— Ничего уж не видно, а вы все смотрите, — с усмешкой заметил Радек, — давайте выпьем. Коньяк отличный, французский. Ваше здоровье.
Они чокнулись. Федор только пригубил, Радек выпил залпом, закусил лимоном.
— Угощайтесь. Я знаю, вас кормят неплохо, однако таких чудес давно, небось, не едали. А не пьете почему?
— Мне алкоголь противопоказан, организм не принимает, — Федор подцепил вилкой ломтик холодной осетрины.
— Забытый вкус, верно? — спросил Радек, попыхивая трубкой и наблюдая, как он жует.
— Да, рыба замечательная.
— То-то. Семужку попробуйте. А Бокий ведь вас провожал. Я слышал, как вы шептались в купе. Не беспокойтесь, слов не разобрал, хотя уши навострил, не скрою. Ну, строго между нами, «Черная книга» правда существует?
Федору уже приходилось слышать о том, что Глеб Иванович по тайному поручению Ленина многие годы собирает всю грязь о деятелях большевистской верхушки и записывает в «Черную книгу». Но прямой вопрос о том, правда ли это, ему задали впервые. Глупо было делать удивленные глаза, спрашивать: что вы имеете в виду?
— Знать наверняка никто не может, — ответил он тихо, самым доверительным тоном, — Глеб Иванович работает в совершенно иной области. Наука, техника, шифровальное дело. Вот у товарища Дзержинского точно есть досье на каждого, в силу его должности.
— Феликс? Бросьте. Он сам по уши в этом.
Официант принес тарелки с отбивными. Радек глотнул еще коньяку и стал жадно, неопрятно есть. Федору показалось, что он пытается вместе с куском мяса проглотить сказанные слова. «По уши в этом». Речь шла о германских деньгах.
«Тоже мне, великая тайна, — подумал Федор, — и Ленин в этом, и Троцкий, и Бухарин, и Зиновьев с Каменевым. У каждого из большевистской верхушки есть счет в швейцарском банке, на котором деньги германского генштаба. Номера, даты, суммы зафиксированы с немецкой пунктуальностью. Если уж говорить о „Черной книге“, то она существует там, в Германии, и будет сохранена для потомков. При чем здесь Бокий?»
— Вообще Феликс странный человек, — промычал Радек с набитым ртом, — собирался пойти в ксендзы, а стал рыцарем революции. Корчит из себя скромника, аскета и требует, чтобы другие в этом ему подыгрывали. Иезуит, — Радек дожевал, поднял бровь, скривил рот, и лицо его приобрело карикатурно мефистофельское выражение. — Я бы господ с церковным прошлым к революции близко не подпускал.
— Сталин учился в Духовной семинарии, — заметил Федор.
— Ай, бросьте, — он допил коньяк и тут же налил себе еще из графинчика. — Кто такой Коба? Товарищ Картотекин. Плебей, серость. Конечно, некоторые амбиции у него имеются, он ползет вверх по бюрократической лестнице с плебейским тупым упорством. Но вряд ли достигнет высот. А свининка хороша, не соврал Николаша. — Радек притронулся салфеткой к губам, отодвинул тарелку, принялся вытряхивать свою трубку. — Между прочим, эти два несостоявшихся попа, католический и православный, Феликс и Коба, отлично спелись, сплотились, хотя один потомственный польский аристократ, другой сын кавказского сапожника, пьяницы.
— Какое это имеет значение? — спросил Федор и тоже отодвинул пустую тарелку. — Аристократ, плебей. Вы же убежденный коммунист, разве для вас важно происхождение?
— Сами-то, небось, из дворян? — Радек прищурился и погрозил Федору пальцем.
— Ошибаетесь. Моя мать была прачка, отец неизвестен.
— Неизвестен? Так это же здорово! Это дает безграничные возможности. Вдруг князек? Или граф? Или барон остзейский?
— Ну, это вы загнули. Для остзейского барона я слишком брюнет. А что касается папаши, самый благородный из всех возможных — трактирщик Степан, мещанского сословия. Другие кандидаты — извозчик Андрей, дворник Пахом и далее вниз по социальной лестнице. Слушайте, а вас правда всерьез волнует эта мелодраматическая тема? Тайна рождения, благородный отец. Увлекаетесь синематографом?
— Ничего мелодраматического тут нет. А вы врете. У вас дворянское происхождение на лбу написано. И руки вовсе не мужицкие. Породу не спрячешь. Да кто бы подпустил вас к Старику так близко, будь вы сын прачки?
— Думаете, основатель первого в мире пролетарского государства такой же сноб, как вы?
— Не думаю. Знаю, — Радек оскалил прокуренные гнилые зубы. — Только это не снобизм, а здравый смысл. Наследственность, кровь предков, память крови — вот что формирует человека.
— Неужели? Ну, а как быть с великим прозрением Маркса, что человек — продукт социальной среды?
— Маркс был убежденным дарвинистом, считал человека продуктом естественного отбора, да и вообще все это не важно. Революция — великий евгенический акт, попытка улучшить стадо путем ускорения естественного отбора. Слабые должны исчезнуть, очистить пространство для новой, сильной, совершенной особи. Евгеника — вот что изменит лицо мира в двадцатом веке.
— Изменит. Превратит лицо в морду, — пробормотал Федор и закурил.
— Ого, да вы контрреволюционер, — Радек пьяно, громко захохотал, похлопал Федора по плечу, — хорошо живете, не научились еще держать язык за зубами.
— Вы тоже много лишнего болтаете, Карл Бернгардович.
— А я вас проверял, — Радек перестал смеяться, уставился на Федора воспаленными злыми глазами, — мне поручено вас проверить.
— Кем?
— Ха-ха! Так сразу и скажу! Надолго вы едете в Берлин?
— Зависит от разных обстоятельств.
— Отличный ответ. Если я попрошу уточнить, от каких именно обстоятельств, вы что-нибудь умное соврете. Так вот, не утруждайтесь. Мне известно, что посланы вы вовсе не за микстурами и клистирами, то есть не только за этим.
— Интересно, за чем же, по вашему?
— Бросьте паясничать. Слушайте. Человек, с которым вы встретитесь, может передать вам кое-что важное, лично для Старика. Устная информация либо документ. Вы должны позвонить в Берлине по номеру, который я назову, попросить к телефону фрейлейн Марту, сказать, что материал у вас. Далее сделаете то, что прикажет вам фрейлейн.
Федор вздохнул, покачал головой.
— Карл Бернгардович, вы все-таки любите кинодрамы, любите страстно. Вымышленные романтические сюжеты туманят вам голову, вы путаете их с реальностью.
Официант принес чай. Радек принялся разжигать свою трубку. Когда официант отошел, а трубка задымилась, он произнес тихо, сквозь зубы:
— Если звонить не станете, попытаетесь ускользнуть, вас убьют. Газеты напишут об очередном злодеянии белоэмигрантов.
— Газеты напишут, — кивнул Федор, — но Старик не поверит. И Бокий не поверит. Я далек от политики. Кому нужен скромный лекарь?
— А вас убьют не по политическим мотивам. По личным. Господин Данилов специально пришлет своего человека в Берлин, это ему не сложно, он теперь генерал, один из лидеров тайной белогвардейской организации ЛП. «Ледовый поход». Он белый генерал, а вы, чекист Агапкин, сожительствуете с его женой.
Глава тринадцатая
Вуду-Шамбальск, 2007Соню разбудил шум снегоуборочной машины. Вьюга утихла. Светало. На ночь она оставила окно открытым, спальня выстудилась, на подоконник намело плоский волнистый сугробик. Минут десять Соня лежала, натянув до подбородка пуховое одеяло, не решалась вылезти, плохо понимала, где находится и почему так холодно.
Над кроватью висела гигантская хрустальная люстра. Подвески таинственно сияли и позванивали то ли от ветра из окна, то ли оттого, что наверху кто-то ходил. Справа возвышалась фаянсовая ванна на львиных лапах, за ней зеркальный шкаф. Слева высокий трельяж в толстой золоченой раме. Зеркала были расположены по обеим сторонам комнаты таким образом, что отражались друг в друге, образуя бесконечный серебристый лабиринт.
Зазвонил телефон, словно кто-то специально ждал, когда она проснется. Кто-то оказался Димой.
— Спишь? — спросил он сипло.
— Уже нет. Доброе утро.
— Как тебе спалось?
— Отлично. А тебе?
— Я всегда сплю, как сурок. Через полчаса спускайся завтракать. Там, внизу, уже ждет машина.
Как только она залезла в кабинку под душ, опять зазвонил телефон и продолжал трезвонить минут пятнадцать, пока она мыла голову. Аппараты были расставлены по всему огромному номеру, в том числе в ванной комнате. Соня выключила воду, вытерлась, замотала мокрые волосы чалмой из полотенца, надела халат и только потом взяла трубку. Ее приветствовал сладкий голос администраторши.
— Доброе утречко, Софья Дмитриевна. Машиночка за вами приехала. Завтракать желаете в номере или спуститесь в ресторан?
— Спасибо, я спущусь.
Коридоры наполняла неживая, какая-то недоброжелательная тишина. Казалось, в этом шикарном отеле кроме Сони и Димы нет ни одного постояльца. Соня пошла пешком вниз. На площадке между вторым и третьим этажами стояла стремянка. Монтер в синем комбинезоне, забравшись на верхнюю ступеньку, возился с открытым электрическим щитком. Соня поздоровалась, хотела пройти мимо, но задержалась. Было странно, что он не ответил, даже не повернулся, словно не услышал.
— Доброе утро, — повторила Соня.
Опять никакой реакции. Что-то в его маленькой, почти детской фигуре показалось ей знакомым. Лица она не видела, только затылок, украшенный узлом пестрой косынки банданы.
— Проблемы с электричеством? — громко спросила Соня, подошла ближе, заметила, что он возится с оголенными проводами без перчаток.
— Проблема нет, госпожа, проблема нет, — пропел он высоким фальцетом.
Раздался сухой треск, щиток заискрил. Человечек не отдернул рук, тело его задрожало, быстро и мелко, как натянутая струна. Стремянка пошатнулась, звякнула, но не упала. Человечек перестал дрожать, застыл на мгновение, дернулся, словно что-то переключилось у него внутри, и спокойно продолжил свою работу.
— Как вы себя чувствуете? Вас током ударило, очень сильно. Тут высокое напряжение.
— Благодарю, госпожа, чувствую o'k, госпожа.
Он повернул голову. Стал виден плосконосый профиль, высокая смуглая скула, угол узкого глаза.
— Чан? — шепотом спросила Соня.
— Госпожа, звонит телефон в сумке.
Мобильный правда звонил уже несколько минут.
— Да, я слышу. Ты не ответил, Чан. Хозяин твой тоже здесь?
— Госпожа ждут завтракать. После завтрака госпожа делай свою работу. Приятного аппетита, удачного дня, больших творческих успехов! — все это он пропел фальцетом евнуха, почти попадая в такт мелодии, звучавшей из Сониной сумки.
— Ты изменился, Чан, стал смелей и разговорчивей, — спокойно заметила Соня и вытащила мобильник.
— Ты где застряла? — спросил Дима. — С тобой все в порядке?
У входа Соню встретила администраторша.
— Там электрик работает, между третьим и вторым этажами, — сказала Соня в ответ на теплое приветствие, — только что его сильно ударило током. Мне кажется, ему нужен врач.
— Не волнуйтесь, Софья Дмитриевна, у нас отличное медицинское обслуживание, наш персонал проходит обязательную диспансеризацию дважды в году. Лекарства и процедуры бесплатно, — произнесла дама и рекламно улыбнулась.
— Вы меня не поняли. Только что человека сильно ударило током.
Дама продолжала улыбаться и смотрела на Соню ярко голубыми бессмысленными глазами.
— Электротравма. Нужен врач, — медленно, по слогам, повторила Соня.
Администраторша бережно взяла ее под руку. Высокие каблуки зацокали по зеркальному паркету. От дамы пахло приторными цветочными духами. Рука, сжимающая Сонин локоть, была металлически твердой и холодной.
— Пройдемте к столу, Софья Дмитриевна, завтрак стынет. Кофе какой желаете? Эспрессо? Капучино? По восточному?
— Двойной эспрессо, пожалуйста.
Дама отпустила Соню и зацокала прочь. Просторный ресторанный зал по прежнему был пуст. В глубине, за единственным накрытым столом сидел Дима и ел яйцо всмятку. Соня опустилась на стул, залпом выпила стакан воды.
— Хороша тетка? — спросил Дима, кивнув на администраторшу, которая маячила вдали, возле бара. — У нас в школе была завуч по воспитательной работе, похожа на эту ведьму, как родная сестра.
— Я видела Чана, — сказала Соня, и зубы ее стукнули о край стакана, — помнишь, кто это?
— Не помню.
— Слуга. Ты слегка побил его, когда вытаскивал меня с яхты.
— А, маленький, в парике? Вьетнамец или малаец?
— Он кохоб.
— Кохоб? Что за народность такая? Впервые слышу. Где они обитают?
— Это не народность, это диагноз. Результат специальной психической обработки. Нечто среднее между человеком и домашним животным. Так объяснил мне господин Хот.
— Соня, ты бы съела что-нибудь, — Дима пододвинул ей тарелку с разными сырами, украшенными виноградом и ломтиками груши. — Вот этот, с плесенью, очень вкусный.
— Да, спасибо, — Соня налила воды и выпила еще стакан залпом. — Чан стоял на стремянке и чинил проводку. Его сильно ударило током, он затрясся. Нормальный человек от такого удара потерял бы сознание, а он спокойно продолжил свою работу. Голые провода, руки без перчаток, стремянка металлическая.
— Да, сон неприятный, — хмуро кивнул Дима и принялся намазывать маслом горячий рогалик, — я же говорил, надо было погулять после ужина, подышать. Если ложишься с набитым желудком, обязательно снится какая-нибудь дрянь.
— Дима, это был не сон. Я видела это наяву.
— На яхте?
— Нет. Здесь, в гостинице, несколько минут назад, между вторым и третьим этажами.
Дима протянул Соне рогалик с маслом.
— Тебе надо успокоиться и нормально поесть. Мы пришли сюда завтракать, а не обсуждать страшные сны.
Она едва заметно кивнула и пробормотала:
— Да, я поняла. Но я не могу есть.
— Давай кусай, масло тает. Вот умница. Теперь запей, — он поднес к ее губам стакан с апельсиновым соком.
— Дима, ты что, удочерил меня?
— Я за тебя отвечаю. Это моя работа. Вон кофе несут.
Соня покорно сжевала рогалик, выпила кофе.
Дима откинулся на спинку стула и стал листать тонкий глянцевый журнал.
На обложке зазывно улыбалась идеальная блондинка, снятая до пояса, в русском народном костюме, в веночке из васильков на белокурых волосах. Над головой у нее алели жирные буквы «ЛСД».
— Что это? — изумленно спросила Соня. — Я не вижу, глянец бликует.
— Не то, что ты подумала, — Дима повернул журнал так, что стала видна надпись целиком.
— «Лучистое Сиянье Доброты. Светоч. Общенациональный еженедельный журнал. Распространяется только бесплатно. Мы говорим „нет!“ рекламе, гламуру, светским сплетням. Мы говорим „да!“ чистой любви, высокой дружбе, семейному очагу. Мы поведем задушевную беседу с тобой, дорогой читатель, о главном и вечном», — вслух прочитала Соня и вопросительно взглянула на Диму. — Ну и что? У меня такой тоже валяется в номере.
— Да, он тут везде валяется. Я прихватил его в аэропорту.
— Зачем?
— «Светоч» — один из печатных органов ПОЧЦ, Партии общечеловеческих ценностей.
Когда они покинули ресторан, Дима склонился к ее уху и прошептал:
— У каждого свои кошмарные сны, у тебя Чан на стремянке под высоким напряжением. У меня — Петр Борисович в рядах учредителей славной ПОЧЦ. Поверь, электрический кохоб меркнет в лучах «Светоча», в «лучистом сиянии доброты».
— Хочешь сказать, твой кошмар кошмарней моего? — спросила Соня.
Они пересекали фойе, Дима кивнул на портреты Та мерланова и быстро зашептал на ухо:
— ПОЧЦ — его затея. Цель — перевести финансовое влияние в политическое. Йоруба худший из всех возможных партнеров в такой хитрой, опасной игре. Слишком много на нем грязи. Помнишь, как старуха в «Сказке о рыбаке и рыбке» захотела стать владычицей морскою? Если мой шеф все-таки решил играть вместе с Йорубой, значит, он сошел с ума.
Соне было щекотно от его дыхания, он говорил, почти прижав губы к ее уху, она не все расслышала и спросила:
— А почему ты думаешь, что он в этом участвует?
— Потому что красавица в венке из васильков на обложке первого номера журнала «Светоч» — Светлана Петровна Евсеева. Светик, дочь Петра Борисовича.
Наверх пошли пешком по лестнице. Дима взял большую Сонину сумку, повесил себе на плечо. Собираясь на завтрак, она машинально положила туда ноутбук.
— Вот это разумно, — он похлопал по сумке, — не оставляй ноутбук в номере. Каждый вечер, перед сном, будем гулять, дышать и спокойно обсуждать все наши дела. На свежем воздухе. Не здесь.
Площадка между вторым и третьим этажами была пуста. Дверь Диминого номера оказалась открыта, рядом стояла тележка с рулонами туалетной бумаги и стопками полотенец. В дверном проеме возникла горничная, юная, необыкновенно красивая азиатка, в коротком розовом платье, в белых колготках и розовых плоских туфельках. Черные волосы выбились из под крахмальной шапочки. Раскосые, ярко синие глаза нежно сияли, верхние пуговки были расстегнуты, при легком наклоне открылся крупный смуглый бюст, не стесненный лифчиком.
— Доброе утро, господин, доброе утро, госпожа, умоляю простить, уборка не вовремя, Лойго не мешать, Лойго прийти позже, — залопотала она тонким детским голосом.
— Соня, подожди, я сейчас, только возьму куртку, — Дима отстранил горничную, вошел в номер.
Девушка осталась стоять напротив Сони, смиренно опустив длинные смоляные ресницы. В руке она держала пластиковую бутылку с моющим средством. Пухлые пунцовые губы едва заметно шевелились. Показался кончик языка, медленно скользнул по губам. Соня услышала тихий прерывистый вздох и шепот:
— Лойго хорошая, господин доволен.
Прелестное юное лицо передернулось, исказилось, сместились все лицевые мышцы, задвигались, словно искали подходящее положение. Губы причмокнули, растянулись, стянулись хоботком, опять причмокнули. На щеках зашевелилась кожа, стали хаотично появляться впадинки, вроде круглых втянутых шрамов. Сначала впадинок было много, потом осталось всего две, аккуратные симметричные ямочки. В итоге получилась улыбка. Это длилось не более минуты. Когда вышел Дима с курткой в одной руке, Сониной сумкой в другой, уже была только улыбка, милая, слегка виноватая.