Тогда ей понадобилось в туалет. «Мне нужно в туалет, Генри», — сказала она ему в тот вечер, когда они въезжали в городок Мейзи-Миллз. Генри ответил ей очень по-доброму, что придется потерпеть.
«Ай-ай», — произнесла Оливия с преувеличенной интонацией, передразнивая свою свекровь Паулину, которая умерла уже несколько лет тому назад: та часто говорила так в ответ на все, что ей не очень-то хотелось слышать. «Ай-ай, — повторила Оливия. — Ты скажи это моим внутренностям, — добавила она, чуть подвигавшись на своем месте в темноте машины. — Господи, Генри, я сейчас взорвусь!»
Но, по правде говоря, они провели очень приятный вечер. Несколько раньше, выше по реке, они встречались с друзьями — Биллом и Банни Ньютон: пошли в недавно открытый ресторан и прекрасно провели время. Грибы, фаршированные крабами, оказались превосходны, и весь вечер официанты вежливо кланялись и наполняли водой стаканы прежде, чем они успевали наполовину опустеть.
Однако еще более приятным для Оливии и Генри оказалось то, что история с отпрысками Билла и Банни была хуже, чем с их собственным сыном. У обеих пар было только по одному ребенку, но Карен Ньютон — как меж собой согласились Киттериджи — устроила родителям огорчения совсем иного порядка. Несмотря на то что Карен живет рядом с Биллом и Банни и родители все время могут видеться с ней и ее семьей. В прошлом году Карен завела кратковременный роман с мужчиной, работавшим в энергетической компании «Мидкоуст пауэр», но в конце концов решила сохранить семью. Все это, разумеется, серьезно волновало Ньютонов, несмотря на то что они не очень-то жаловали своего зятя Эдди.
И хотя для Киттериджей было поистине ужасным ударом то, как неожиданно напористая молодая жена Кристофера вырвала его с корнями из родной почвы, а ведь они рассчитывали, что Кристофер будет жить рядом с ними и вырастит детей (Оливия уже представляла себе, как станет учить его будущих детей высаживать луковицы)… Так вот, хотя это, конечно, было ударом, такое разрушение мечты, самый факт, что у Билла и Банни внуки живут рядом, но они — вредные злюки, — стал для Киттериджей источником несказанного утешения. В самом деле, Ньютоны в тот вечер рассказали им ужасную историю о том, как всего на прошлой неделе внук сказал Банни: «Может, ты мне и бабушка, но, видишь ли, это вовсе не значит, что я обязан тебя любить!» Кошмарная история, если подумать, — кто бы мог ожидать такого? У Банни заблестели глаза, когда она это рассказывала. Оливия и Генри утешали их как могли, качали головами, говорили, какой это позор, что Эдди, по сути, учит детей так высказываться, прикрываясь тем, что им необходимо «самовыражаться».
«Ну, Карен сама тоже виновата», — серьезно сказал Билл. И Оливия с Генри пробормотали, что, конечно, это правда, тут ничего не скажешь.
«Ох, господи, — проговорила Банни, сморкаясь в платочек, — иногда кажется, что в этой игре выиграть невозможно».
«Выиграть невозможно, — откликнулся Генри. — Но надо стараться».
«А как обстоят дела с калифорнийским контингентом?» — поинтересовался Билл.
«Злятся, — ответила Оливия. — Злые были, как черти в аду, когда мы им звонили на прошлой неделе. Я сказала Генри, надо перестать им звонить. Когда у них будет настроение с нами разговаривать — вот тогда мы с ними поговорим».
«Выиграть невозможно, — заметила Банни. — Даже если стараться». Но они смогли тогда посмеяться над всем этим, будто это было печально-смешно.
«Всегда хорошо слушать, как другие говорят о своих проблемах», — пришли к выводу Оливия и Банни, натягивая свитеры на парковке.
В машине было холодновато, и Генри сказал, что, если она хочет, можно включить отопление, однако Оливия отказалась. Они ехали сквозь тьму, периодически навстречу им шла машина, сверкали фары, затем дорога снова погружалась во мрак. «Как ужасно то, что мальчишка сказал Банни», — заметила Оливия, и Генри согласился, что это ужасно. Немного погодя Генри сказал: «Эта Карен… Что с нее взять». — «Да уж», — откликнулась Оливия. Но в животе у нее, где поначалу все привычно бурчало и перемещалось, что-то вдруг стало само по себе разбухать, и Оливия насторожилась, а затем и встревожилась.
— Господи, — произнесла она, когда они остановились на красный свет у моста, ведущего в город Мейзи-Миллз. — Я и правда сейчас взорвусь.
— Я не совсем понимаю, что я могу сделать, — сказал Генри, наклоняясь и вглядываясь сквозь переднее стекло. — Бензозаправки на другой окраине города, да и кто знает, работают они в это время или нет? Мы будем дома через пятнадцать минут.
— Нет, — возразила Оливия, — Поверь, я держусь как могу. Но я на пределе.
— Ну…
— Зеленый! Поезжай! Заезжай в больницу, Генри. У них там должен быть туалет.
— В больницу? Ну, Олли, не знаю.
— Поворачивай в больницу, не то я закричу! — И она добавила: — Я же там родилась. Думаю, они разрешат мне воспользоваться туалетом.
Больница стояла на вершине холма, теперь она разрослась — к ней пристроили новое крыло. Генри свернул в ворота и проехал мимо вывески, кричавшей «СКОРАЯ ПОМОЩЬ».
— Что ты делаешь? — спросила Оливия. — Ради всего святого!
— Везу тебя к главному входу.
— Останови эту чертову машину!
— Ох, Оливия! — Его голос звучал огорченно, она решила — это из-за того, что он терпеть не может, когда она бранится.
Генри дал задний ход и остановил машину перед большой, хорошо освещенной синей дверью с надписью «Скорая помощь».
— Спасибо, — поблагодарила Оливия. — Что, это было так уж трудно сделать?
Сестра в ярко освещенном, чистом и пустом приемном зале оторвала взгляд от письменного стола и устремила его на Оливию.
— Мне нужен туалет, — выпалила Оливия, а сестра подняла руку в белоснежном рукаве и указала ей, куда идти. Оливия подняла над головой ладонь в знак благодарности и скрылась за дверью.
«Уф! — произнесла она громко, обращаясь к себе самой. — Уфф». Наслаждение есть отсутствие боли, как утверждал Аристотель. Или Платон. Кто-то из них.
Оливия окончила колледж, получив степень бакалавра с отличием. А Паулине именно это и не понравилось. Представить только! Мать Генри на самом деле что-то такое говорила о девицах с отличием, которые в принципе некрасивы и не умеют развлекаться. Ну, Оливия не собиралась испортить себе удовольствие от этого момента мыслями о Паулине. Она закончила свои дела, вымыла руки и, держа ладони под сушителем, принялась оглядывать помещение: туалет оказался просторным, в нем и хирургические операции можно было бы проводить. Это из-за людей в инвалидных колясках. В наши дни вас привлекут к ответственности, если вы не построите что-то достаточно большое, чтобы вместить инвалидную коляску, но сама она предпочла бы, чтобы ее просто застрелили, если дело до коляски дойдет.
— С вами все в порядке? — Сестра стояла в коридоре, белоснежный свитер и брюки висели на ней мешком. — Что у вас? Диарея?
— Взрывчатка, — ответила Оливия. — Господи прости. Теперь все прекрасно, спасибо вам большое.
— Вырвало?
— Нет, что вы!
— На аллергию жалуетесь?
— Нет. — Оливия оглядела приемный зал. — У вас тут что-то пустовато, дела неважно идут?
— К концу недели оживляются.
Оливия кивнула:
— Народ вечеринки устраивает. На деревья наезжает.
— Чаще всего, — сказала сестра, — семейные неприятности. В прошлую пятницу у нас тут брат сестренку в окно выкинул. Боялись, она шею себе сломала.
— Батюшки, — поразилась Оливия, — и все в этом маленьком городке?
— Но с ней все обошлось. Думаю, доктор уже готов вас посмотреть.
— Но мне вовсе не нужен доктор. Мне был нужен туалет. Мы обедали с друзьями, и я ела все, что под руку попадет. Меня муж ждет на стоянке.
Сестра потянулась за рукой Оливии и стала рассматривать ладонь.
— Давайте мы все-таки проявим тут осторожность и подождем минуточку. У вас нет зуда в ладонях? В подошвах ног? — Она пристально вгляделась в Оливию. — А уши у вас всегда такие красные?
Оливия потрогала свои уши.
— А что такое? — спросила она. — Я что, уже умирать собралась?
— Да мы тут как раз вчера женщину потеряли, — объяснила сестра. — Примерно вашего возраста. Как и вы, она обедала с мужем в ресторане, а потом заявилась сюда с диареей.
— Ох, ради всего святого! — воскликнула Оливия, но сердце у нее заколотилось сильнее, и лицу стало жарко. — Так что же за болезнь с ней приключилась?
— Аллергия на крабовое мясо, и у нее произошел анафилактический шок.
— Ну вот. А у меня никакой аллергии на крабовое мясо нет.
Сестра спокойно кивнула:
— Та женщина годами его ела — без проблем. Пусть доктор просто на вас глянет. Вы же и правда пришли сюда вся разгоряченная, покрасневшая, возбужденная.
Сейчас Оливия чувствовала себя гораздо более возбужденной, но не собиралась осведомлять об этом сестру; не собиралась она и сообщать ей о грибах, фаршированных крабовым мясом. Если доктор ей понравится, она ему скажет.
Оливия потрогала свои уши.
— А что такое? — спросила она. — Я что, уже умирать собралась?
— Да мы тут как раз вчера женщину потеряли, — объяснила сестра. — Примерно вашего возраста. Как и вы, она обедала с мужем в ресторане, а потом заявилась сюда с диареей.
— Ох, ради всего святого! — воскликнула Оливия, но сердце у нее заколотилось сильнее, и лицу стало жарко. — Так что же за болезнь с ней приключилась?
— Аллергия на крабовое мясо, и у нее произошел анафилактический шок.
— Ну вот. А у меня никакой аллергии на крабовое мясо нет.
Сестра спокойно кивнула:
— Та женщина годами его ела — без проблем. Пусть доктор просто на вас глянет. Вы же и правда пришли сюда вся разгоряченная, покрасневшая, возбужденная.
Сейчас Оливия чувствовала себя гораздо более возбужденной, но не собиралась осведомлять об этом сестру; не собиралась она и сообщать ей о грибах, фаршированных крабовым мясом. Если доктор ей понравится, она ему скажет.
Генри припарковался прямо перед входом в помещение «Скорой помощи» и так и не выключил двигатель. Оливия жестом показала ему, чтобы он опустил стекло.
— Они хотят меня обследовать, — сказала Оливия, наклонившись к окну.
— Положить в больницу?
— Обследовать. Убедиться, что у меня нет шока. Да выключи ты эту чертову штуку!
Впрочем, он уже повернулся, чтобы выключить радио: он слушал репортаж об игре «Красных носков».[29]
— Олли, господи боже мой! С тобой все в порядке?
— У них тут вчера какая-то женщина задохнулась из-за крабового мяса, теперь они боятся, что их засудят. Они проверят мой пульс, и я сразу выйду. Но тебе придется отвести машину.
Сестра отодвинула в сторону тяжелый зеленый занавес в дальнем конце зала.
— Он слушает бейсбольный репортаж, — сообщила Оливия, направляясь к сестре. — Когда он подумает, что я уже умерла, полагаю, он сюда зайдет.
— Я за ним присмотрю, — пообещала сестра.
— На нем красная куртка.
Оливия положила сумку на соседний стул и уселась на высокую, как стол, кушетку для осмотра пациентов, а сестра принялась измерять ей давление.
— Лучше перестраховаться, чем потом жалеть, — сказала сестра. — Но я надеюсь, с вами все в порядке.
— Надеюсь, что так, — согласилась Оливия.
Сестра оставила ее наедине с анкетой, пришпиленной к планшетке, и Оливия сидела на высокой кушетке, заполняя графы. Пристально посмотрела на свои ладони и отложила планшетку. Что ж, если вламываешься, пошатываясь, в приемную «Скорой помощи», то их дело — тебя обследовать. Она покажет им язык, даст пощупать пульс, пока будет рассказывать врачу о том, как они ходили в ресторан и что она зашла к ним, только чтобы воспользоваться туалетом по дороге домой, и — да, у нее была ужасная диарея, что ее очень удивило, но никакого зуда ни в ладонях, ни в ступнях.
— Что же вы ели? — спросил ее доктор так, будто ему это было интересно.
— Я начала с грибов, фаршированных мясом крабов, и мне известно, что какая-то пожилая дама вчера вечером от этого умерла.
Доктор начал с того, что пощупал у Оливии мочки ушей.
— Не вижу никаких признаков высыпаний, — заявил он. — Скажите мне, что еще вы ели?
Оливия тут же оценила, как этому молодому человеку удается не выказать ни малейших признаков скуки. Очень многие врачи заставляют тебя чувствовать себя черт-те как, вроде ты всего-навсего толстый кусок мяса, движущийся на конвейерной ленте.
— Бифштекс. И картофелину. Печеную. Огромную, с вашу шапочку. И шпинат со взбитыми сливками. Дайте-ка вспомнить. — Оливия прикрыла глаза. — И жалкий маленький салатик, но с прекрасной заправкой.
— А суп? В суп кладут самые разные приправы, которые могут вызвать аллергическую реакцию.
— Никакого супа, — сказала Оливия, открывая глаза. — Зато прекрасный кусок творожной ватрушки на десерт. С клубникой.
Записывая все ею сказанное, доктор заметил:
— Вероятнее всего, это случай активного гастрорефлюкса.
— А-а, понятно, — произнесла Оливия. Потом, поразмышляв над этим с минуту, добавила: — С точки зрения статистики вряд ли похоже, что у вас две женщины могут помереть по одной и той же причине два вечера кряду.
— Думаю, с вами все в порядке, — ответил доктор. — Но мне все равно хотелось бы вас осмотреть. Прощупать ваш живот, прослушать сердце. — Он вручил ей голубой бумажно-синтетический квадратик. — Наденьте это. Открывается спереди. Все с себя снимите.
— Ох, ради всего святого! — взмолилась Оливия, но он уже скрылся за занавесом. — Ох, ради всего святого, — повторила она, закатывая глаза, но стала делать то, что сказал доктор, потому что он так мило себя вел и еще потому, что эта тетка с крабами накануне померла.
Оливия сложила брюки и положила их на стул, тщательно подсунув под них трусы, чтобы доктор, когда вернется, их не увидел.
Дурацкий узенький синтетический поясок, рассчитанный на какую-нибудь тощуху-пищуху, едва сходился у нее на талии. Ей все же удалось его завязать — получился крохотный белый бантик. Ожидая врача, она сложила руки и вдруг осознала, что всякий раз, когда она проезжала мимо этой больницы, у нее в голове возникали две мысли: о том, что она здесь родилась, и о том, что сюда привезли тело ее отца после его самоубийства. Да, ей пришлось через многое пройти в своей жизни, но это не так уж важно. Она выпрямила спину. Другим тоже пришлось через многое пройти.
Оливия слегка покачала головой, подумав о том, как медсестра рассказывала про кого-то, кто выбросил свою сестренку в окошко, вот так запросто! Если бы у Кристофера была сестра, он никогда бы ее в окно не выбросил. Если бы Кристофер женился на своей регистраторше, он по-прежнему жил бы здесь, в городе, рядом с ними. Впрочем, та девчонка была глупая. Пробивная, решительная и злющая, как летучая мышь из преисподней.
Оливия снова выпрямилась и посмотрела на стеклянные флакончики со всякими разными вещами, выстроившиеся рядком на стойке, на коробку с латексными перчатками. В ящиках вон того металлического шкафа, несомненно, находятся шприцы самых разных видов, для решения самых разных проблем. Она покрутила ступней — в одну сторону, потом в другую. Через минуту она обязательно высунет нос наружу — узнать, все ли в порядке у Генри. Она понимала, он не останется сидеть в машине, даже слушая репортаж о бейсболе. А завтра она позвонит Банни и расскажет ей об этом небольшом фиаско.
После этого все было похоже на то, как пишут картину губкой: вроде кто-то прижал обмокнутую в краску губку к внутренней стороне ее мозга, и только то, что эта губка окрасила, только эти мазки содержали все, что ей запомнилось об остатке той ночи. Раздался короткий шуршащий звук — отдернули занавес, жестяно прозвякали кольца по металлическому стержню, на котором он висел. Появился человек в синей лыжной маске, он махал рукой в сторону Оливии, крича: «Слазьте!» Наступило странное замешательство. На секунду в ней проснулась школьная учительница, и она произнесла «Эй, эй, эй!», а он опять крикнул: «Слазьте, дама, слезайте же, господи!» — «Слезать — куда?» — кажется, спросила она, потому что оба были смущены, в этом она была уверена: она, стягивавшая на себе узкое бумажное одеяние, и этот худощавый человек в синей лыжной маске, махавший на нее рукой. «Смотрите, — пробормотала она, язык у нее прилипал к гортани, как липкая бумага от мух, — моя сумка рядом, вон на том стуле».
Но тут послышался крик из приемного зала. Кричал мужчина, он все приближался, и удар с размаху его одетой в сапог ноги, опрокинувший стул, поверг Оливию в черную бездну ужаса. Высокий мужчина, с ружьем в руке, в огромном жилете цвета хаки со множеством карманов с клапанами. Но казалось, именно маска, которая на нем была, — хеллоуинская маска розовощекого смеющегося поросенка, омерзительная пластмассовая морда розовой смеющейся свиньи сошвырнула Оливию вниз, в ледяные водные глубины. Там, под водой, она разглядела водоросли его камуфляжных штанов и поняла, что кричит он на нее, но не смогла расслышать ни слова.
Ее заставили пройти через холл босиком, в этом бумажно-синтетическом халате, а сами шли следом; ногам было больно, и они казались огромными, словно огромные бурдюки, наполненные водой. Резкий толчок в спину, она пошатнулась, запнулась, схватившись за края бумажного халата, — ее втолкнули в дверь туалета, где она уже побывала. Там на полу, спинами к трем разным стенам, сидели сестра, доктор и Генри. Молния на красной куртке Генри была расстегнута, куртка перекосилась, одна брючина задралась почти до колена.
— Оливия, они причинили тебе боль?
— Заткни свою грёбаную мать-перемать! — прорычал мужчина с улыбающейся свиной физиономией и сапогом ударил Генри по ноге. — Еще одно слово — и я вышибу твои грёбаные мозги здесь и сейчас!
Красочный мазок памяти всякий раз начинал мелко дрожать: потрескивание липкой ленты в ту ночь у нее за спиной, когда ленту торопливо отматывали с катушки, то, как грубо завели ей за спину руки, как закрутили вокруг них липкую ленту; именно тогда она осознала, что скоро умрет, что все они, все до единого, будут убиты, точно приговоренные к расстрелу: им придется встать на колени. Ей было велено сесть, но садиться со связанными за спиной руками было ох как трудно, да еще в голове нещадно стучало и плыло. Она подумала: «Только поскорее!» Ноги у нее так тряслись, что пятки чуть слышно шлепали о плитки пола.