— Давай посидим напоследок и начнем. — Я сел на пол, и прислонившись спиной к стене, закрыл глаза. Под веками жгло, на щеки выкатилось по слезинке. Как я себя чувствовал? Так, как если бы я изобрел реактивный двигатель, наспех сляпал примитивную ракету и, без всяких испытаний, без Белок и без Стрелок, решил немедленно запустить себя на Луну.
Жора присел рядом на корточки и доверительно спросил:
— На дорожку сидим, да? Сразу домой или только через забор? — Он явно решил, что мы соорудили, как минимум, средство нуль-транспортировки. Ох и разочаруется же он, бедолага.
Собрав остатки воли, я пристегнул к запястью ремешки, клеммы прикрепил к икрам, положил в рот пятак, припаянный в качестве электрода к концу изолированного провода, мысленно перекрестился и крутанул рукоятку реле времени.
Эти две с половиной минуты я и по сию пору вспоминаю как одно из самых отвратительных событий моей жизни. Был бы я медиком, мне, возможно, было бы легче, ведь им со студенческой скамьи внушают, что нет на свете ничего благороднее, чем экспериментировать на собственном организме. Во имя и во славу. Но я-то — технарь. И чувство гордости не переполнило меня, когда я обнаружил, что по всему моему телу растут зубы, и каждый из них изрядно ноет. Гортань пересохла, в висках стучало, в ушах, пробиваясь через ватные пробки, гудел шмелиный рой… Я уже набрал в легкие воздуха, чтобы от души заорать, как вдруг все прекратилось, и я впал в эйфорию. Я был счастлив. И СЫТ.
Жора глядел на меня во все глаза. Глуповато хихикая, я привстал, потом снова сел. Потом опять встал и прошелся по лаборатории, боясь взлететь.
— Кажется, вышло, — сообщил я. — Все, Жора, конец войнам и революциям, я теперь, как Иисус, всех накормлю. Отныне человек сможет пополнять энергетический запас тела непосредственно из электрической сети.
— И как же нам это поможет выбраться отсюда? — подозрительно и даже чуть угрожающе спросил прагматик Жора, явно не просекая глобальности происшедшего.
— Голодовка! — вскричал я, несколько переигрывая в убедительности. — Все та же голодовка! Мы устроим супер-голодовку: мы не будем есть месяц, два, три, и рано или поздно нас отсюда выпустят.
— Тьфу ты, — рассердился Жора, — знал бы, ни за что бы тебе не помогал. Вот уж точно, «сытый голодному не товарищ». Сдвинулся ты, что ли, на почве жратвы?
— Ты — свидетель рождения великого открытия. И в такую минуту болтаешь такую чушь.
— Ладно, Славик, — сказал он примирительно, почесав затылок. — Как-нибудь мы эту штуку приспособим. Слушай, — он озаренно уставился на меня, — а если частоту сменить или еще чего-нибудь, напряжение, например, может быть, из электричества не только еда, но и питье может получиться? Алкоголь. Вот тогда тебе благодарное человечество точно памятник поставит. Точнее, нам поставит.
Ну что ему — дураку — объяснишь?
III
Я понимал, что затея моя не выдерживает и самой мягкой критики. Но выбора не было. Теперь мы голодали втроем — я, Жора и Сан Саныч. «Электропитание» не могло, конечно, полностью заменить нормальную пищу. Происходила только энергетическая поддержка организма, а чувствовал я себя неважно — болел желудок, часто кружилась голова. Но хоть как-то чувствовал.
Зонов заметно нервничал. Но к обещанному «принудительному кормлению» пока не прибегал. Майор Юра вел с нами душеспасительные беседы, сам же при этом с аппетитом ел, спал, блаженно похрапывая, отдыхал, короче, на всю катушку, и ни на что не жаловался.
Население НИИ ДУРА тем временем разделилось на несколько стабильных «семеек» (говоря языком «зоны»), со своими укладами и своими тайнами. Я часто замечал, что, когда подхожу к оживленно беседующей кучке «дураков», разговор их становится каким-то уж очень неопределенным. Или смолкает вовсе. Хотя я, вообще-то, был в несколько более привилегированном положении — я был мучеником за общую идею, идею освобождения.
Безделье — как сумерки: всех красит в серый цвет. Мне кажется, большинство «дураков» уже напрочь забыло, что они — интеллигенция. Перед сном Юра командирским голосом сообщал: «Вот еще день прошел!» И остальные, поддерживая старый солдатский ритуал, с энтузиазмом, хором отвечали: «Ну и хрен с ним!»
Однажды я проснулся, разбуженный приглушенными стонами. В конце комнаты слышалась какая-то возня. Я встал и, пошатываясь от слабости, двинулся туда. Но на полдороге меня остановил Рипкин. Он сидел на постели. Одетый. Явно «на шухере».
— Слава. — сказал он, — не надо вам туда. — И, как всегда, принялся яростно протирать очки.
— Что там?
— Там происходит «темная». Поверьте, все по справедливости. Человек поступил нечестно по отношению ко всем нам. Вам туда идти не следует.
Я вернулся и лег. И вдруг понял: я совсем забыл, как жил раньше. В смысле, всю прошлую жизнь. Точнее, головой-то я все помнил, но так, словно видел кино. А нынешний тоскливый кошмар — это и есть единственная реальная жизнь.
Еще немного, и я не сумею терпеть дальше. Увеличу по Жориному совету напряжение. Раз в пятьдесят. Наемся. На всю жизнь. На всю смерть.
Слава богу, ожидаемые изменения произошли на следующее же утро. А именно. После завтрака, куда вся наша троица, естественно, не ходила, Юра дал команду на построение. Мы продолжали лежать. Но Юра специально заглянул в расположение и попросил персонально:
— Хлопцы, ну будьте же людьми, встаньте. Все-таки из-за вас ведь Зонов строит. Тем паче, вы-то, наверное, в последний раз стоите.
Заинтригованные, мы великодушно соизволили подчиниться.
Самое жалкое из нас зрелище, как ни странно, представлял не я, а Жора: он осунулся, обвисшими щеками и грустным взглядом стал походить на собаку-сенбернара и вроде бы даже немного позеленел. Прошлой ночью он разбудил меня и спросил так, словно речь шла о чем-то страшно важном: «Братан, знаешь, как меня в детстве дразнили?» — «Ну?» — «Жора-обжора…»
Зонов стоял перед строем, откровенно держа руку на кобуре. И правильно — озлобление в наших рядах достигло наивысшего накала.
— Товарищи ученые, — начал он.
— Граждане, — поправил кто-то.
— Дураки, — добавил другой.
— Что ж, — согласился Зонов, — если угодно. Граждане дураки. Я попросил вас собраться здесь для того, чтобы сделать важное сообщение.
Надежда ударила в виски слушающим, но Зонов продолжил совсем не о том, о чем хотелось бы всем:
— Вы знаете, что трое ваших товарищей голодают. Их требование — немедленное освобождение из-под охраны. В интересах успешного ведения эксперимента я не могу выполнить это требование. Тем более, это значило бы провоцировать на подобные действия и остальных. Однако их жизни в опасности. Я мог бы применить к ним жесткие меры, вплоть до принудительного кормления. Но вы знаете, что процедура эта болезненна и вредна. Есть более гуманный путь. Надеюсь на вашу поддержку. Трое голодающих будут переведены в госпитальное отделение, где об их жизни и здоровье квалифицированно позаботятся. Но с тем лишь условием, что ни один из вас не воспользуется тем же или подобным методом борьбы.
Погудев, народ ответил согласием.
— Собирайтесь, — приказал нам Зонов, распустив строй, — через час за вами придут.
Мы послушно принялись за сборы. Но в этот час уложилось еще одно событие, не рассказать о котором нельзя.
Я заторможенно складывал в чемодан свои шмутки, когда меня окликнул Борис Яковлевич. Чувство у меня к нему сложное. Я сделал вид, что не слышу. Но он подошел, присел на корточки прямо передо мной и спросил:
— Слава, у вас есть девушка?
«Тебе-то, черт возьми, какое дело?» — подумал я. Но ответил. Ответил честно — утвердительно.
— А вы любите ее?
Я был окончательно обескуражен, но собрался с духом и снова ответил честно:
— Очень.
— Тогда пойдемте быстрей, — потащил он меня за руку, — у вас может получиться.
В лаборатории № 1 двое бородатых ребят в джинсах (я давно их приметил, приятные ребята, но жутко законспирированные) колдовали над установкой, которую я во время своего первого визита сюда принял за модернизированный самогонный аппарат. Перед установкой сидел тоже бородатый, но еще и рыжий экономист Павленко. Он сосредоточенно смотрел на нелепый металлический веник, торчащий из прибора ему в лицо, и напряженно шевелил губами.
— Товарищи! — обратился Рипкин к нескольким мужчинам, сидящим, прислонясь к стене, поодаль. — Позвольте Славе без очереди.
— Почему это? — зашумели ожидающие, — у нас тут ветеранам Бородинской битвы льгот не установлено. Пусть как все — ждет.
— Слышали же: через час он будет в изоляторе. А вы успеете еще.
— Ладно, фиг с ним, пусть идет, — сказал один. И остальные промолчали.
— Слышали же: через час он будет в изоляторе. А вы успеете еще.
— Ладно, фиг с ним, пусть идет, — сказал один. И остальные промолчали.
Один из бородачей (не знаю, может быть, они и совсем разные по своим генетическим задаткам, но бороды, джинсы и худоба превратили их в однояйцевых близнецов) приблизился к Павленко и потряс его за плечо. Тот ошалело взглянул на него, потом на веник, потом опять на него… засмеялся, сказал: «Класс» и пошел к двери. Потом резко обернулся и попросил до истеричности проникновенно: «Еще немножко, а? Я там не успел…» — «Все, все, — сурово ответили ему. — Следующий».
Борис Яковлевич подпихнул меня, я сел на табуретку и стал пялиться на «веник». «Костя», — протянул мне руку бородач. «Слава», — ответил я. «Правильно смотришь, сюда», — он стал делать что-то на пульте прибора, а я неожиданно испытал такую дикую тоску, такую щемящую, сладкую тоску… Я ужасно давно не видел Эльку. И вдруг я почувствовал, как соскучилась по мне она. Она сидит в «научке», перед ней учебник по термодинамике, но она не читает, а мысленно разговаривает со мной: «Славка-Славка, — думает она, — куда же ты запропастился, обезьяна ты этакая? Я уже и голос твой забыла, еще немного, и я забуду, как я люблю тебя… Господи, мне кажется, ты сейчас где-то совсем рядом». — «Я или Господи?» — «Ты, ты. Кажется, открою глаза — нет этой проклятой книги, этой проклятой библиотеки, а есть ты». — «И мне кажется, протяну руку — и коснусь тебя». — «Но ведь это я просто разговариваю с тобой про себя». — «Я все время разговариваю с тобой. Ты всегда рядом». — «Но не так, как сейчас. Мне кажется, я все про тебя знаю — где ты, как себя чувствуешь, как ты меня любишь, как тебе плохо… Ты почему такой худой, одни кости?..» — «Все в порядке. Худею, чтобы зря время не терять». — «Не лги, обезьяна. Знаешь, твоя мама болеет; она вбила себе в голову…»
— Все, парень, — постучал меня по плечу Костя, — уступи место товарищу.
На ватных ногах я выбрался в коридор. Рипкин поддерживал меня под локоть и все спрашивал: «Получилось? Получилось?»
— Получилось, — выдавил я. — Это что, телепатия?
— Не у каждого получается. У меня вот, например, не вышло.
— Это телепатия?
— А кто их знает. Так объясняют: «Любовь, — говорят, — это не элементарное чувство, как страх или радость. Это когда и страх и радость на двоих. Люди как бы настроены друг на друга, в унисон. И когда звучит один, другой, резонирует». Влюбленные понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда. Мы так к этому привыкли, что не считаем чем-то сверхъестественным. А у них вот такая теория. И прибор этот усиливает резонанс.
— Какая романтическая гипотеза — психополе любви, пронизывающее пространство… И все-таки, не понял, я разговаривал с ней? То есть она слышала мои мысли?
— Они и сами не знают. Проверить-то нет возможности. Говорят, скорее всего, нет. Между вами всегда есть слабая связь, и они на одном конце сигнал усилили. Как если люди говорят по телефону, и вдруг к одному из аппаратов подключили усилитель. У тебя — орет на всю улицу, а на другом конце ничего даже не заметили.
Вот же черти, у меня даже ее фотографии с собой нет.
Под конвоем я, Жора и Сан Саныч прошли вслед за Зоновым через дворик, где в мерзлой земле копался один наш «дурак» — селекционер из института Вавилова, к небольшому двухэтажному каменному домику. Мы уже успели выяснить, что на первом его этаже находятся склады и живет Зонов, а на втором — «канцелярия», оружейная комната охраны и госпитальное отделение на шесть коек. Вслед нам брехали сторожевые псы, и Жора, плутовато ухмыльнувшись, пропел: «Собака лаяла на дядю-фраера, сама не знаяла, кого кусаяла…»
Все. Доступа к моей системе электропитания больше нет. Если мы еще хоть пару дней поголодаем, не миновать нам дистрофии. А можно и вовсе коньки отбросить. А это в наши планы не входит. Так что, когда Зонов на новом месте предложил нам обед, мы благосклонно ответили согласием. Но дали понять, что это — в первый и последний раз, как бы небольшая уступка в благодарность за заботу и честное ведение игры. Съели мы лишь по нескольку ложек бульона и по кусочку хлеба. Но животами после этого маялись до самого отбоя.
А ночью состоялся «военный совет». Решили: ждать смысла нет, вряд ли что-то изменится к лучшему. Тем более, завтра должны появиться врачи, которые будут нас лечить, и задача усложнится. Нынешние условия — наиболее благоприятные.
И вот Сан Саныч лезет под матрац и достает внесенные сюда контрабандой флакончики. По нашему плану преодолеть предстоит минимум три стены — от нас в оружейку, из нее в коридор и, спустившись на первый этаж, из коридора в комнату Зонова. Поэтому Сан Саныч экономен. Он отрывает клочок от простыни, смачивает его одним раствором и рисует им на стене небольшой, в половину человеческого роста, прямоугольник. Затем повторяет операцию с другим раствором.
Сели на две-три минуты, и я затеял разговор:
— Заметили, все здесь чего-то изобретают? Интересно, почему?
— Со скуки, — проворчал Жора. — Если б только изобретали. Ты знаешь, что прошлой ночью Псих учудил?
«Психом» за глаза мы называли толстого носатого дядьку, сотрудника института то ли психиатрии, то ли психологии. В нашем засилье технарей он смотрелся белой вороной.
— Мужики рассказывают, — продолжал Жора, — засиделись вечером за преферансом, глядь, Психа нету, как ушел — не видели. Ладно. Только начали снова играть, глядь, Псих на месте. Спит. Где был? А он глазами хлопает, ничего понять не может. Тогда его спрашивают, снилось что? «Снилось, — гундосит, — что я еще не родился…», представляете? Тогда ему рассказали, как он исчезал, и у него всю печаль как рукой сняло: «Я, — говорит, — много лет работаю над реализацией сновидений, изучаю африканский оккультизм, заклинания многие знаю. И вот, так неожиданно, кажется, что-то вышло!» Мужики теперь дежурить будут, спать ему не давать. А то ведь мало ли что ему приснится — потоп или землетрясение. Или что он-то как раз родился, а вот остальные — нет.
— Если даже и приключится такая нелепость, — вмешался Сан Саныч, — опыт показал, что в момент пробуждения все вернется на свои места.
— Ага, а если ему приснится, что мы не только не родились, но уже никогда и не родимся? — возразил Жора. — Или родимся, но не мы?
Призадумались. Сан Саныч нарушил молчание глубокомысленным высказыванием:
— Надо бы его поставить на службу народному хозяйству. Пусть видит во сне необходимые вещи.
— Точно, — подхватил Жора, — приставить его блюсти сбалансированность советской экономики. Пропал с прилавков стиральный порошок — пусть видит тонны порошка, исчез сахар — за него пусть берется. Короче, на дефицит Психа.
— Пусть уж ему сразу приснится, взамен нашего, благополучное общество. А вместо нас — счастливые и благородные люди.
— Не пора? — кивнул я на стенку.
— Давно пора, — согласился Сан Саныч, подошел к стене и слегка толкнул в центр нарисованной им рамки. Неожиданно кусок стены не просто поддался, а плавно, как по маслу, прошел внутрь и с грохотом рухнул по ту сторону. Матюгнувшись, Жора первым ринулся в образовавшийся проем.
Я успел лишь схватить автомат из пирамиды, Жора уже снял свой с предохранителя и передернул затвор, а Сан Саныч только-только протиснулся в оружейку, когда властно и отчетливо прозвучал в наших ушах голос Зонова:
— Оружие бросить. Руки за голову.
Ствол его пистолета злобно обнюхивал нас.
Мы с Жорой подчинились.
— Я знал, что вы и здесь не угомонитесь, — процедил Зонов. Он стоял, отгороженный от нас запертой дверью-решеткой.
— Да какого, в конце концов, дьявола! — пискляво, но все-таки грозно вскричал Сан Саныч, отряхивая кожаный пиджак от цементной пыли и будто бы не замечая направленного на него оружия. — Что вам от нас нужно?! Долго вы еще будете истязать нас?!
— Руки, руки, — напомнил Зонов. — Я не шучу.
Сан Саныч нехотя поднял руки, но продолжал обличать:
— Если бы вы не скрывали, кому и зачем все это нужно, мы бы, возможно, еще терпели. Но так долго люди не могут. Они бунтовать начинают. Вы должны это понимать, вы ведь не очень глупый человек.
— Ни в ваших комплиментах, ни в ваших советах я не нуждаюсь, — Зонов вынул свободной рукой из кармана связку ключей и, продолжая держать нас на мушке, попытался открыть висячий замок. Было ясно, что он находится в затруднительном положении: он мог приказать нам вернуться через пролом в комнату, но тогда мы, во-первых, выпали бы из его поля зрения, во-вторых, доступ к оружию остался бы. Скорее всего он открывает дверь для того, чтобы сработала сигнализация и прибежали охранники.
Замок звякнул о прутья решетки, Зонов приоткрыл дверь, и, как я и ожидал, где-то далеко, синхронно с замигавшей над дверью тревожной красной лампочкой, забился колеблющийся визг сирены. И в тот же миг за спиной Зонова я уловил какое-то движение. Он обернулся и увидел то, что за секунду до него успели разглядеть мы: толпу «дураков» во главе с майором Юрой. В руках Юра сжимал конец шланга, выходящего из громоздкого сооружения, которое держали за ручки четверо. Вокруг наконечника-раструба клубился дымок.