— Нам полагается иметь какие-то особые навыки, так ведь? — предположила Плам. — У каждого своя специальность?
— И у тебя ее, надо полагать, нет, — съязвила Бетси.
— Ты так думаешь? Я иллюзионистка вообще-то.
— Моя специальность — транспорт. И предсказания — так, по мелочи, — сообщил Пашкар.
— Стоппард?
— Артефакты, — гордо ответил пацан. Вундеркинд, не иначе — вот почему у птицы к нему особое отношение.
— У меня взлом, проникновение и прочий вред, — сказала Бетси. — А ты, Квентин, что скажешь? — Она произносила его имя так, точно не считала его настоящим.
— Ремонт и починка.
— Починка? — переспросил Стоппард. — На хрена нам это сдалось?
— Фиг знает. Спроси у птицы.
Квентин сильно сомневался, что оказался здесь из-за своей специальности, но не хотел пока об этом упоминать.
Они уже, к счастью, прибыли: лимузин въехал под освещенный навес «Марриотта», и носильщики в дешевых ливреях устремились к нему. Если они думали обнаружить внутри пьяненьких щедрых молодоженов, их ожидало разочарование.
— Скорей бы уж вылезти из этой колымаги, — сказала Бетси.
— Говори за себя, — возразила Плам. — У меня, например, выпускного не было.
Лайонел заказал для них целых три «люкса». В ожидании инструкций они разместились на громадном бежевом диване в одной из гостиных. Бетси просматривала список услуг, птица клевала орешки из мини-бара.
К банкам «Хайнекена» на кофейном столике приложился пока один только Стоппард — возможно, впервые в жизни.
— Итак: что мы знаем и что нет. — Лайонел, стоя у выключенного телевизора, тронул плоский экран, и там появилось изображение — видимо, прямо из его головы. Такого трюка Квентин еще не видел. — Вот саквояж: не тот, который нам нужен, но марка и модель те же. — Изысканная штучка: светло-коричневый, в меру потертый, очень английский, с множеством ремешков и застежек. Идеально для уикен да за городом.
— Мы ищем Берти Вустера?[6] — спросил Квентин, не вызвав общего смеха.
— Мы почти уверены, что он находится где-то на восточном побережье. — На экране вспыхнула карта восточных штатов, где были выделены наиболее вероятные пункты. — И почти уверены, что его владельцы не знают, что это: насколько нам известно, они пока не сумели его открыть.
— Почему бы вам просто его не выкупить? — спросила Плам. — Денег у вас, как я понимаю, много.
— Мы пытались, но владельцы догадываются, что вещь эта очень ценная, и не хотят расставаться с ней, не зная, в чем ее ценность. Мы полагаем, что они убили женщину-антиквара, у которой приобрели саквояж вместе с другими предметами. К сожалению, наши попытки купить его только подтвердили их подозрения.
— Убили? — воскликнул Стоппард. — Да.
Стоппард, скорее взбудораженный, чем напуганный, вытаращил глаза и снова глотнул из банки.
— Скажу сразу: совесть вас в контактах с этими персонажами тревожить не будет, — продолжал Лайонел. — Сволота высшей лиги, Парой себя называют. — На экране появились фотографии, снятые, видимо, длинным объективом с приличного расстояния. Мужчина и женщина, оба приятной внешности, немного за тридцать. — Манипуляторы, работают с гражданскими: такая у них игра.
Квентин помрачнел. Он уже слышал о магах, которые, соревнуясь друг с другом, спекулируют на бирже, развязывают войны и проворачивают выборы (Папы Римского в том числе). Мир для них все равно что шахматная доска. Избирательные эксцессы 2000 года происходили, скорее всего, из-за пари, заключенного двумя магами.
— Как их найти? — спросил он.
— Об этом не беспокойтесь.
— Я все-таки не понимаю, для чего вам саквояж, — сказала Плам.
— Вам и не надо, — вмешалась в разговор птица. — Мы вам не за это платим.
— Знаю, что не за это, но очень уж все это… расплывчато.
— Расплывчато! — хмыкнула Бетси. — Тебе мало, что ты с птицей беседуешь в «Мариотте»?
И то верно. Квентину очень хотелось отвести Плам в сторонку и расспросить, зачем ей это, что ей известно, в порядке она или нет. Он беспокоился за нее и видел в ней наиболее вероятного кандидата в союзники. Бетси уже бормотала что-то в телефонную трубку — заказ, видно, делала.
— Сдается, команда у нас неполная, — сказал Квентин. — Как насчет экстрасенса? Целителя?
— Они не понадобятся.
— Как долго это продлится? — спросил Пашкар. На супервора он походил меньше всех и магом тоже не выглядел. Может, это маскировка такая: держался он в этой ситуации спокойнее остальных, это точно.
— Мы не знаем, — ответил Лайонел.
— И все-таки: несколько недель? Месяцев? Я должен предупредить семью. — Обручальное кольцо носил только он один.
— Я в аэропортовском «Мариотте» месяцами жить не намерена, — заявила Бетси. — И неделями тоже. Единственное натуральное вещество в моем номере — это волосы в ванне.
— Мы скажем вам, как только узнаем.
— Давайте подытожим, — предложил Квентин. — Мы имеем двух магов-убийц, намного опасней нас, при всем уважении, и саквояж с встроенными чарами, местонахождение и содержимое которого неизвестны. Требуется: отобрать его у вышеуказанных магов.
— За нами численное преимущество и элемент неожиданности, — заметила птица.
— Я лично очень удивлюсь, если у нас получится, — весело произнес Пашкар. — Может быть, вы чего-то не договариваете?
— И как мы будем снимать эти чары, если это в принципе невозможно? — поинтересовалась Плам.
— Придется совершить невозможное — поэтому я и нанимаю магов, а не бухгалтеров, — сказала птица. — Дальнейшее обсудим в индивидуальном порядке.
Квентин встал. К индивидуальной беседе он пока не стремился — сейчас ему требовалось поесть, проветриться и, возможно, как-то отметить начало новой преступной жизни. Но не успел он дойти до двери, что-то задело его за ухо и кольнуло в плечо. Птица! Он чуть не смахнул ее инстинктивно.
— Господи! Не делай так больше.
Может, к этому просто надо привыкнуть. У Джулии получалось.
— Знаешь, зачем я тебя позвал? — прошептал грач, сунув клюв в самое его ухо.
— Могу догадаться.
— Не за твои починочные таланты.
— Я так и думал.
Птица снова перепорхнула на плечо Лайонела — порядком запачканное от долгого пользования, как Квентин заметил только теперь.
С Плам он договорился встретиться в гостиничном баре.
Свет там был слишком яркий и телевизоров многовато, но в барах, как и в книжных магазинах, Квентин всегда чувствовал себя как дома. У напитков с книгами много общего: те и другие гарантированно переносят тебя туда, где жизнь лучше или хотя бы поинтереснее, и вкус у водки с тоником везде примерно такой же. Прочие посетители были, скорее всего, бизнесмены или туристы с отложенными полетами: все они, похоже, находились здесь поневоле, а не по собственному выбору.
Полумеры здесь не годились. Квентин сел рядом с Плам и заказал сухой мартини с сюрпризом.
— Я думала, ты по винцу больше. — Сама Плам пила минералку.
— Пришлось увеличить дозу. А ты не по винцу разве?
— Сейчас, думаю, лучше оставаться в трезвом уме.
По телевизору показывали футбол — было прямо-таки жаль, что игроки топчут такое красивое зеленое поле. Плам не спешила начинать, и Квентин заговорил первый.
— Как они с тобой связались?
— Прислали письмо. Прихожу к себе в комнату, а оно лежит на подушке. До сих пор не поняла, как они это сделали — пока что в их операции это впечатляет больше всего.
— И ты уверена, что этого хочешь?
— Еще чего! Я хочу обратно в свою долбаную общагу, хочу долбаный колледж закончить. Но не суждено мне, как видно.
— Мне как-то не очень хочется рисковать.
— Мне тоже, вот только выбор у меня на данный момент не очень богатый. Да и не твое это дело. Ты за меня больше не отвечаешь.
— Я знаю.
— А приставать ко мне как-то не в твоем стиле.
— Господи. Окажи хоть немного доверия.
Она имела право злиться, хотя он здесь был ни при чем. Его самого реальный мир после Брекбиллса тоже принял не слишком ласково. Он думал, что его жизнь после выпуска будет сплошным приключением, готовился раз за разом побеждать зло и совершать открытия. Понадобилось некоторое время, чтобы понять, как это на самом деле работает.
Принесли его мартини. От золотистого завитка лимонной кожуры на серебристой поверхности образовалась тонкая маслянистая пленка. Квентин выпил, пока коктейль не успел нагреться.
— Извини, а? — сказала Плам. — Не хотела на тебя кидаться. Ты ни в чем не виноват, видит Бог. Просто у меня сложности. Родителям пока ничего не сказала и не знаю, как сказать. Брекбиллс для них очень много значил, и на меня они, думаю, возлагали слишком много надежд — я ведь у них единственная.
— Хочешь, я с ними поговорю?
— Хочешь, я с ними поговорю?
Она смерила его взглядом.
— Ннет… лучше не надо.
— Я тоже единственный ребенок. Только на меня, похоже, надежд вовсе не возлагали.
— Вот видишь. Моих это просто убьет.
— Это же хорошо, что им не все равно. Не хочу изображать из себя Поллианну,[7] но если они тебя действительно любят, то и дальше будут любить.
— Будут-то будут. — Плам энергично втянула через соломинку свою минералку. — Всю жизнь будут смотреть на меня, как на птичку с перебитым крылом, которая никогда уже не взлетит. И зачем только я это сделала. Хотела просто посмотреть, что это, а потом взяла и дала согласие. А с тобой как было?
— Так же. Получил письмо, проигнорировал его и вдруг потерял работу. Пришлось вспомнить, о чем писали.
— Знаешь, я все-таки чувствую себя виноватой.
— Брось.
— Нет, правда…
— Забудь, говорю. Меня никто не заставлял, сам решил.
Чистая правда, кстати.
— Ну и что думаешь? Пройдет у нас этот номер?
— Без понятия. Раз птица предлагает такие бабки, то должна, по идее, полагать, что нам это по силам.
— Или это ее единственный шанс.
— Может, и так.
Мартини делал свое дело: лобные доли головного мозга подернулись инеем, готовя почву для глубокой заморозки. Процесс, поскольку Квентин не ужинал, шел ускоренным темпом. Не повторить ли?
— Скучаешь по Брекбиллсу?
Мяч на телеэкране отскочил от штанги.
— Еще бы, — ответил он, — но понемногу уже привыкаю. Свет не клином сошелся на одной школе, надо брать от жизни что можешь.
— Ну, пошла поллианщина.
Квентин усмехнулся, не сомневаясь, что и Плам это переживет. Она, конечно, совсем молоденькая и неопытная, но крепкий орешек и очень умна. Они, пожалуй, могут рассчитывать друг на друга. Квентин, поймав взгляд бармена, постучал по стакану.
— Меня другое волнует, — сказал он. — Как мы откроем саквояж, если те двое не сумели?
— Есть одна задумка, только тебе не понравится.
— Почему?
— Потому что мне тоже не нравится. Думаю, мне надо кое-что рассказать о себе…
— Chochachos![8] — Кто-то — Стоппард — хлопнул по плечам их обоих. — Что пьем?
Так веселиться может только человек, который напился первый раз в жизни. С какой стати его здесь вообще обслуживают? Мало что несовершеннолетний, так еще и пьян в стельку.
— Погодите. Вы что, знали друг друга раньше?
— Возможно.
— Это не то, что ты думаешь, — добавила Плам.
— Угу, — многозначительно ухмыльнулся Стоппард.
— Определенно не то, — подтвердил Квентин.
— Просто я испортила ему жизнь. И ему, и себе. Надо все-таки выпить, пожалуй.
ГЛАВА 7
Все началось, можно сказать, с невинной шалости… хотя нет, не совсем так. Даже Плам признавала, что шалость не столь уж невинная — может, потому и сделала это, если начистоту.
Будучи бесспорным основателем Лиги, она себя заодно и президентом назначила, без всяких там выборов. Предлагая членство другим, она представляла Лигу как старую брекбиллскую традицию. Это, строго говоря, расходилось с истиной, но поскольку Брекбиллсу лет четыреста, какая-нибудь лига здесь существовала наверняка. Вполне разумное предположение, хотя идею она вообще-то заимствовала из книги П.Г. Вудхауза.
Дело в том, что Уортон вел себя плохо и должен был понести наказание. Предполагалось, что после этого он станет вести себя лучше — а если и нет, то Лига все равно должна как-то его покарать. Решение не совсем невинное, но понятное, разве нет? Да и есть ли на свете такое понятие, как невинная шалость?
Показателем любви Плам к Брекбиллсу могло служить то, что за все четыре с половиной курса он ей не опротивел. Она любила его разнообразные традиции, ритуалы и мифы (в надежде, что к ним причислят и придуманную ей Лигу), без всякой иронии, нисколько этого не стыдясь.
Они собирались после отбоя в забавном, неправильной формы кабинетике у Западной башни: его, насколько Плам знала, система безопасности не охватывала. Заседания она вела, лежа навзничь на полу; другие девочки располагались на кушетках и стульях, напоминая россыпь конфетти в долгожданном конце утомившей всех вечеринки.
Установив тишину с помощью заклинания, глушащего посторонние звуки в радиусе примерно десяти ярдов, Плам провозгласила:
— Итак, голосуем. Кто за то, чтобы наказать Уортона, скажите «да».
«Да» звучали по-разному: горячо, иронично, сонно. Плам лежала, закрыв глаза, раскинув каштановые волосы веером по ковру — некогда мягкому и красочному, ныне истертому до полной серости. Результат получился почти единогласным, и она обошлась без «нет». Преступление Уортона было не особенно тяжким, но его, согласно уставу Лиги, следовало пресечь.
Дарси разглядывала в стенном зеркале с облупленной позолоченной рамой свое «африканское солнце» образца 1970-х — с гребнем, как и положено. Ее длинные коричневые пальцы творили иллюзию, делая из прически то надувной мяч, то длинный воздушный шарик. Плам не знала, как она это делает: зеркальная магия была специальностью Дарси. Показушно малость, но пусть: ей не часто выпадает шанс блеснуть своими талантами.
В чем же провинился Уортон? Обед в Брекбиллсе по традиции подают первокурсники, которые едят после всех остальных, но официанта по винам ежегодно выбирают из студентов четвертого курса. Ему вручают ключ от винного погреба, он подбирает напитки к блюдам, разливает их и так далее. В этом году виночерпием избрали Уортона, который и вправду хорошо разбирался в винах: названия марок и виноградников у него прямо от зубов отлетали.
Лига, однако, сочла, что Уортон недостоин оказанной ему чести, поскольку систематически недоливает — особенно пятикурсникам. Финнам, как их именуют в Брекбиллсе, за обедом разрешается выпить два бокала вина, а Уортон наполняет оба разве что на две трети. Сама Плам не особенно западала по алкоголю, но Лига в целом очень бдительно относилась к своим винам и такого прегрешения простить не могла.
— Что он, по-вашему, с этим делает? — спросила Эмма.
— С чем?
— Да с излишками. Заначивает, небось. Что ни вечер, то бутылочка.
Из восьми состоявших в Лиге девочек присутствовали шесть. Эмма училась всего лишь на втором курсе.
— Распивает, что же еще, — предположила Плам.
— Одному целую бутылку не одолеть.
— Ну, с дружком своим, с греком… как его там.
— Епифаний, — хором подсказали Дарси и Челси.
Челси, поджав колени, возлежала на кушетке напротив Дарси и лениво пыталась подпортить ее зеркальные фокусы. Чужое испоганить всегда легче, чем самому колдовать: в магии много таких мелких подвохов.
Дарси угрюмо сосредоточилась. Зеркало загудело, отражение закрутилось спиралью.
— Перестань, разобьешь, — сказала она.
— Может, он установил постоянные чары, которые требуют возлияний, — не унималась Эмма. — Мужскую силу укрепил, например.
— Застраховал свой пенис на семь дней по двадцать четыре часа? — уточнила Плам.
Эмма, показавшая себя выскочкой в обществе более старших и мудрых, залилась краской.
— Ну а что… вон он какой накачанный.
Челси воспользовалась общей заинтересесованностью: отражение словно в черную дыру затянуло, и Дарси пропала из зеркала — только на диванной подушке виднелась легкая вмятина.
— Есть!
— Качок не обязательно супермужчина. — Люси, философическая бледная «финка», говорила, похоже, на основе личного опыта. — Спорю, он отдает вино привидению.
— Никакого привидения нет, — бросила Дарси.
Кое-кто всегда верил, что в Брекбиллсе есть свое привидение, а в этом году вокруг него возник настоящий культ. Эмма говорила, что видела его за окном, Уортон утверждал то же самое.
Плам тоже втайне желала увидеть его, но они ведь никогда не показываются тем, кто этого хочет. Поэтому она не была полностью уверена, что оно существует. Это как с бывшей лигой: то ли была, то ли нет, поди докажи.
— А что, собственно, означает «супермужчина»? — спросила Челси.
— Это который не спускает себе в штаны, — пояснила Дарси.
— Девочки, девочки, — вмешалась Плам. — Нас не должно волновать, куда Уортон спускает, — давайте решим, как быть с пропавшим вином. У кого есть план?
— У тебя, — сказали, снова хором, Дарси и Челси. Театральные близнецы, да и только.
Это верно, планы у Плам (извините за каламбур) были всегда. Ее мозг вырабатывал их сам по себе — оставалось лишь поделиться ими с окружающим миром. Такая легкая мания.
Этот конкретный план метил в ахиллесову пяту Уортона, то есть в карандаши. Школьными — вполне приличными, синими с золотой надписью — он никогда не пользовался. Говорил, что они слишком жирно пишут и вообще не по руке ему. Взамен он привез из дому свои, очень дорогие и действительно хорошие: оливково-зеленые, из какого-то твердого маслянистого дерева, пахнущие экзотическим дождевым лесом. Стальные втулки на них выглядели слишком высокотехничными для простой вставки резинок (не розовых, как обычно, а черных, поглощающих свет). Уортон хранил их в плоской серебряной коробочке наподобие портсигара; там же, в особом бархатном гнездышке, лежал и ножик для подтачивания.