Тем временем, Кени всё реже стала заходить в гости к Анику, а когда тот стучался к ней, не всегда открывала дверь. Со временем виделись они всё реже и реже, пока Аник не осознал, что уже целую неделю не видел мышку Кени.
Стеклянный шар
Окружающий мир становился всё больше и больше ненавистен Кени. Вместо того, чтобы исцелить, время, прошедшее с тех пор, как на небе загорелась звёздочка Сафин, только лишь подкосило мышку. На протяжении уже долгого времени Кени бережно хранила свой зарубцевавшийся хвостик. Чтобы не выпачкать или не поранить, она всегда прижимала его к себе, когда общалась с другими мышатами, в том числе и с Аником. Она боялась, что он вдруг может начать болеть и кровоточить, если хоть чуть-чуть его потревожить. Одним словом, она относилась к хвостику с огромным трепетом. Но он постоянно болел, ныл и напоминал об утрате. В очередной раз, когда хвостик вдруг очень сильно разболелся, чтобы оградиться от казавшегося враждебным мира, в котором больше не было Сафина в привычном ей с детства обличии, Кени смастерила стеклянный шар, в который забиралась через почти незаметную дверку, запираемую изнутри. Когда Кени выходила из своей норки, она залезала в этот шар и, перебирая лапками, катилась туда, куда ей было необходимо, наблюдая всё происходящее вокруг изнутри шара.
* * *…В тот день Кени опять не открыла дверь Анику, который вот уже целую неделю по несколько раз на дню тщетно стучался в её норку, надеясь увидеть дорогую ему мышку. Дождавшись, когда стемнеет, Кени выбралась из норки и забралась в свой, искусно спрятанный в траве и пожухлой листве, стеклянный шар. Она решила прогуляться в одиночестве по ночному лесу и полюбоваться на свою звёздочку оттуда, с какой-нибудь просеки, ведь на привычном ей холмике Аник непременно нашёл бы её.
В ту же ночь Аник твёрдо решил, что должен во что бы то ни стало повидаться с Кени. Он знал, что непременно отыщет её ночью где-то в лесу или, может быть, на холмике, ведь днём она снова не откроет ему. Он вышел из своей норки и растворился во тьме, что осязаемой чёрной пеленой окутала всё вокруг. Он знал куда идти. Он чувствовал, что как будто какой-то мощный магнит в его крошечной мышиной груди неодолимо тянет его именно туда, где он отыщет её. Он понял также, что за то время, которое они провели вместе, ему стало дорого всё то, что было дорого ей. Он искренне полюбил и тот холмик, и её родную опушку с ручейком, и лес, в котором она так любила гулять. В ту ночь магнит в груди Аника велел ему идти в именно лес, и он незамедлительно направился именно туда.
* * *Аник завидел Кени, сидящую на оторванной ветром и лежавшей на земле сосновой веточке. Она сидела неподвижно, задравши мордочку кверху, и сквозь небольшую прореху между высоченными соснами, смотрела на крохотный кусочек неба; как-раз тот, где горела её звёздочка. Рядом с ней стоял стеклянный шар с приоткрытой дверцей.
– Кени! – подойдя к ней на расстояние трёх мышиных шажочков, осторожно, чтобы не напугать мышку, произнёс Аник.
Кени, не слышавшая шагов и погружённая в созерцание чёрного небесного квадратика с яркой точкой в самом его центре, от неожиданности и испуга подскочила с веточки, отпрянула назад, и одним коротким прыжком в мгновенье ока нырнула через приоткрытую дверцу в свой стеклянный шар. Оказавшись внутри, она мгновенно захлопнула дверку и заперлась изнутри. Учащённо дыша, она прильнула к стеклу:
– Что ты тут делаешь, Аник? – взволнованно и несколько недоверчиво произнесла Кени.
– Кени, моя милая. Я очень соскучился и хотел тебя повидать. Не пугайся. – мягким голосом отвечал мышонок. – Что это за шар, Кени? Откуда он и для чего? – в его голосе, да и в его взгляде тоже, выражался огромный интерес. Ещё бы, он же никогда не видел ничего подобного.
– Аник! – немножко отдышавшись, заговорила Кени. – Отныне я смогу быть к тебе не ближе, чем за стенками этого шара. Так надо. Мне так легче и спокойнее. Пожалуйста, пойми. Ко мне больше не нужно прикасаться; ни тебе, ни кому бы то ни было другому, потому что от этого мой хвостик начинает очень сильно болеть. Я больше не хо…
– Что ты такое говоришь, Кени? – перебил её возмущённый мышонок. – Что это за дурацкий шар? Разве тебе не хорошо было со мной? – с напором переспросил Аник. – Мне нужна ты, ты как есть, а этот шар… Он мне не нужен! Вылезай оттуда скорее, ты чего?
Кени пустым взглядом посмотрела на Аника сквозь стекло. Затем опустила взгляд и грустно произнесла:
– Уходи, Аник. Пожалуйста, прошу тебя, уходи. Я не смогу больше быть с тобой рядом, как бы ты не хотел, как бы я сама не хотела.
– Кени, почему?! Ты меня огорчаешь… – мышонок стоял в растерянности, уткнувшись носом в шар. – Я не уйду, ты нужна мне. Только благодаря тебе я не сгинул студёной зимой и сейчас нахожусь на этой планете. Как я могу уйти? – он положил свою лапку на стекло в том месте, где по ту сторону стеклянной преграды лежала лапка Кени. Она отдёрнула лапку.
– Уходи, Аник. – сквозь дрожащие, плотно сжатые губы и наворачивающиеся на глаза слёзки неуверенно пробормотала Кени. – Уходи!
– Пойми ты… – заговорила Кени, но продолжить не смогла. Она села на пол и, закрыв мордочку лапками, заплакала. Сердечко Аника разрывалось. Он сперва начал что было мочи колотить кулачками по стеклу, крича: «Кени, маленькая, выходи, пожалуйста, ты же задохнёшься. Выходи! Выходи! Выходи!!!», а потом попытался открыть дверку, дёргая за крохотную ручку. Но тщетно. Дверца изнутри была надёжно заперта Кени на массивную щеколду. Когда Кени проплакалась, она вновь встала, утёрла слёзы и совершенно несвойственным ей, абсолютно искусственным и ненатуральным голосом, который она явно старалась во что бы то ни стало лишить какого-либо эмоционального окраса, заговорила:
– Аник. Отныне я живу и буду жить в этом стеклянном шаре. Он будет защищать меня от враждебного внешнего мира, от всего того, что осталось в моей прошлой жизни. Теперь я буду взаимодействовать со всем миром лишь изнутри этого шара. Всё, что снаружи – ранит меня, делает мне больно. Я прошу тебя понять это и отпустить меня. Ты мне не нужен, Аник. Ты мне не нужен больше. Прости и прощай!
Договорив последние слова, Кени прыгнула на стенку шара всеми четырьмя лапками. Шар сдвинулся с места и покатился. Всё быстрее и быстрее… Мышка внутри шара изо всех сил перебирала лапками так, что тот нёсся по лесу с неимоверной скоростью. Заплаканный Аник мчался за ним что было мочи, но вскоре выбился из сил. А тем временем Кени в шаре всё больше удалялась от него. Он с ужасом смотрел на растворяющийся во мгле стеклянный шар, но продолжал бежать. Со всего ходу он вдруг наскочил на острый камень, прикрытый мхом, и сильно разодрал себе лапку. Упал. Снова встал и, невзирая на боль, продолжал попытки догнать уже совсем призрачный силуэт шара, ускользающую от него любимую Кени внутри него.
Одиночество Аника
Он не догнал. «Почему, почему она убежала от меня?», – недоумевал Аник. Вероятно, в какой-то момент он, сам того не заметив, обидел Кени. Может быть, когда назвал шар дурацким? Может быть, когда требовал от Кени большего внимания к себе, чем она могла ему дать? Он сел на веточку и разрыдался так громко, что, казалось, его могли услышать на другом конце леса. Почему Кени ушла? Аник не находил себе места. Ему пришла мысль, что в этом виноват именно он. Никак иначе. Он был безутешен в течение долгих недель, что тянулись для него бесконечно. Каждый день в надежде увидеть Кени он ходил и на холмик, и стучался в дверку её норки, где когда-то они проводили долгие холодные вечера у огонька. Он понимал, что она больше не живёт там, но продолжал каждый день приходить к её норке. Через две недели после того, как она умчалась от него в дурацком стеклянном шаре, дверка норки была уже доверху завалена снегом. Было видно, что в норку никто не заходил с начала первого снегопада, разразившегося как раз в ту ночь, когда Аник последний раз видел Кени.
Но Аник был очень решительным мышонком. Он знал, что он во что бы то ни стало отыщет Кени. Иного он не приемлил. Он тот час же прогонял от себя все мысли о том, что надо бы забыть эту странную, называющую себя чёрной, мышку и начать жить без неё. Анику оставалось только одно: искать Кени. Искать, пока не найдёт её. Но как это было возможно, когда он совершенно не знал той планеты? Не знал он ни её тайных троп, ни её многочисленных лесов, её рек и гор, а знал лишь небольшой её клочок – тот, что от леса до речки, да пару соседних полей, где они с Кени собирали урожай.
…Вселенная каждую секунду нашёптывает мышатам бесконечное количество идей и предоставляет бесконечное количество возможностей для их реализации; ВСЁ для того, чтобы те научились чему-то важному и добились того, ради чего они и существовали на Мышкопланете. И, как это всегда случается со всеми мышатами, когда они очень-очень чего-то хотят, точно так же случилось и с Аником. Ему вдруг пришла в голову совершенно невероятная идея, которая непременно должна была помочь ему отыскать Кени. Он понял, что лучшая возможность разыскать её на незнакомой ему местности среди прочих мышат – это попробовать увидеть её с воздуха. Аник воспрял духом! Вместо того, чтобы попусту кручиниться по оставившей его Кени, он решил действовать. И действовать он решил незамедлительно. На Мышкопланете уже вовсю вступила в свои права весна. Снег полностью сошёл, а на деревьях появилась первая листва. Аник отыскал на близлежащем поле самые большие и плотные лопухи и аккуратно, прямо под корень, сорвал четыре штуки. Он, глядя на бабочек, решил, что также как и они сможет летать, если привяжет к каждой лапке по лопуху и будет махать ими, как это делает бабочка своими крылышками. Начались ежедневные тренировки Аника. Каждый день он, с привязанными к лапкам лопухами, выходил на поле и, поймав дуновение свежего весеннего ветра, начинал одновременно и в такт махать лапками. Сперва у него ничего не получалось. Подхваченный ветерком Аник, едва оторвавшись от земли и поднявшись вверх не более, чем на высоту одного мышиного росточка, тут же грохался вниз. Движения его лапок с примотанными к ним лопухами получались разрозненными, и он никак не мог удержаться на потоке воздуха и грохался на траву. Но… Аник был очень решительным мышонком! Он и не думал сдаваться, хотя после первых двух недель тренировок уже порядком отбил себе брюшко и сильно вывихнул заднюю правую лапку, когда неудачно упал на корягу. Шли недели, месяцы. Аник ежедневно оттачивал своё мастерство, отчаянно размахивая своими лопушиными крыльями; в полном уединении, на затерянном среди лесов небольшом поле, где другие мышки появлялись крайне редко. Ему не нужны были праздные зеваки. Он был сосредоточен только на том, чтобы как можно скорее научиться летать как бабочка и пуститься в полёт над Мышкопланетой, чтобы непременно отыскать Кени.
…Вселенная каждую секунду нашёптывает мышатам бесконечное количество идей и предоставляет бесконечное количество возможностей для их реализации; ВСЁ для того, чтобы те научились чему-то важному и добились того, ради чего они и существовали на Мышкопланете. И, как это всегда случается со всеми мышатами, когда они очень-очень чего-то хотят, точно так же случилось и с Аником. Ему вдруг пришла в голову совершенно невероятная идея, которая непременно должна была помочь ему отыскать Кени. Он понял, что лучшая возможность разыскать её на незнакомой ему местности среди прочих мышат – это попробовать увидеть её с воздуха. Аник воспрял духом! Вместо того, чтобы попусту кручиниться по оставившей его Кени, он решил действовать. И действовать он решил незамедлительно. На Мышкопланете уже вовсю вступила в свои права весна. Снег полностью сошёл, а на деревьях появилась первая листва. Аник отыскал на близлежащем поле самые большие и плотные лопухи и аккуратно, прямо под корень, сорвал четыре штуки. Он, глядя на бабочек, решил, что также как и они сможет летать, если привяжет к каждой лапке по лопуху и будет махать ими, как это делает бабочка своими крылышками. Начались ежедневные тренировки Аника. Каждый день он, с привязанными к лапкам лопухами, выходил на поле и, поймав дуновение свежего весеннего ветра, начинал одновременно и в такт махать лапками. Сперва у него ничего не получалось. Подхваченный ветерком Аник, едва оторвавшись от земли и поднявшись вверх не более, чем на высоту одного мышиного росточка, тут же грохался вниз. Движения его лапок с примотанными к ним лопухами получались разрозненными, и он никак не мог удержаться на потоке воздуха и грохался на траву. Но… Аник был очень решительным мышонком! Он и не думал сдаваться, хотя после первых двух недель тренировок уже порядком отбил себе брюшко и сильно вывихнул заднюю правую лапку, когда неудачно упал на корягу. Шли недели, месяцы. Аник ежедневно оттачивал своё мастерство, отчаянно размахивая своими лопушиными крыльями; в полном уединении, на затерянном среди лесов небольшом поле, где другие мышки появлялись крайне редко. Ему не нужны были праздные зеваки. Он был сосредоточен только на том, чтобы как можно скорее научиться летать как бабочка и пуститься в полёт над Мышкопланетой, чтобы непременно отыскать Кени.
С каждым днём у него получалось всё лучше и лучше. Он уже научился надолго зависать в воздухе, когда удачно ловил ветерок или восходящих воздушный поток. Его посадки становились всё более мягкими. Спустя ещё какое-то время он уже играючи набирал такую высоту, что поднимался гораздо выше самых высоких елей в прилегающем к полю лесу. Он научился распознавать наземные ориентиры, когда ему удавалось улететь далеко за пределы своего поля, и нужно было возвращаться назад. Со временем он, летая, уставал всё меньше: движения его лапок становились всё более соразмерными и плавными. Это позволяло ему улетать уже совсем далеко за пределы не только своего поля, но и соседнего леса. Когда он пролетал над норками мышек, те, вытаращив глаза, изумлённо смотрели на него, отказываясь верить своим глазам. Никогда ещё и никому на Мышкопланете не доводилось видеть летающего мышонка-одиночку. Но Аника мало заботило то, кто и что думал про него и кто и как относился к его полётам. Он желал лишь одного: в один день отправиться в свой самый главный полёт – на поиски Кени.
И этот день вскоре настал. Аник, уже в совершенстве овладевший полётом с помощью лопухов, был готов. Он не знал, что готовит ему предстоящий полёт и не знал, вернётся ли он когда-нибудь ещё на ту лужайку, где по разные стороны ручейка находились его с Кени норки. День был погожий и солнечный. Немного грустным взглядом Аник окинул окрестность, ставшую ему родной за те два года, что он провёл на Мышкопланете. Он потуже привязал к лапкам самые лучшие лопухи, что ему удалось отыскать, и, поймав набегающий ветерок, взмыл ввысь. Сделав прощальный круг над холмиком, Аник устремился на юг, потому что сердце подсказывало, что именно там ему стоит искать Кени…
Мышки должны светиться
Аник летел целый день, изо всех сил всматриваясь в каждый клочок пробегающей под ним Мышкопланеты. Если ему казалось, что он завидел что-то похожее на стеклянный шар или на мышку-одиночку, он непременно сбавлял скорость и на минимальной высоте делал круг над тем местом, чтобы удостовериться, что он ошибся или что…
* * *Аник уже было готовился подыскивать себе место для приземления и ночёвки. Солнце багровым диском уже почти полностью опустилось за горизонт. Ещё немного и станет совсем темно. Как вдруг планирующий над небольшой лужайкой Аник явственно завидел в высокой траве торчавший из неё наполовину стеклянный шар. Тот самый! Это не было очередной ошибкой. Аник пулей ринулся вниз и приземлился в нескольких метрах от шара. Первое, что бросилось ему в глаза – это то, что шар был грязным, стекло – мутным, а ещё его обвивали высохшие терновые ветки с огромными шипами. Аник отвязал лопухи от лапок. Уже в сумерках, он осторожно подошёл к выглядящему очень и очень мрачно и печально стеклянному шару. Через толстый слой пыли и грязи, обильно покрывающих уже совсем непрозрачное и сплошь усеянное мелкими царапинами стекло шара, было не видно то, что внутри. Аник лапкой попытался протереть стекло, но тут же до крови расцарапал себе лапку шипом, которого не заметил в темноте. Внутри что-то зашевелилось. Аник продолжил протирать стекло пока его глаза, уже привыкшие к опустившейся на планету темноте, не встретились с другой парой глаз по ту сторону стекла, сквозь мутную пелену смотрящие прямо на него.
– Кени! – воскликнул Аник и принялся торопливо снимать с шара колючие терновые ветки и одновременно протирать стекло. Аник сразу узнал печальный взгляд, принадлежавший Кени.
– Привет, Аник. – проговорила мышка из-за стекла. – Ты, всё таки, нашёл меня. Не стоило, Аник. Это совершенно незачем. Но я очень рада видеть тебя, Аник.
Кени, Кени, я так скучал… – бормотал Аник, уже прилично изодравший обе лапки терновыми шипами, но продолжавший срывать ветки с поверхности шара.
– Аник, прекрати. Перестань ломать ветки, перестань! – сердито сказала Кени. – Перестань, я всё равно не пущу тебя к себе. Всё-равно я сейчас снова умчусь прочь.
– Нет, Кени, пожалуйста! Не надо, не уходи опять. – плакал Аник, обняв шар.
– Пожалуйста, прошу тебя – отойди! Отойди и прощай. Не заставляй меня делать тебе больно.
– Я не пущу! – прижавшись всем телом к колючей поверхности убежища Кени бормотал Аник.
– Аник, глупенький, пойми же… Так надо. Умоляю, отойди… – молила Кени. Но Аник не отошёл. Мышка Кени заплакала, но изо всех сил налегла на стенку шара. Тот, рывком сдвинутый с места, сбил Аника с ног, проехался по нему шипами и, не успел тот опомниться, умчался прочь по лужайке и скрылся во тьме.
Весь изрезанный шипами, Аник, проплакавшись, уснул в лопухах. На следующий день он, превозмогая боль, вновь привязал к лапам лопухи и поднялся в воздух. И вновь только лишь к вечеру он заметил шар. Мышкопланета была довольно небольшая и Кени, конечно же, невозможно было спрятаться от взора летающего Аника так, чтобы рано или поздно тот её не заметил. И он опять спустился к ней. Кени опять, только уже более сердито, попросила его оставить её одну и не следовать за ней. Но Аник был глух. Он лишь кричал ей сквозь стекло, что мышки должны светиться, и он непременно хочет, чтобы Кени, да и он сам, вновь засветились бы как и все другие мышата. Он кричал ей, что знает точно, что это возможно и что так и должно быть. Но Кени вырывалась от него и растворялась в темноте. И так продолжалось в течение долгого времени: в очередной раз, получая множество порезов от вырывающейся от него Кени в шипованном шаре, Аник долго плакал, сидя в темноте и одиночестве.
Через какое-то время рубцы от порезов о шипы Кени уже обильно покрывали тело Аника. Продолжаться так бесконечно не могло. В один день Аник решил, что, пожалуй, пришло время уступить и поддаться воле Кени. И, вместо того, в очередной раз подняться в воздух и высматривать тут да там кочующую в шаре мышку, Аник остался на том месте, откуда ещё вчера вечером Кени опять умчалась от него. С тех пор он иногда даже позволял себе злиться на Кени. Но злость растворялась тот же час, когда Аник осознавал, что он, быть может, слишком наивен и простодушен, да и попросту глуп думая, что Кени хочет обидеть его. Он внезапно, как бы вспышками осознанности, вдруг понимал, что за всей её черствостью, за шипами терновых ветвей, он так не сумел, так и не смог рассмотреть, насколько же, в самом деле, хрупок был её внутренний мир. Аник вдруг также осознал, что на протяжении всего времени, на протяжении которого он, будто влекомый какой-то глупой силой, гонялся по всей Мышкопланете за Кени, он не в полной мере сумел распознать всю тонкость её ранимой, переливающейся всеми цветами радуги, хрустальной души. Израненной души… Будь же проклята Великая Гроза!