Повернувшись лицом к проходу, Джейн увидела, что Лидии поднимаются по ступенькам, ведущим вдоль задней стены на галерею.
— Ах, вон же они, вон Лидии! — воскликнула она. — Мы так давно с ними не виделись! Она прекрасно выглядит.
Боб крепко сжал ее руку и прошептал:
— Ты тоже.
Появились оркестранты в черных костюмах и расселись впереди, у кафедры проповедника. Поправили пюпитры, расположили ноги под углом, приподняли подбородки, воздели смычки, и послышались дисгармонические звуки настраивающегося оркестра.
Джейн тревожило то, что ей известно нечто такое о Лидии Грейнджер, чего может — даже теперь! — не знать миссис Лидия. Это было как-то неприлично, вроде ты непрошено вторглась в чужую жизнь. Но ведь в конце концов такие вещи становятся кому-то известны. Если работаешь школьной медсестрой, например, или библиотекаршей с розовыми волосами, в конце концов узнаёшь, кто вышел замуж за алкоголика, у кого дети обделены вниманием и страдают нервным расстройством (отчего это и случилось на самом деле), кто швыряется тарелками, а кто ночует на медицинской кушетке. Ей не хотелось думать о том, что здесь, в церкви, могут быть люди, которым известно о ее детях что-то, чего она сама о них не знает. Джейн быстро наклонилась к мужу и шепнула:
— Надеюсь, здесь в церкви нет никого, кто знал бы о моих детях такое, о чем не знаю я.
Но уже началась музыка, и Боб только подмигнул ей в ответ — медленно и ободряюще подмигнул одним глазом.
Когда играли Дебюсси, он заснул, скрестив на груди руки. Взглянув на мужа, Джейн почувствовала, как полнится ее сердце музыкой и любовью к нему, к этому мужчине, сидящему рядом с ней, к этому старому(!) человеку, которого всю жизнь преследовали его детские проблемы: его мать вечно злилась на него. В его лице даже сейчас она могла разглядеть того маленького мальчика, стремящегося быть незаметным, всегда боящегося чего-то: даже в этот момент, когда он заснул на концерте, в его лице заметны следы нервного напряжения. «Дар! — снова подумала она, легонько кладя затянутую в перчатку руку ему на колено. — Это дар — иметь возможность знать человека так много лет».
Миссис Лидии подтянули кожу вокруг глаз, и теперь они смотрели с ее лица, словно глаза шестнадцатилетней девушки.
— Вы выглядите чудесно, — сказала ей Джейн, хотя вблизи эффект был устрашающий. — Просто чудесно, — повторила она, потому что ведь должно быть невероятно страшно, когда скальпель подносят так близко к твоим глазам! — А как Лидия? — спросила Джейн. — И все остальные?
— Лидия опять собирается замуж, — ответила миссис Лидия, чуть подвинувшись, чтобы дать кому-то пройти. — Мы ужасно этому рады.
Ее муж, приземистый, сутулый, закатил глаза вверх и побренчал мелочью в кармане.
— Дороговато обходится, — произнес он; его жена, в красной фетровой шляпке, примостившейся на ее золотистых волосах, одарила его быстрым взглядом, который он, казалось, проигнорировал. — Все эти счета от психиатра, черт бы его побрал, — добавил он, обращаясь к Бобу с усмешкой, вроде бы ведя разговор «как мужчина с мужчиной».
— Ну конечно, — учтиво согласился Боб.
— А вы нам расскажите, что поделывают ваши зайчатки-крольчатки?
Темная губная помада миссис Лидии идеально очерчивала линию губ.
Так что Джейн пришлось поочередно называть возраст каждого из внуков, рассказывать о том, где и кем работают зятья, и про девушку, на которой, как они надеются, собирается жениться Тим. А так как Лидии только молча кивали в ответ, не произнося даже: «Это хорошо!» — Джейн чувствовала, что вынуждена продолжать, как-то заполнять это молчание, это пространство между их такими близкими, прямо-таки угрожающе нависшими над нею и Бобом лицами.
— Этим летом Тим отправился заниматься скайдайвингом, — сообщила им она и призналась, что была просто до смерти напугана этим; кажется, он избавился от этого наваждения, совершив несколько прыжков в воду: больше он об этом не упоминает. — Но, по правде говоря… — продолжала Джейн, вздрагивая и плотнее стягивая на себе черное пальто, — представить только — прыгать в воду из самолета!
Сама она слишком хорошо себе это представляла, и сердце у нее колотилось о ребра.
— Вы не из тех, кто способен пойти на риск, а, Джейн? — спросила миссис Лидия, глядя на нее своими новыми, шестнадцатилетними глазами: это ужасно нервирует, когда с лица старой женщины на тебя смотрят глаза шестнадцатилетней девушки.
— Не из тех, — согласилась Джейн, но интуитивно почувствовала, что ее оскорбили. И когда рука Боба коснулась ее локтя, она поняла, что и он тоже воспринял это замечание как оскорбительное для нее.
— Вы всегда были моей любимицей, Джейни Хаултон, — неожиданно заявил приземистый, краснолицый мистер Лидия, протянув руку и быстрым движением погладив Джейн по плечу, укрытому ее симпатичным черным пальто.
Тут Джейн почувствовала, что совершенно измождена этой глупейшей ситуацией. Как, предполагается, ты должна отвечать, когда приземистый, неприглядный человечек, на чьем пути ты какое-то количество лет нечасто и ненадолго оказывалась, вдруг говорит тебе, что ты всегда была его любимицей?
— Вы не планируете в скором времени удалиться на пенсию, Элан? — вот какой вопрос она милым тоном задала ему в ответ.
— Ни за что! — воскликнул человечек. — Я удалюсь, когда помру.
Он рассмеялся, и все они рассмеялись вместе с ним; а по быстрому взгляду, который он бросил на миссис Лидию, и по тому, как она подняла к небу свои новые, с иголочки, глаза, Джейн поняла, что ему вовсе не хочется целый день находиться дома со своей женой и что ей тоже вовсе не хочется, чтобы он целый день был дома. Миссис Лидия сказала Бобу:
— А вы ведь вышли на пенсию с тех пор, как мы виделись в последний раз? Забавно, правда, как мы с вами встретились в аэропорту в Майами, а? — И добавила, подергав мочку уха рукой в перчатке и глядя на Джейн, а потом переводя взгляд вверх, на лестницу, ведущую на галерею: — Как тесен мир, в котором мы живем!
Боб шагнул в сторону, готовясь идти назад, к их скамье.
— Когда же это было? — спросила Джейн. — Майами?
— Пару лет назад. Мы навещали наших друзей, о которых вам тогда рассказывали, — мистер Лидия кивнул Бобу, — в их маленьком закрытом жилом комплексе. Мне-то такое блюдо вовсе не по вкусу, можете мне поверить. — Он покачал головой, потом, прищурившись, взглянул на Боба. — А это не сводит вас с ума — торчать целый день дома?
— Мне нравится, — твердо заявил Боб. — Очень нравится.
— Мы заняты всякими разными делами, — сказала Джейн, будто ей необходимо было что-то объяснить.
— Какими делами?
И тут Джейн возненавидела ее — эту высокую женщину, с ее накрашенным лицом, с ее жесткими глазами, пристально глядящими из-под красной фетровой шляпки; ей не хотелось рассказывать миссис Лидии, как каждое утро они с Бобби, рано-рано, первым делом идут на прогулку; как, вернувшись, готовят кофе, едят овсянку с отрубями и читают друг другу газету. Как они планируют предстоящий день, идут по магазинам — например, покупают ей пальто или ему особую пару туфель, потому что у него теперь такие проблемы с ногами.
— А мы еще кое на кого в той поездке наскочили, — сообщил мистер Лидия. — На Шепардов. Они жили в доме отдыха гольф-клуба, к северу от Майами.
— Мир тесен, — опять повторила миссис Лидия и снова рукой в перчатке подергала мочку уха.
На этот раз она уже не смотрела на Джейн, только вверх, вдоль лестницы на галерею.
Среди людской толпы двигалась Оливия Киттеридж. Ростом она выше многих, и было хорошо видно, что она, обернувшись, что-то говорит мужу, наверное смешное. Генри кивал, на лице его появилось выражение сдерживаемого веселья.
— Пожалуй, нам лучше вернуться туда, — проговорил Боб, кивнув в сторону внутренней части храма и дотронувшись до локтя жены.
— Давай, — произнесла миссис Лидия, постучав программкой по рукаву мужа. — Пошли. Прелестно было повидать вас.
Она пошевелила пальчиками в сторону Джейн и стала подниматься по лестнице.
Джейн протиснулась мимо группки людей, стоявших прямо в проходе, и они с Бобом вернулись на свои места; она плотнее закуталась в пальто, скрестила ноги, похолодевшие в черных шерстяных брюках.
— Он ее любит, — сказала она наставительным тоном. — Вот почему он ее терпит.
— Кто? Мистер Лидия?
— Нет. Генри Киттеридж.
Боб ничего не ответил. Они смотрели, как другие слушатели входят и снова рассаживаются по своим местам, среди них и Киттериджи.
— Майами, — обратилась Джейн к Бобу. — О чем это он? — Она внимательно смотрела на мужа.
Боб выпятил нижнюю губу и пожал плечами, желая показать, что он не знает.
— Когда это ты был в Майами?
— Вероятно, он имел в виду Орландо. Помнишь, когда я должен был закрыть тот счет в Орландо?
— Кто? Мистер Лидия?
— Нет. Генри Киттеридж.
Боб ничего не ответил. Они смотрели, как другие слушатели входят и снова рассаживаются по своим местам, среди них и Киттериджи.
— Майами, — обратилась Джейн к Бобу. — О чем это он? — Она внимательно смотрела на мужа.
Боб выпятил нижнюю губу и пожал плечами, желая показать, что он не знает.
— Когда это ты был в Майами?
— Вероятно, он имел в виду Орландо. Помнишь, когда я должен был закрыть тот счет в Орландо?
— Ты случайно встретил Лидий в аэропорту во Флориде? Ты мне никогда про это не говорил.
— А я уверен, что говорил. Это же было сто лет назад.
Музыка заполнила храм. Она заполнила все пространство, не занятое людьми, или пальто, или скамьями, она заполнила все пространство в голове Джейн Хаултон. Джейн даже подергала шеей вперед-назад, как бы пытаясь стряхнуть с себя громоздкую тяжесть звука, и вдруг осознала, что на самом деле никогда не любила музыку. Казалось, музыка несла с собой, возвращала назад все призраки и боли долгой жизни. Пусть получают от музыки наслаждение другие, все эти люди, что слушают ее так серьезно, в этих своих меховых шубках и красных фетровых шляпках, с их утомительной и скучной жизнью… что-то ложится ей на колено… рука ее мужа.
Джейн смотрит на его руку, лежащую поверх черного пальто, которое они покупали вместе. Большая рука пожилого мужчины, красивая рука, с длинными пальцами, исчерченная набухшими венами, настолько же знакомая ей — ну почти, — как ее собственная.
— С тобой все в порядке, Джейн? — Он шепчет, почти прислонив губы к ее уху, но ей кажется, что он говорит слишком громко.
Она двумя пальцами описывает круг — это их личный язык знаков из далекого прошлого: «Давай уйдем», — и он кивает.
— Ты в порядке, Джейн? — спрашивает он уже на тротуаре, беря ее под руку.
— Ой, знаешь, меня как-то утомляет эта тяжелая музыка. Ты не против?
— Да нет. С меня достаточно.
В машине, в темноте и тишине их машины, она ощущает, как между ними возникает некое общее знание. Так было и в церкви: оно сидело там, на скамье между ними, тесно прижавшись к обоим, словно ребенок, это таинственное, незримое нечто, непрошено проникшее в их вечер.
— О господи, — тихонько проговорила Джейн.
— Что, Джейни?
Она покачала головой, и он больше не спрашивал.
Светофор впереди зажег желтый свет, Генри сбавил ход, поехал совсем медленно и остановился.
— Я ее ненавижу! — вырвалось вдруг у Джейн.
— Кого? — удивленно спросил Генри. — Оливию Киттеридж?
— Конечно нет! С чего бы вдруг мне ненавидеть Оливию Киттеридж? Донну Грейнджер. Я ее просто терпеть не могу. В ней есть что-то такое, от чего мурашки по всему телу, — гадость какая-то. Воображала. «Ваши зайчатки-крольчатки!» Ненавижу! — Джейн даже топнула ногой о пол машины.
— Не думаю, что все это стоит такого взрыва эмоций, Джейни. На самом деле не стоит, ты согласна? — спросил Боб, и она уголком глаза увидела, что он не повернул головы в ее сторону, чтобы на нее взглянуть.
В последовавшей затем тишине гнев Джейн все разрастался: он становился огромным, наплывал, словно вода, заполнявшая пространство вокруг них, будто они проезжали по мосту над прудом и вдруг оказались внизу, — затхлые, холодные воды пруда поднимались, заливая их обоих.
— Она была так занята, посещая парикмахерские, что даже не заметила, что ее дочь беременна! Даже не знала об этом! Да и сейчас, скорее всего, не знает. До сих пор не знает, что это я тогда утешала девочку, столько лет тому назад, это я так переживала за нее, что чуть не заболела сама.
— Ты была добра к этим девочкам.
— Впрочем, ее младшая сестра, Пэтти… Противная девчонка. Я ей никогда не доверяла, и Трейси тоже не следовало ей доверять.
— Господи, что ты такое говоришь?
— Знаешь, Трейси была слишком простодушна. Разве ты не помнишь, как они устроили у нас ночной девичник[31] и в результате Трейси чувствовала себя совершенно подавленной?
— Да этих ночных девичников было, наверное, больше сотни за все те годы, Джейни. Нет, того девичника я не помню.
— Пэтти Грейнджер рассказала Трейси, что одна девочка в классе ее не любит. Одна девочка! «Знаешь, на самом деле она тебя вовсе не любит». — Джейн чуть не расплакалась, вспоминая об этом. У нее дрожал подбородок.
— О чем ты говоришь?! Ты же любила Пэтти.
— Я кормила Пэтти, — ответила Джейн с яростью. — Я кормила эту паршивую девчонку многие годы. Ее родителей вечно не было дома, они разъезжали то в один город, то в другой, то на вечеринку тут, то на прием там, оставляя другим людям заботу о своих детях.
— Джейни, успокойся.
— Будь добр, не говори мне «успокойся»! — сказала она. — Будь добр, не говори мне этого, Боб.
Джейн услышала, как он тихонько вздохнул, представила себе в темноте, как он поднимает глаза к небесам.
Остаток пути они ехали в молчании, проезжая мимо рождественских огней, мимо то вспыхивавших, то гаснувших рождественских оленей; Джейн смотрела в окно, глубоко засунув руки в карманы пальто. Только после того, как они оставили город позади и выехали на последний, длинный отрезок дороги Бейзинг-Хилл-роуд, Джейн заговорила снова, спокойно, в ее тоне слышалось искреннее замешательство.
— Бобби, я не знала, что ты когда-то случайно встретился с Лидиями в аэропорту Орландо. Мне думается, ты никогда мне об этом не говорил.
— Ты, вероятно, забыла. Это было очень давно.
Впереди них сквозь деревья сиял лунный серп — крохотная, сверкающая, изогнутая, бесконечно малая частица на черном небе ночи, и что-то шевельнулось в заполненном водой мозгу Джейн. Это было воспоминание о том, как та женщина — миссис Лидия — взглянула на нее, а потом отвела глаза, собираясь подниматься по лестнице на галерею. Теперь уже вполне намеренно, Джейн взяла совершенно спокойный тон — тон непринужденной беседы.
— Бобби, — попросила она, — прошу тебя, скажи мне правду: на самом деле ты встретился с ними в аэропорту Майами, ведь так?
И когда он не ответил, Джейн вдруг ощутила боль в кишечнике, и где-то глубоко внутри все у нее содрогнулось; какой усталой вдруг сделала ее эта особая, такая знакомая боль, эта тяжесть, которая представлялась ей толстым листом потускневшего серебра, разворачивающимся у нее внутри, а затем застилающим и все снаружи, гасящим рождественские огни, накрывающим уличные фонари, свежий снег, прелесть всего окружающего… все исчезло, ничего не осталось.
— О господи, — произнесла она. — Не могу этому поверить. — И добавила: — Правда не могу поверить.
Боб завел машину на въездную аллею и выключил двигатель. Оба они остались сидеть.
— Джейни, — сказал он.
— Скажи мне. — Такая спокойная. Она даже вздохнула. — Прошу тебя — скажи мне.
В темноте машины она слышала, что теперь его дыхание участилось — как и ее собственное. Ей хотелось сказать ему, что теперь их сердца слишком стары для такого, нельзя причинять такое сердцу, нельзя надеяться, что оно такое выдержит.
В тусклом свете, доходившем к ним от крыльца, лицо Боба казалось мертвенно-бледным, призрачным. Только бы он не умер прямо здесь и сейчас.
— Просто скажи мне, — повторила она совсем по-доброму.
— У нее оказался рак груди, Джейни. Тогда, весной, она позвонила мне в контору, перед моим уходом на пенсию, а до тех пор я много лет ничего от нее не слышал. Много лет, Джейни.
— Ладно, — сказала Джейн.
— Она была очень несчастна. У меня на душе стало нехорошо. — Боб по-прежнему не смотрел на нее: смотрел куда-то вперед, над рулевым колесом. — Я почувствовал… Ну, не знаю. Могу только сказать тебе — я жалею, что она мне позвонила. — Теперь он откинулся на спинку кресла и глубоко вздохнул. — Мне надо было лететь в Орландо, закрыть тот счет, вот я и сказал ей, что заеду повидаться, и так и сделал. Я отправился в Майами и увиделся с ней, и это было ужасно, в этом было что-то трагичное и жалкое. На следующий день я улетал из Майами, где и встретил Грейнджеров.
— Ты провел с ней ночь в Майами?
Теперь Джейн била дрожь, у нее стучали бы зубы, если бы она дала им волю.
Боб как-то обмяк в кресле. Голова его покоилась на подголовнике, глаза были закрыты.
— Я хотел в тот же вечер уехать назад в Орландо на машине. Так я запланировал заранее. Но час был слишком поздний. И мне казалось неловким уехать, да и, откровенно говоря, я не чувствовал себя способным такой поздней ночью благополучно довести машину до Орландо. Это было ужасно, Джейни. Если бы ты только знала, как глупо, и ужасно, и жалко все это было!
— И много ты разговаривал с ней с тех пор?
— Я один раз позвонил ей, через несколько дней после возвращения, и это все. Я говорю тебе правду.