За неделю до последнего сеанса с Эмили я в последний раз встретился с ее родителями. Ближе к концу той встречи они вдруг заговорили о себе. Отношения между ними в последние месяцы не ладились… Может быть, по моему мнению, им может помочь обращение к семейному психологу?
Почему мы попадаем из одной кризисной ситуации в другую
Когда Элизабет М. впервые переступила порог моего кабинета, ей было шестьдесят шесть и она только что похоронила мужа, умершего от рака поджелудочной.
На первый сеанс она сильно опоздала, потому что прямо перед выходом из дома порезала палец, подбирая с пола кусок битого стекла. Она слишком сильно нажала на поршень, готовя себе кофе во френч-прессе, в результате чего сосуд соскользнул со стола, упал на пол и разбился.
– Кровь остановилась, – сказала Элизабет, – но, может быть, вы считаете, что мне нужно обратиться к врачу?
Придя ко мне на следующей неделе, она сообщила, что только что потеряла сумочку с мобильным телефоном, бумажником и ключами от дома.
– Может, мне стоит поменять все замки? – поинтересовалась она.
Еще через неделю Элизабет безнадежно испортила бежевую софу в доме своей подруги, пролив на нее красное вино.
– Как мне теперь исправить то, что я натворила? – спросила она меня.
Из недели в неделю, из месяца в месяц происходило одно и то же. В начале каждого сеанса Элизабет рассказывала о том, какие еще с ней приключились неприятности, а потом просила у меня совета.
Мы работали над этими вопросами вместе, рассматривая все доступные ей действия, но я все чаще и чаще чувствовал себя не психоаналитиком, а пожарным, вынужденным спасать забравшихся на деревья котят.
За весь этот ранний период нашего общения Элизабет ни разу не рассказывала мне о своих снах и никогда не говорила о чувствах. На это просто не хватало времени, потому что у нее возникали все новые и новые проблемы, требующие срочного вмешательства.
Я все время думал про себя: «Какая жуткая черная полоса в жизни!» или «Вот только разберемся с тем или этим, тогда уже и перейдем собственно к процессу психоанализа». Спустя несколько месяцев меня наконец осенило, что катастрофы эти не закончатся никогда, что эта бесконечная череда кризисных ситуаций и должна быть главной темой психоаналитического процесса, что понять причины этих неприятностей я смогу, только поняв саму Элизабет.
Я все время думал про себя: «Какая жуткая черная полоса в жизни!» или «Вот только разберемся с тем или этим, тогда уже и перейдем собственно к процессу психоанализа». Спустя несколько месяцев меня осенило, что катастрофы эти не закончатся никогда…
Приблизительно через полгода Элизабет призналась мне, что по утрам она первым делом ощущала «чувство давящего, парализующего страха и беспокойства». Она просыпалась напуганная, иногда буквально дрожа от ужаса, и состояние это не отступало до тех пор, пока она не вспоминала о какой-нибудь проблеме, о какой-нибудь экстренной ситуации, для решения которой нужно было выбраться из постели и начать новый день.
Люди преодолевают депрессивные состояния и чувство страха разными способами. К примеру, нередко они эксплуатируют для этого свои сексуальные фантазии или беспокойные мысли ипохондрического характера. Элизабет успокаивала себя этими кризисными ситуациями – они служили ей транквилизатором.
Нередко люди отвлекают себя от своих собственных деструктивных импульсов размышлениями о крупномасштабных бедствиях или катастрофах, происходящих в личной жизни других людей (страницы газет пестрят сообщениями и о тех, и о других), и в скором времени я заметил такую тенденцию и в Элизабет. Когда она рассказала мне, что напрочь забыла о дне рождения сестры и не пришла на праздничный обед («Я даже отметила дату в ежедневнике. Я представить не могу, как это вышло. У меня просто совершенно выскочило из головы»), я предположил, что она, наверно, сердилась на сестру за один недавний инцидент, когда Элизабет показалось, что сестра ее обидела.
– То есть вы хотите сказать, что я намеренно забыла о ее дне рождения, – сказала она.
– Я не думаю, что вы сделали это осознанно. Но этим можно было бы объяснить вашу забывчивость. Око за око, зуб за зуб.
– Не знаю, – Элизабет некоторое время помолчала. Потом, окинув взглядом мой кабинет, сказала: – Принесу вам как-нибудь энергосберегающих лампочек. Надо бы вам побольше задумываться о проблеме глобального потепления.
* * *В 1956 году психоаналитик Дональд Винникотт в своем очерке на тему подсознательного чувства вины походя заметил, что пациент-меланхолик может делать иррациональные заявления, признаваясь в том, что по его вине произошли какие-то крупные катастрофы, к которым он в реальности не имеет никакого отношения. «Болезнь, – писал он, – является попыткой сделать невозможное. Пациент, несмотря на абсурдность этого признания, берет на себя ответственность за серьезную катастрофу и, поступая таким образом, избегает контакта со своей собственной персональной деструктивностью».
Другими словами, иногда мы можем пытаться взять на себя ответственность за какое-нибудь крупное бедствие, чтобы избежать ответственности за свое собственное деструктивное поведение.
Я начал понимать, что, повторяя вопрос «Как же мне исправить то, что я натворила?», Элизабет пряталась от понимания, что в одной такой катастрофе она поправить уже ничего не сможет.
Весь последний год своей жизни муж Элизабет знал, что умирает. Ему становилось все страшнее, и он не мог переносить одиночества. Чем больше ему хотелось, чтобы Элизабет оставалась рядом с ним дома, тем сильнее она чувствовала потребность выйти из дома.
– Мне постоянно предлагали помощь… Мне было совершенно не обязательно так часто ходить по магазинам. И подруги уж точно поняли бы меня, если бы я время от времени отказывалась пойти с ними в кафе или ресторан. Но я этого не делала.
Элизабет убеждала себя, что все эти выходы в свет помогают ей сохранить душевное равновесие, что она сможет лучше ухаживать за мужем, если будет позволять себе немного развеяться. Но в ее чувствах наблюдались и другие перемены: она обнаружила, что ей становится все труднее и труднее прикасаться к мужу, уж не говоря о том, чтобы заниматься с ним сексом. Напуганная перспективой его смерти, которая напоминала ей о конечности и ее собственной жизни, разозленная мыслями о том, что она скоро останется одна и будет вынуждена смотреть в глаза своей смерти в одиночестве, Элизабет практически полностью игнорировала мужа в его последние месяцы на этом свете.
Люди преодолевают депрессивные состояния и чувство страха разными способами.
К примеру, нередко они эксплуатируют для этого свои сексуальные фантазии или беспокойные мысли ипохондрического характера.
Спустя год психоаналитической работы Элизабет все-таки начала разговаривать со мной об этих последних месяцах, наполненных для мужа ужасной болью. Она впервые за весь период вспомнила свой сон.
– Мой муж уже умер, но звонит мне домой по телефону. Я так рада, что он наконец решил мне позвонить. Я иду брать трубку, но телефона нет на обычном месте. Я слышу звонки, но не могу найти аппарат. Я сбрасываю с дивана подушки, потом снимаю с книжных полок книги, но найти телефон так и не получается. Я впадаю в бешенство и, ломая ногти, пытаюсь голыми руками вскрыть полы. А потом просыпаюсь в слезах.
Рассказывая мне этот сон, Элизабет заплакала. Она достаточно часто плакала, описывая, какие с ней произошли очередные неприятности, но в этот раз я впервые увидел, как она плачет оттого, что сделала больно любившему ее и любимому ею человеку.
* * *Сразу после какой-нибудь крупной катастрофы политики и журналисты, как правило, заявляют: «В результате этих событий изменилось всё».
Да, катастрофы могут изменить очень многое. Даже не пострадавший в результате катаклизма сторонний наблюдатель может перейти на новый уровень сострадания или приобрести новые страхи.
Может измениться (и чаще всего меняется) политический контекст нашей жизни. Но иногда мы можем использовать эту катастрофу для блокировки перемен в себе самих.
Подобно Элизабет, мы можем сами навлекать на себя катастрофы, чтобы избавиться от тяжелых мыслей и чувств и избежать ответственности за свои личные разрушительные действия.
О скучном человеке
Грэм К. был скучным человеком. И однажды вечером его подруга, работавшая в Сити экономистом, так ему и сказала. Они только что вернулись со званого обеда, где она наблюдала, как Грэм утомлял своими бесконечными разговорами одного из гостей. «Ты что, не видишь, как у человека стекленеют глаза и он больше не может тебя слушать?» – спросила девушка, а потом порвала с ним все отношения.
О скучном человеке
Грэм К. был скучным человеком. И однажды вечером его подруга, работавшая в Сити экономистом, так ему и сказала. Они только что вернулись со званого обеда, где она наблюдала, как Грэм утомлял своими бесконечными разговорами одного из гостей. «Ты что, не видишь, как у человека стекленеют глаза и он больше не может тебя слушать?» – спросила девушка, а потом порвала с ним все отношения.
По прошествии нескольких недель старший компаньон юридической фирмы, в которой работал Грэм, вызвал его к себе в кабинет. Он сказал, что доволен качеством его работы, а также тем, что он порой задерживается на службе и после окончания рабочего дня. Тем не менее он предупредил Грэма, что с ним не очень любят общаться клиенты фирмы. Если Грэм хочет стать одним из партнеров, то ему нужно сделать так, чтобы клиенты ему доверяли и хотели обращаться к нему со своими проблемами.
Грэм увидел, что от него начало ускользать будущее, которое он так надеялся для себя построить. Обеспокоенный и подавленный, он записался ко мне на прием.
Несколько первых месяцев психоанализа он и на меня нагонял смертную скуку. Чем дольше мы с ним работали, тем более отупляющими становились наши сеансы. Перед каждым из них я напивался кофе и умывался холодной водой, но и это не помогало, потому что скука и сонливость – разные вещи.
У меня скука вызывает физическую реакцию организма, похожую на ощущение тошноты. Работая с пациентами до и после Грэма, я чувствовал себя отлично, но за час, отведенный на его сеанс, впадал в какое-то оцепенение. И никак не мог понять, почему.
Грэм выслушивал мои идеи и в ответ предлагал свои, он задавал вопросы и просил разъяснений, он высоко ценил мою работу и даже говорил о положительных сдвигах в своем состоянии. Но во всем этом тем не менее чувствовалась какая-то неискренность. Мы все время говорили о нем, но я очень редко чувствовал, что он разговаривает со мной.
Была в его случае и еще одна загадка: по идее жизнь Грэма должна была вызывать у меня интерес. И его родители, и родители их родителей работали в киноиндустрии, да и самому Грэму, как юристу, приходилось сталкиваться с весьма интересными и запутанными делами. Жизнь у него действительно была интересная, но сам он, по какой-то причине, не мог быть интересным для окружающих человеком.
* * *Для психоаналитика скука может быть полезна в качестве своеобразного диагностического инструмента. Она может говорить о том, что пациент избегает разговоров на какие-то конкретные темы, не может прямо говорить о чем-то глубоко личном или отвечать на неудобные вопросы. Также она может свидетельствовать о том, что психоаналитик с пациентом зашли в тупик, что пациент все время возвращается к обсуждению каких-то своих желаний или обид, к которым психоаналитик не может найти ключика.
Утомительный и скучный человек может, находясь в плену зависти, нарушать или полностью останавливать ход беседы только потому, что для него оказывается невыносимым слышать полезные или интересные предложения из уст других людей.
Еще скучный пациент может, так сказать, «прикидываться мертвым» (нам известно, что у диких животных достаточно широко распространена такая стратегия выживания). То есть некоторые люди, почувствовав испуг, просто перестают говорить вообще.
Кроме того, не стоит отрицать, что иногда скука возникает в результате неосознанного сговора между психоаналитиком и пациентом. Таким образом они пытаются разрядить обстановку, когда чувствуют, что эмоциональная атмосфера между ними слишком накалилась и вызывает ненужное беспокойство или чрезмерное возбуждение. (Несколько лет назад, работая с весьма привлекательной молодой пациенткой, я обнаружил, что из наших сеансов все чаще и чаще напрочь пропадает живая искра. Если спросить меня, то я бы предположил, что мы таким образом подсознательно пытались избежать возникновения между нами любой искры.)
Но что происходит во время сеансов с Грэмом, я понять не мог. Да, у него была тенденции избегать прочных привязанностей и конфликтов. Например, у меня все время было чувство, что он не полностью отдается своей работе. Мне думалось, что, работая юристом, он просто пытается угодить своим родителям.
Он до сих пор поддерживал с родителями очень близкие отношения и большинство выходных и праздников проводил с ними. Но когда я сделал попытку обсудить с ним полное отсутствие разногласий в семье, он рассмеялся.
– Вы думаете, дело в этом? – спросил он. – Я нахожусь в депрессии, потому что не могу сердиться на своих родителей?
Однажды Грэм рассказал мне, как сходил оттянуться и выпить со своим коллегой по имени Ричард. Они договорились посидеть в баре хотя бы пару часиков, но буквально через сорок пять минут Ричард вдруг вспомнил о каком-то неотложном деле и ретировался. У меня возникло подозрение, что Грэм рассказывает мне об этом случае, понимая, что Ричард убежал, потому что ему стало скучно.
В результате я спросил Грэма:
– У вас вообще бывает чувство, что вы нагоняете на людей тоску?
– Я замечаю, когда люди перестают меня слушать или начинают глазеть по сторонам, если вы имеете в виду это.
– А Ричард в какие-то моменты отводил взгляд?
– Да, он смотрел по сторонам, но скучно ему не было.
– Почему вы думаете, что ему не было скучно?
– Да потому что я вел себя совсем не скучно.
– И продолжали бурчать о своем? – сказал я.
– Я просто продолжал говорить, – ответил он.
Я начал подозревать, что в постоянной готовности Грэма наводить на людей тоску был некий элемент агрессии. В конце концов, он же признался в том, что заметил, когда собеседник перестал его слушать. Но почему же он не перестал говорить?
В какой-то момент Грэм рассказал мне о том, как проходят воскресенья в доме его родителей. Сколько он себя помнил, родители приглашали на воскресные обеды его бабушку с дедушкой, а также многочисленных друзей семьи. Он признался, что эти обеды были для него сущей пыткой.
– Полная комната взрослых, все о чем-то говорят, все над чем-то смеются… И я не помню, чтобы хоть раз они пригласили семью с детьми моего возраста.
Я представил себе, как одиноко было Грэму в эти моменты. Возможно, именно это чувство, которое он носил в душе со времен тех воскресных обедов, он и пытался воссоздать в своих собеседниках. Возможно, занудствуя, он изливал на людей свое отчаянье.
Грэм действительно агрессивно нагонял на людей скуку. Для него это был способ держать под контролем других людей и отказывать им в общении, способ оставаться на виду, но не видеть окружающих.
Спустя несколько месяцев с начала психоанализа Грэм вспомнил один сон. В этом сне он стоял перед домом своего детства. Ему очень хотелось в него войти, но сделать этого он не мог. Как правило, я стараюсь сосредоточиться на содержании сна, вместе с пациентом неторопливо разобрать его на детали и попытаться понять присутствующие в нем ассоциации. Грэм очень долго рассказывал мне этот сон.
Он описал дом, его историю, а потом в мельчайших подробностях и свои чувства в отношении каждой из комнат и их декора.
Через пару дней он чуть не все время нашего сеанса потратил на рассказ об относительно незначительном инциденте, случившемся когда-то в детстве.
И тут меня осенило, что Грэм таким способом просто затыкает мне рот. Он знал, что я считаю сны и воспоминания делом очень важным и не буду его перебивать, а поэтому тянул время, как можно дольше оставаясь внутри своих историй.
Грэм действительно агрессивно нагонял на людей скуку. Для него это был способ держать под контролем других людей и отказывать им в общении, способ оставаться на виду, но не видеть окружающих.
Кроме того, это поведение преследовало и еще одну цель – особенно в контексте его психоанализа. Оно избавляло его от необходимости жить в текущем моменте и обращать внимание на то, что происходит в комнате.
Когда я заговаривал с ним о том, что происходит у него в жизни сегодня, он начинал заглядывать в прошлое, избегая разговора о своих нынешних чувствах и мыслях. «Я никогда там не был, – говорит Хамм в «Конце игры» Сэмюэля Беккета. – Я всегда отсутствовал. Все произошло без меня». Длинные экскурсы в прошлое служили Грэму убежищем от настоящего. Он раз за разом, сам того не зная, отказывался признавать значимость этого настоящего.
О скорби по будущему
«Здравствуйте. Это сообщение для Стивена Гроца. Меня зовут Дженнифер Т. Обратиться к вам мне посоветовал доктор В. из Сан-Франциско. Я и сама оттуда родом. Я хотела спросить, есть ли у вас свободное время и берете ли вы новых пациентов? Или, может быть, вы поможете мне найти еще кого-нибудь?»
На первую нашу встречу Дженнифер опоздала на десять минут. Она извинилась и объяснила, что в школе возникла экстренная ситуация, и ей, перед тем как уйти, пришлось поговорить с другой учительницей. Расположившись в кресле напротив меня, она сказала, что искала встречи с психотерапевтом, потому что недавно потеряла отца.