— Как долго мы не были вместе... — шепнула Катька мне в ухо.
— Больше недели, — ответил я, не открывая глаз.
Она положила голову мне на грудь.
— Если бы не ты и не Макс, этот мир не стоил бы ни гроша, — еще тише сказала она. — Жаль, что нельзя сделать новый.
— В новом нам может и не найтись места.
— Может. Но все равно этот очень уж криво устроен. И ничего с этим сделать нельзя — ни усилием, ни старанием, ни деньгами...
Я не стал отвечать. Да и что на это можно ответить? Я лежал с закрытыми глазами, уже ощущая приход того странного и совершенно уникального ощущения, которое всегда наступает через несколько минут после хорошего секса. Его почти невозможно передать словами, то ощущение, поскольку оно за пределами внутреннего диалога между сознанием и органами чувств. Оно целиком состоит из смутных образов, часто совсем непонятных. Мысли ощущаются чуть ли не физически, они бродят под черепной коробкой, сливаются в причудливые фигуры, а потом оказывается, что форма этих слившихся фигур и есть новая мысль. Еще в таком состоянии кажется, что можно видеть с закрытыми глазами. Вот и сейчас, не поднимая век, я довольно отчетливо видел комнату и мог сказать, где что стоит на полке. Однако это ощущение было ложным — несколько раз в таком состоянии я пробовал открывать глаза, и каждый раз выходило, что предметы находятся не там, где мне привиделись. Когда-то это меня огорчало, но сейчас нет. В мире оказалось много более весомых чудес, чем умение видеть с закрытыми глазами. Мне теперь хватало того, что это ощущение было до предела приятным. В мире, несмотря на все его чудеса, приятного остается все меньше.
Мысли в голове бродили, сталкивались, сливались, образуя все новые и новые формы. Это внутреннее созерцание настолько сильно меня увлекло, что я незаметно погрузился в сон. Честно говоря, я это не сразу понял. Просто мысли как-то очень незаметно превратились в клубящиеся облака, медленно плывущие мимо меня. Это было странно — я ощущал под ногами опору, но в то же время вокруг не было ничего, кроме неба и кучевых облаков. Вспомнились детские мечты: лежать в этих белых лохматых перинах и поглядывать сверху на землю, на то, как проплывают внизу крошечные домики, поля, деревья и серые нити дорог. Пожалуй, в этом мире такой фокус можно было бы устроить без особого труда — облако, в котором я находился, уверенно держало меня. Сделав несколько шагов, я убедился, что пушистый материал, из которого оно состоит, довольно упругий и полупрозрачный. Он мало походил на вату, скорее напоминая поле, вроде магнитного. Только видимое. В детстве я любил играть магнитами, поднося их друг к другу одноименными полюсами. При этом они вели себя чудесным образом — отталкивались, словно между ними пролегал слой невидимой мягкой резины. И вот такая же странная субстанция теперь держала меня.
Над головой ярко светило солнце, но было оно, на мой взгляд, чуть желтее, чем на привычном земном небосводе. Ветер почти не ощущался, его силы хватало только колыхать волосы, но, когда я добрался до края облака, у меня дух захватило от скорости, с которой оно неслось над землей. Километров сто в час, не меньше. Внизу плыли бесконечные горные массивы, расползающиеся к горизонту. Казалось, можно рукой дотянуться до самых высоких вершин. При взгляде на этот фантастический пейзаж да еще в столь фантастическом ракурсе, сердце замирало от восторга. Облако подо мной клубилось, непрерывно меняя очертания, воздух был чистым и свежим, я и не думал, что хоть в одном из миров можно с таким наслаждением дышать полной грудью. Несмотря на яркое солнце, было прохладно, скорее всего из-за высоты, на которой меня несло ветром.
И вдруг я ощутил настойчивый, иначе не скажешь, взгляд в спину. Медленно обернулся и разглядел позади себя Северного Оленя. Он стоял, опустив голову, как бы в нерешительности, чуть искоса поглядывая на меня. Я вспомнил, как напугал меня его взгляд в прошлом сне, но сейчас кроткое травоядное подобных фокусов выкидывать, похоже, не собиралось. Но все равно беззаботное и восторженное счастье, только что владевшее мной безраздельно, понемногу начало улетучиваться, как утренний туман над лесным озером.
— Здравствуй, — очень грустно и тихо сказал Олень.
— Привет, — ответил я, перебираясь на середину облака.
— Тебе нравится здесь?
— Да.
— Я нашел этот образ в твоих детских мечтах, — сообщил Олень. — Хотелось сделать тебе нечто приятное. Среди бесконечности сфер всегда можно найти то, что нужно. Особенно если знать, что и как искать.
— Это настоящий мир?
— Да. Один из великого множества. — Он помолчал немного, затем спросил напрямик: — Хочешь попасть сюда после смерти?
— Ты что, можешь это устроить? — Я не смог скрыть сарказма.
— Да, — просто ответил Олень. — Это одна из многих моих возможностей. Один из людей написал, что у Господа обителей много. Он сам не представлял, насколько прав. Ему я тоже позволил самому выбрать мир для пребывания в вечности. Мне понравилась эта фраза про Господа.
— И что он выбрал? — заинтересовался я.
— Рай, — коротко ответил Олень. — В его понимании, разумеется. Мир без гравитации и без тверди, заполненный светом.
— И ему понравилось?
— Почем мне знать? — удивился Олень.
От его ответа повеяло таким же сумеречным ужасом, какой напугал меня в прошлом сне. На этот раз получилось намного слабее, но меня все равно проняло как следует. Я твердо решил избегать неудобных для Оленя вопросов.
— Честно говоря, я еще всерьез не задумывался о посмертном существовании, — сказал я. — Видишь ли, всего год назад я вообще не верил в существование души после смерти. Но, если ответ тебе требуется прямо сейчас, я готов его дать.
— Слушаю.
У меня по нервам снова пробежала слабая волна напряжения.
— Мне бы не хотелось после смерти расстаться с Катькой и Максом, — твердо заявил я. — Если мне суждено умереть первым, я бы хотел, чтобы они потом...
— Я понимаю, — кивнул Олень. — А место? Что бы ты хотел видеть вокруг себя, кроме них?
— Остров, — ответил я. — Такой, как в романе Жюля Верна «Таинственный остров». Чтобы он был большим, безлюдным, имел множество разнообразных ландшафтов. Степь, гору повыше, лес, хорошие пляжи, дюны. Пусть будет осока, тростник вокруг озера. Скалы тоже хорошо. И водопад. А вокруг острова океан. Только вулкана не надо. А то у них, у вулканов, бывают время от времени извержения.
— Такое место есть, — чуть подумав, сказал Олень. — Остров размером с Крым. С таким же богатством ландшафтов и климатических зон. На юге субтропики и горы, на севере прохладная ковыльная степь. И со всех сторон океан. Мы можем посмотреть этот мир прямо сейчас. Хочешь?
— Да, — ответил я.
Облака тут же исчезли. Точнее они теперь были в голубом небе, там, где им и положено быть. А мы с Оленем стояли на невысоком холме, за которым вздымались куда более серьезные горы. Некоторые достигали высоты полутора километров, по моим прикидкам. Вокруг нас простирался не очень густой сосновый лес, причем сосны стояли мачтовые, высоченные. В них мягко шумел теплый ветер. До слуха доносились вздохи океанского прибоя, пахло хвоей, грибами и теплой сосновой корой. Между деревьями росла сныть, а на вершине холма, где земля была суше и тверже, виднелся подорожник и конотоп. Я поднялся туда и увидел за соснами взъерошенные дюны, заросшие колышущейся на ветру осокой.
— Чуть дальше на восток есть водопад, — сказал Олень. — Под ним чистое озеро, в котором можно купаться. И еще тут есть много чего. На севере степь, на востоке холмистый лиственный лес...
— Я бы хотел показать это место Кате и Максу, — заявил я.
— Это не сложно, — ответил Олень.
Я услышал хруст ветки за спиной, обернулся и увидел Катьку. К моему удивлению, она была одета точно так, как в день нашей первой встречи, — в поношенные вельветовые брюки и свитер.
— Это и есть твой Северный Олень? — спросила она, глянув через мое плечо. На ее лице не мелькнуло и тени удивления.
— Да, знакомься. Тебя не удивляет, что мы с тобой в одном сне?
— А что такого? — Катька пожала плечами. — Раньше ты мне часто снился. Погоди-ка... Так это...
— Нет, это не сфера взаимодействия, — успокоил я ее. — Совершенно другой мир. Олень предлагает мне выбрать его для жизни после...
— Понятно, — нахмурилась Катька. — Но вообще тут клево. Люблю, когда дюны, ветер и осока. Похоже на Питер. Только океан вместо Балтики.
— То есть ты не против?
— Жить тут всегда? Даже за.
— Это остров.
— Тем лучше. Можно Оленя погладить?
— Не знаю. Спроси у него.
— Можно, — ответил Олень. — И почеши за ухом. А то там, кажется, паразит какой-то вцепился.
Катька подошла и потрепала мифическое существо за ухом. Олень зажмурился от удовольствия. На его морде эта почти человеческая гримаса выглядела не очень естественно, но и олень был не самым обыкновенным.
— То есть ты не против?
— Жить тут всегда? Даже за.
— Это остров.
— Тем лучше. Можно Оленя погладить?
— Не знаю. Спроси у него.
— Можно, — ответил Олень. — И почеши за ухом. А то там, кажется, паразит какой-то вцепился.
Катька подошла и потрепала мифическое существо за ухом. Олень зажмурился от удовольствия. На его морде эта почти человеческая гримаса выглядела не очень естественно, но и олень был не самым обыкновенным.
Я заметил, что с пригорка, на котором мы встретились, можно было без труда спуститься к дюнам и к пляжу за ними. Склон холма оказался пологим и удобным. Я хотел сказать это Катьке, но, когда обернулся, ее уже не было. Олень смотрел на меня.
— Где она? — спросил я.
— Спит, — ответил он. — Но ей здесь понравилось.
— Я видел.
— Значит, это место годится?
— Годится. А Максу ты тоже покажешь?
— Зачем? Все равно ему с вами будет лучше, чем где-то еще.
— И ты всем предлагаешь выбрать место, где провести вечность?
— Нет, конечно. Чаще всего души людей после смерти оказываются не в тех сферах, в которые хотели попасть при жизни. Каждая сфера, Саша, представляет собой нечто вроде стабильной энергетической орбиты, по которой электроны обращаются вокруг атомного ядра. Чем большую энергию человеку удалось накопить при жизни, тем в более плотную сферу попадает его энергетическая сущность. Ну сфера взаимодействия исключается, она слишком плотная, а вот другие доступны. Понятно, что разумному существу удобнее и приятнее пребывать в более привычных плотных сферах. Поэтому древние космогонические религии так много внимания уделяли повышению энергетики организма. В менее плотных, в очень удаленных от реальности сферах существовать сложно. Там законы совсем другие, и чем дальше, тем они менее стабильные.
— Значит, место, в которое попадает душа после смерти, зависит от образа жизни человека? — уточнил я. — Грешники попадают в одни сферы, а праведники — в другие?
— Праведники? Не понимаю. Я же говорил об энергии. Это куда в большей степени физика, чем что-то иное. Просто те энергии, которые действуют в описываемых мною процессах, физики еще не совсем открыли.
Меня позабавила его фразочка «не совсем открыли», но я понял, что имел в виду Северный Олень. Ученые ведь не дебилы, они видят, что в мире все устроено гораздо сложнее, чем описывают их формулы. Но у них такая профессия, у ученых, — оперировать только тем, что описывается известными формулами. Хотя по мере придумывания новых формул ученым все меньше и меньше приходится прикидываться дураками.
— То есть праведность вообще не имеет значения? — удивился я. — Странно, ты ведь упоминал религию!
— Да. Но лишь в том плане, что религия предписывает верующим некоторые правила. Древние космогонические религии часто содержали хоть и искаженные, но все же истинные сведения о реальности. Поэтому правила, предписываемые ими, нередко служили для накопления энергии, чтобы сделать посмертное существование людей более комфортным. И дело не только в комфорте. Объединенные общими правилами, близкие люди накапливали более или менее равную дозу энергии, если им удавалось прожить примерно равный промежуток времени. В результате те, кто были близки при жизни, и после смерти не расставались. Теперь все иначе. Кому-то пару тысяч лет назад пришло в голову, что отказ от вечности является величайшим самопожертвованием.
— В смысле? — не понял я.
— Была придумана религия, правила которой направлены не на накопление, а на уменьшение энергии. Самоистязание, голодовки, умерщвление плоти... Все это первыми адептами понималось как отказ от посмертного существования в сферах. Они так страдали при жизни, что хотели хоть после смерти отдохнуть, отказаться от вечного существования. Но их ученики всё переврали. Им невдомек уже было, что учителя пытались достигнуть растворения, распыления, исчезновения. Ученики почему-то решили, что величайшее самопожертвование даст им после смерти некое особенное блаженство. Как-то возвысит их над остальными. Обеспечит им место в VIP-зоне подле самого Бога. Представляешь, как теперь удивляются верующие праведники, когда вместо райских кущей попадают в ледяную пустоту тонких сфер, где нет света и звука? Неприятно, а главное — навсегда. Но они наотрез отказываются видеть истину, которую видели зачинатели их учения. — Северный Олень посмотрел на меня и добавил: — Ни одного из христиан мне еще ни разу не удалось убедить в бессмысленности и вреде прижизненных страданий. Умерщвляя плоть, сильную душу не вырастишь. Но они и слушать не хотели. А ведь, двигаясь по выбранному пути, можно попасть лишь туда, куда этот путь ведет. Их путь вел прямиком в ледяной ад тонких сфер, но когда я пытался им объяснить это во сне, они называли меня посланником дьявола. И продолжали пуще прежнего гнуть свою линию.
Слово «посланник» вызвало во мне воспоминание о диктофонной записи, сделанной Кириллом. Тема Посланника была там не менее важной, чем тема Хранителей. Может, Олень действительно никакой не добрый волшебник, а самый настоящий искуситель? Его взгляд, становившийся иногда жутковатым, подкидывал лишнюю гирьку именно на эту чашу весов.
— Ты и есть Посланник, — без особой уверенности заявил я. Это был пристрелочный выстрел.
— Кирилл оставил тебе посмертную запись, — спокойно ответил Олень. — Я знаю. Но в ней много неточностей. Например, Кирилл никогда не верил в существование Спящего Бога. Напрасно. Спящий Бог существует. Весь мир — просто один из его снов. Этих снов было бесчисленное множество, ведь Бог вечен. Почти все они были гораздо лучше теперешнего. Некоторые чуть-чуть лучше.
— Выходит, нынешний сон один их худших? — напрямую спросил я.
— Да. Хуже его был лишь сон о черно-красном мире, где русла рек были заполнены остывающей кровью. — Олень опустил голову. — Но этот тоже не очень хорош. Почему-то все здесь стараются друг друга убить. Это сон-кошмар. Не находишь?
Я не ответил. То, о чем говорил Олень, настолько совпадало с моими собственными ощущениями и с личным опытом последних пяти лет, что я усомнился в реальности происходящего. То есть понятно было, что все мне снится, но сны снам рознь — взять ту же сферу взаимодействия. Там каждый шаг столь близок к реальности, что напрямую взаимодействует с ней. А здесь реальность дала ощутимую трещину. Я не мог поверить в такое удивительное совпадение ощущений и даже формулировок. Возможно, Катька права, и Олень является лишь частью моего подсознания. Тогда какой смысл с ним разговаривать? Ни малейшего... Хотя разговаривают же люди сами с собой. Иногда это наводит на умные мысли, хотя и напоминает припадки шизофрении.
— Ты хочешь, чтобы я разбудил Спящего Бога? — Мне захотелось отсечь окольные пути, которыми Олень, по идее, должен был приближаться к главному.
Он не ответил, делая вид, что очень заинтересован растущим на холме подорожником. Я присел и опустил ладонь на прогретую солнцем землю. По ней бегали крошечные рыжие муравьи. От океана веяло свежестью, а запах хвои ее дополнял. Высоко в соснах шумел вечный ветер.
— Если сон Бога так плох, то откуда берутся такие замечательные миры? — вырвалось у меня.
— Мир один, — наконец ответил Олень, пожевывая лист подорожника. — Все остальное — лишь его отражения. Все сферы, если упрощенно, являются угасанием волновых функций реальности. Так понятно?
— Не очень, — признался я. — Но мне суть важна, а не какие-то функции.
Ощущение разговора с самим собой не проходило, но я решил не обращать на это внимания.
— Суть... — Северный Олень шагнул вперед и принялся за растущую под сосной сныть. — Вот тебе когда снится обычный сон, ты долго его потом помнишь?
— Не очень, — признался я.
— Конечно. Чем больше проходит времени, тем меньше и меньше деталей сна остается в памяти. Тем менее реальными и менее логичными кажутся ночные видения. У Спящего Бога так же.
— Погоди. Но у меня ведь только по прошествии некоторого времени реальность сна начинает утончаться.
— Ты все события воспринимаешь последовательно, — объяснил Олень. — Расставленными на линии времени. А для Бога вечность — как один миг и один миг — как вечность. Он воспринимает все бывшее, настоящее и будущее одновременно. Поэтому одновременно существуют все уровни воспоминания о том сне, который Спящий Бог видит в данный момент. Это и есть сферы реальности — ничего больше. Нынешний сон Бога кошмарен, но любому разуму свойственно помнить дольше хорошее, а не дурное. А потому, чем тоньше сфера, тем меньше в ней деталей вообще и плохих в частности. До определенного предела это улучшает миры, но самые тонкие сферы совершенно непригодны для существования разума. Там вообще нет деталей. Там нет почти ничего. Существует некоторая область наивысшего комфорта для душ. Чем от нее ближе к реальности, тем мир грубее и злее, чем дальше, тем менее предсказуем и менее вещественен.