал, мы решили, что все-таки он больше остальных понимает, и решили слушать, что он говорит. Я думаю, что нам очень повезло, что мы ночью зашли в какую-то бухту. Там опять были велосипедисты и люди, которые плавают на маленьких досках с парусами. У них там были палатки, и Сергей с моим братом опять играли на стаканах. Но на этот раз мы договорились, что никого звать не будем, потому что на берегу было много людей, и мы боялись, что, если мы их позовем – они допьют все хозяйские запасы и доедят все.
10Утром ветер не стих, но мы пошли в том направлении, в которое хотели, потому что увидели, что некоторые из этих, что плавают на досках, не боятся, и мой брат и Федор сказали, что они перед нами выставляются, что мы, мол, не можем так. Мы пошли.
И к вечеру дошли до того самого пирса, от которого отчалили, несмотря на то что всех, кроме меня и Федора, тошнило, а Иван был зеленого цвета.
…ФиналМы причалили к берегу. На пристани какой-то пожилой старичок принял у нас швартовы – по словам Федора, так назывались эти веревки, которые он называл концами. Мы спокойно причалили и сошли на берег, накинув колодку на дверь во внутренние помещения.
Нам никто ничего не сказал.
С Колей, Иваном и Федором мы больше не виделись. А мой брат – Василий Кушилка решил тоже стать музыкантом и выступать с Сергеем по разным городам. Я остался один и продолжил поиски Алексея. Найти его не смог. Через два дня вечером я пришел на ту же пристань, потому что мне понравились корабли, и они красивые.
На пристани старичок – который помогал нам причаливать, стоял с неизвестными мне мужчинами и что-то обсуждал. Я подошел и поздоровался с ним, хотел предложить ему выпить пива. Я купил специально, чтобы его угостить.
Мужчины оказались полицейскими и задержали меня.
Вот. Так я оказался в участке.
Василий Кушилка.
И еще я хочу дописать, что мне очень неприятно, что так получилось – потому что в камере мой сосед, который учит меня французскому языку, нарисовал мне, что по телевизору видел, перед тем как его арестовали за мошенничество с автомобильными страховками, что по телевизору сообщали, что угнали корабль. И что корабль искали в море, думая, что угонщики должны были уйти дальше. Думаю, что нас не нашли, потому что мы были рядом с берегом, а не далеко и не собирались никуда ни в коем случае от берега уходить.
Я хочу сказать, что мне неприятно, что хозяева корабля переживали, и что я могу за это им чего-нибудь построить. Я хороший каменщик, сантехник, и обо мне можно узнать в местах, где я работал, и даже в Чехии, откуда нас с братом выслали, но не потому, что мы плохие рабочие. А потому, что бабушка-соседка подумала, что мы из русской мафии и короткостриженые, и потому, что у нас визы были просроченные.
Дайкири для папы
Каждое утро работники бара «Ла-Флоридита» в Гаване ставят перед скульптурой папы Хема (Эрнеста Хемингуэя) свежеприготовленный коктейль дайкири в память об авторе «Старика и моря», в свое время любившем посещать это место.
Напиток получил свое название по городку на юго-востоке Кубы. Его придумал в 1905 г. американский горный инженер Кокс Дженнингс, занимавшийся здесь разработкой железных месторождений.
Коктейль стал известен в Америке после того как адмирал Лусиус Джонсон представил рецепт в Клубе Военно-морского флота в Вашингтоне. Всплеск популярности дайкири пришелся на 1920-е гг. А в дефицитные военные 1940-е, когда благодаря торговым соглашениям с Кубой все напитки на основе рома были легкодоступны, коктейль прочно утвердился в американской культуре. Помимо Хемингуэя, дайкири предпочитал Джон Кеннеди. Американцы вообще так полюбили этот напиток, что 19 июля празднуют Национальный день дайкири.
Первоначально в состав дайкири входили: ром – 9 частей; сахар – 1 часть; сок лайма – 4 части; лед.
Глеб Сташков Есть на свете город Луга…
Лет десять назад черт занес меня в город Лугу. Черт, говорят, имеет много обличий. Ко мне он явился в виде глухого безденежья и предложения подработать в Луге на какой-то избирательной кампании.
Жители Луги – народ гордый. Лишенный материального благополучия, но не лишенный самоиронии. Они уважают Пушкина. И даже в ресторанные меню непременно впечатывают бессмертные строки великого поэта:
Мысль о мифическом Новоржеве, где, по слухам, еще хуже, чем у них, грела душу жителям Луги, что приобретало особую актуальность зимой, поскольку топить в это время года у них как-то не принято.
Я вечерами согревал душу и тело в ресторане «Русь». Единственное приличное заведение во всем городе, если не считать того, что каждый день мне там норовили набить физиономию. Причем ноутбуком, который я гордо выставлял на обеденный столик. К счастью, ноутбук, равно как и ресторан, принадлежали конторе, на которую я работал. Так что обходилось.
В тот вечер я перебрал. Собственно, в самом ресторане «Русь» я выпил обычную дозу – двести виски. Просто перед этим, днем, я пил водку на местной радиостанции, а утром – джин-тоник с расклейщиками плакатов «Голосуй за нас – и в Луге станет теплее».
Ночью я вышел из ресторана «Русь» и стал ловить машину. Я тогда еще не знал, что машины в Луге не останавливаются. Там вызывают такси. Дешево и аристократично.
Впрочем, машина все-таки остановилась. Правда, ментовский «козелок».
– Попался! – радостно воскликнули менты, старшина и сержант.
– Что значит попался? – говорю. – Я сам вас остановил.
Хорошо, что в тот вечер я выпивал. В трезвом виде я совершенно не способен к борьбе. В пьяном виде тем более не способен, но бывают, к счастью, промежуточные состояния, когда так и подмывает бороться и искать, найти и не сдаваться, как говорили два капитана Вениамина Каверина.
Если пить коньяк, то подобное состояние наступает аккурат после третьей рюмки. После первой хочется только бороться, после второй – искать третью, а уж после третьей и найти хочется, и о том, чтобы сдаваться, даже мысли нет. Правда, после четвертой ничего искать уже не хочется, после седьмой исчезает желание бороться, после девятой пропадает не только желание бороться, но и возможность, а после двенадцатой можно плюнуть на все и смело идти сдаваться.
Но в этот вот промежуток между третьей и четвертой я весь – огонь и пламень. Павка Корчагин и Спайдермен. Жанна д’Арк и Жиль де Рэ. Фредерик и Ирен Жолио-Кюри на пороге открытия искусственной радиоактивности. У меня внутри все горит, но пока еще не полыхает. Я амбразуру могу грудью закрыть. И на таран могу пойти. А уж послать кого-нибудь к чертовой матери – так это запросто. Ко мне лучше совсем не приближаться в этот промежуток между третьей и четвертой.
Водка, конечно, совсем другое дело. Водка вам не коньяк. Пьющий водку к борьбе и исканиям не склонен. На таран он, может, и пойдет, но чтобы чего-нибудь искать – это увольте. Он скорее пошлет всех к чертовой матери и даже третьей рюмки ждать не будет. Он вас сразу пошлет. Еще до того, как бутылку открыл.
Водка, конечно, совсем другое дело. Водка вам не коньяк. Пьющий водку к борьбе и исканиям не склонен. На таран он, может, и пойдет, но чтобы чего-нибудь искать – это увольте. Он скорее пошлет всех к чертовой матери и даже третьей рюмки ждать не будет. Он вас сразу пошлет. Еще до того, как бутылку открыл.
Пьющие водку не борцы и не искатели, поскольку водка вселяет в мозг тяжесть, а на душу вешает пудовые гири. «На том стою и не могу иначе» – вот что крикнет вам пьющий водку вслед за виттенбергским монахом Мартином Лютером. И хрен вы его с места сдвинете, будь вы хоть папа римский. Ибо коньяк есть полет души, а водка – душевная основательность. Водочный алкоголик тяжелодум, но мысли его, как глыбы. С ветреным любителем коньяка водочного алкоголика даже сравнивать глупо. Это все равно, что Моцарта и Сальери сравнивать, Пушкина и Баратынского, Марину Цветаеву и Черубину де Габриак.
Если пить пиво, тогда, конечно, о душевной основательности можно сразу забыть. И не думать, что когда-нибудь крикнешь: «На том стою и не могу иначе». Крикнуть-то, может, и крикнешь, а ты попробуй постой на месте хотя бы час, если пива выпил хотя бы полтора литра. Сосущие пиво вертлявы и суетливы. Непостоянство души – вот что такое пиво.
Про сволочь, которая пробавляется ершами, и говорить в приличном обществе стыдно. Водочная основательность, смешанная в пропорции один к одному с пивным непостоянством, ничем, кроме рвотного эффекта, наградить человека не в состоянии. А вино я не люблю. Вино, как доказал поэт Александр Блок, хлещут только пьяницы с глазами кроликов.
В общем, я, как и любой человек, хлопнувший вискаря, был готов к борьбе. Глупо хлопнуть вискаря и не быть готовым к борьбе. А менты, видимо, выпили водки. По крайней мере, соображали они туго. Поначалу.
Услышав, что я их поймал, а не они меня, менты опешили и чуть ли не с робостью говорят:
– Но ты же пьян.
Они ожидали гневной отповеди. Дескать, ни в одном глазу, разве что кружку пива. После этого они бы знали, что делать.
– Естественно, – говорю, – пьян. Было бы странно, если бы в два часа ночи я вышел из ресторана «Русь» трезвым.
Их привычное представление о мире рушилось на глазах. Они спросили, причем заискивающим тоном:
– И что будем делать?
– Отвезите, – говорю, – меня домой.
Первым нашелся сержант:
– С тебя пузырь.
– А где мы его будем пить? – спросил старшина. Он спросил сержанта, но ответил я:
– Хата есть. Не проблема.
– Ладно, – говорит старшина, – только ехать придется сзади.
Я уселся назад, на зарешеченное место, предназначенное для в меру опасных преступников, и мы поехали в магазин.
Остановились. Меня вывели. Я запротестовал:
– Я не хочу в этот магазин. В вашем городе продают на редкость дерьмовый алкоголь.
– А куда же ты хочешь? – спросил старшина. Спросил с вызовом, поскольку почувствовал подвох.
– Поехали в «Элитные спиртные напитки».
– Хорошо, – сказал старшина и посмотрел на меня с уважением. Потом с меньшим уважением посмотрел на сержанта и велел ему поменяться со мной местами. Я переместился на переднее сиденье, сержант уселся на место для в меру опасных преступников, и мы поехали.
Плутали довольно долго. Я плохо ориентировался в пространстве, а менты не знали, где находятся «Элитные спиртные напитки». Видимо, они были честными и употребляли алкоголь эконом-класса.
После магазина мы искали мой дом. Луга делится на две части. По левую сторону от железной дороги, если смотреть из Питера, что-то вроде города. А по правую сторону, где стоял барак, в котором я жил, что-то вроде деревни, только хуже. Наверное, даже хуже, чем в Новоржеве.
Я возмущался:
– Как вы ментами работаете, если города ни хрена не знаете?
Менты вяло оправдывались. Не доводилось, мол, бывать в этих краях.
– Конечно, – говорю. – Город у вас огромный, весь не изучишь.
А вообще менты оказались душевными людьми. Всю ночь мы пили, болтали и слушали тюремный шансон. Через полчаса я научился отличать группу «Бутырка» от группы «Лесоповал».
Сначала нам мешала рация. Она бесконечно трендела. Вызывала моих собутыльников на места преступлений. Через час они ее вырубили.
– Мешает, – сказал старшина.
Я понимающе кивнул.
Видимо, с точки зрения жертв преступлений, мои менты выглядели не такими отличными ребятами, какими казались мне. Но в Лужском районе плохие дороги, так что менты все равно не успели бы помочь жертвам преступлений. К тому же, если менты не составили протокола – значит, и преступления не было. А без преступления – какие могут быть жертвы? Это они мне объяснили, я бы сам не додумался.
Под утро позвонил хозяин квартиры и сказал, что скоро зайдет.
– Не надо, – говорю, – я не один.
– Ты с бабой?
– Хуже, – говорю, – у меня менты.
– Сейчас я тебя выручу, – сказал хозяин и повесил трубку.
Ситуация выходила из-под контроля. Надо сказать, хозяин квартиры был человеком не вполне обычной судьбы. Он только что откинулся, просидев 12 лет за двойное убийство, которое совершил в том самом ресторане «Русь». Его ударили пивной кружкой по голове, а он, очнувшись, прирезал двоих обидчиков, которые продолжали спокойно пить пиво за соседним столиком. Хозяин квартиры сел при Советском Союзе, а вышел при Путине. Окружающий мир он воспринимал не вполне адекватно.
Встреча хозяина с ментами не входила в мои планы. По крайне мере место встречи можно и нужно было изменить. Я понял, что пора выметаться.
Старшина включил рацию и, сославшись на срочный вызов, уехал на «козелке». На прощанье попросил довести сержанта до дома. До его, сержантского, дома.
Мы вышли на улицу. Снег искрился под ярким декабрьским солнцем, а к дому целеустремленно двигался хозяин квартиры. Я оттащил сержанта за сарай. Хозяин скрылся за дверью, а мы потащились в каком-то неопределенном направлении. Я был горд, что спасаю сержанта от расправы, а хозяина от нового срока.
Мы шли по окраинам Луги. Я походил на героическую санитарку, а он – на раненого бойца. Для пущего сходства сержант ежеминутно просил, чтобы я его бросил. Я не бросил.
Единственным человеком, который в этой истории обошелся со мной грубо, оказалась жена сержанта. Она даже превысила полномочия, распустив руки. К счастью, не на меня, а на мужа-милиционера.
– Нельзя так обращаться с людьми, – сказал я. И зачем-то добавил:
– Тем более – при исполнении.
Она оглядела меня с ног до головы:
– Ты, я смотрю, тоже в форме.
– Что вы, – говорю, – я сегодня в штатском.
– Коллега, что ли?
Я задумался.
– Что-то типа того.
Потом я много раз встречал этих ментов. Правда, поодиночке. Сержант отводил взгляд и делал вид, что меня не замечает. А старшина не отводил взгляд и спрашивал, когда еще забухаем. Один раз и вовсе меня удивил.
– Бухнем, – говорит, – за мой счет? Мне премию дали.
Интересно – за что?
Пиво для викинга
Суровые ребята с северных островов в нечастые перерывы между грабежами и пирами готовили в морозы так называемое «зимнее пиво», которое было плотнее обычного, да и согревало гораздо лучше.
Способ приготовления зимнего пива основан на том, что вода замерзает быстрее алкоголя. В холодное время выставляли бочки с напитком на улицу и ждали, пока их содержимое начнет застывать. Затем вычерпывали лед, ставили на дубовые столы и предавались любимому занятию.
Наталья Рубанова Вера Витюни
– Эй, ты чё делаешь?
– Раба из себя выдавливаю.
– Чё?
– Раба, говорю, из себя выдавливаю. По капле, – сказал Витюня, выжимая в стакан последние капли спиртуоза. – Всё, решено, больше не пью.
– Ага, – рассмеялись в трубке и тут же ее бросили.
– Вера… – взвыл Витюня в потолок и прикрыл веки.
Витюня сидел на кухне, поглядывая на огромный рюкзак, набитый пустыми бутылками: четыре он уже отнес на помойку.
Витюня встал, прошелся. Голова закружилась, а спасительного пива так нигде и не оказалось. Полный слабой решимости завязать (Вера ушла месяц как), он стал набирать тёщин номер. От одного это слова – тёща – его выворачивало, однако брезгливость Витюня поборол.
Никто не подходил: сработал определитель. Витюня посмотрелся в зеркало – и сморщился, и сплюнул: Вера терпеть не может, когда он не бреется. «Всё, решено, больше не пью», – громко сказал Витюня и для пущей важности стукнул кулаком по столу – большим кулаком по маленькому столу;