Нина не ошиблась: компьютерщик первый начал. Он вел себя так, точно он — здешний, средне-уральский Билл Гейтс. Да и выглядел ему подстать: широкие бедра, дебильная рожа и тупая непререкаемость.
— Ну, что у вас? — спросил он так, точно любой знакомый Нины мужского пола, кроме него самого, и плевка не стоит. Эдакая уральско-столичная штучка. Горец, мол. — Диск? Открыть? Что, не получается? Хо-хо-хо. Ладно, уж, поможем столичным жителям... Странно. А он что-нибудь выкидывал? Я спрашиваю: он какие-нибудь надписи показывал? Что — Гремлин? А-а... Ну, так сразу надо было сказать. Это глухой вариант. Гремлин — это наш здешний... Ну, не Билл Гейтс, конечно. Но, по крайней мере, типа Эдисона. Тусуется он только в Сети, и никто его ни в лицо, ни по фамилии не знает. Кто он и откуда — неизвестно, но как хакер он очень ценится. За деньги сделает, что угодно. В общем, если именно он глумливо защитил этот диск, то лучше его не трогать. То есть, я, конечно, могу его открыть, но... Есть все-таки незначительный процент вероятности, что данные шредернутся. Не хочется подвергать их риску...
— Ну, и как его найти, этого Гремлина?
— В Сети. «Гремлин-собака-яндекс-ру». Так что, пишите письма. Если заинтересуется, ответит. Но, говорят, запрашивает он дорого.
— Минутку. Но ведь хоть кто-то должен его знать?
— Если б его кто-то знал, то, наверное, уже бы пристукнули. Он тут многим нагадил, и — не хилым людям.
— Но ведь не на облаке живем. Деньги-то он как-то должен получать? Значит, через них на него можно выйти?
— Пока никто не вышел. Правда, уже полгодика о нем почти не слышно.
— Так посоветуйте хоть что-нибудь!
— Посоветовать могу. Есть такой у нас журналист. Влад Никрасов. Он в УТА у самого Шеремеха работает. И вот он буквально на днях что-то говорил о Гремлине. Мол, они с ним договариваются. Не знаю о чем, но вдруг и вам во вторяк обломится?
— А как с Никрасовым связаться?
— Позвонить.
— Слушай, — сказала компьютерщику до сих пор с удивительным для женщины тактом державшаяся в стороне Нина, — позвони лучше ты сам, а? Объясни. Скажи, что это тот самый мой московский попутчик.
— Ну-у... Ладно.
Влад Никрасов сразу понравился Василию. Журналюга-профессионал: потом может и нагадить, переврав сказанное тобой, но в первый момент он — сам товарищ Обаяние-и-Надежность. И сразу предупредил, что уполномочен только получать информацию, но никак не выдавать. Это решает только сам Шеф — Его Непогрешимость Экстремальный Горец Шеремех. А вот свести с ним Влад может.
Они условились, что через час встретятся с Владом у Плотники, возле памятника основателям города, в народе именуемом «Бивис и Бат-Хед». Памятник интересен тем, что у обоих основателей практически идентичные лица, а еще тем, что в руки к ним легко вставляются бутылки, что делает их ближе народу. По обеим сторонам Плотники — весьма необычные скульптуры — фрагменты разорванных цепей, куда больше похожих на «фиги».
280 лет назад к планировке города относились очень серьезно — он являлся моделью вселенной. Река делила его на две части — открытое и тайное, день и ночь, разум и душу, Европу и Азию. Плотина же считалась центром мирозданья, нерушимой скрепой. Именно это единство и должны были символизировать отлитые за бешеные деньги «цепи-фиги», хотя вряд ли население осознавало всю их значимость.
На встречу с Никрасовым Быков бездарно опоздал почти на полчаса, хотя к памятнику прибыл, как привык, на двадцать минут раньше. Но приключилось везение, которое он никак не мог упустить.
Обходя исторические окрестности здешнего Бродвея — Плотники, он убедился, что аборигены с нежностью хранят свидетельства тех лет, когда их крепостных предков пороли и гнобили предки их нынешних бар. А также поймал Нину на приблизительности в понимании истории родного города. Так, она как-то обмолвилась, что Катеринбург назван так в честь жены Петра Первого. Хрен там. Город назван, оказывается, в честь Святой Екатерины. Ей даже персональную часовенку поставили рядом с Историческим сквером.
А вот подругу императора тоже назвали с намеком на эту Святую, дабы затушевать ее довольно разгульное прошлое. Решив глянуть на сквер между Ленина и Малышева сверху, с моста-плотины, Василий засек своего странного соратника Димона. Тот стоял рядом с сутулым мужиком возле шлюза. Грамотно они стояли: шум бурлившей воды перекрывал их голоса. Подойди к ним даже вплотную, фиг чего расслышишь невооруженным ухом. Однако Быкову было секундным делом вынуть остронаправленный микрофон, замаскированный под ручку, носимую на шнурке на шее. Он соединил его с усилителем, размещенном в плеере, а в тот — воткнул наушники. Так он смог незвано присоединиться к разговору:
—...только время терять. В общем, велено, чтобы ты сказал своему москвичу: это были быки из команды дедули. Разнюхали, мол, чего он тут чумится, и решили обнавозить. Так что ему лучше оставить пургу в тундре и притихнуть под крышкой у нас. Мужики, типа, навострились его замочить. И только мы спасем, всосал?
— Ага.
— Где, кстати, он сейчас тырится?
— Не знаю пока, — сказал Димон. — Мы с ним с тех пор только по телефону.
— По телефону можно адресок накнокать.
— По мобиле.
— И по мобиле тоже можно.
— Ладно, учту. Что еще?
— Еще — главное: если он все-таки диск надыбает, сразу его связывай с Тешковым. Напрямую. Если грузанет, скажешь, что ему гонорар корячится. Всосал?
— Ясно. Значит, про Тешкова говорю, если только диск найдет, так?
— Ну, типа того. Но ты ему внуши: те мужики очень даже крутые и замочат, как нечего делать. Пусть побережется. Всосал?
Собеседник Димона сплюнул в исторический памятник рядом с табличкой о переименовании города в честь того, кто сделал Катеринбург знаменитым уже несуществующим подвалом. Оглянулся, и пошел характерной походкой человека, который редко бывает трезвым.
Быков хотел, было, двинуться за ним следом, но решил, что встреча с телевизионщиками для него сейчас важнее. В конце концов, он уже понял главное: люди его здешнего заказчика — мэра, очень хотят, чтобы он боялся их конкурентов — людей губернатора. Ради этого они с самого начала устроили ему спектакль с захватом. Причем, так старательно звали губернатора по фамилии, хотя его все здесь, иначе, как дедушкой не величают, что даже ребенок бы заподозрил лажу.
Но самое смешное, что он и в самом деле побаивался губернаторских. Одно то, что он всюду сталкивался с шестерками мэра — теперь ясно, что и Димон из их числа — и ни разу не засек соглядатаев губера, могло иметь лишь одно объяснение из двух. Либо губернаторские понятия не имеют о некой акции мэрских, в которой его используют за дурачка.
Либо они так четко работают, что их никак не заметишь.
Быкову хотелось бы, конечно, первого. Но на всякий случай приходилось исходить из худшего.
Ибо заезжему дурачку самое хреновое — это попасть в местную междоусобицу.
С этой оптимистичной мыслью Быков и поспешил к памятнику сладкой парочке.
Знакомый моего знакомого
Влад Никрасов пожал ему руку с чувством гордого прискорбия на симпатичной узкой физиономии:
— Здравствуйте. По московскому времени живете?
—Добрый день. Прошу прощения: мы сами не местные, пока спросил, пока нашел... Готов компенсировать моральный вред.
—Принято. Но это позже. Шеф ждет, а он этого не любит.
—Принято. Но это позже. Шеф ждет, а он этого не любит.
Разговор с Шеремехом вначале не клеился. Быков и по телевизору-то с трудом понимал его бурлящую, как струя в плотнике, дикцию. Хотя на TV журналист, видимо, старался говорить по понятнее. А в быту его говорок производил полное впечатление невразумительных мыслей вслух себе под нос. Но тем больше уважения вызывали результаты, достигнутые вопреки этому своеобразию.
— Ашоусобченовищетуна и шоуванадот Грем-лина? — вроде бы о чем-то спросил, как показалось Быкову, Шеремех.
Василий озадаченно повернулся к Владу, и тот тактично перевел, как бы дублируя шефа:
— Да, да! Вот именно: а что, собственно, вы ищете у нас, и что вам надо от Гремлина?!
— От него мне нужна помощь в освоении одной программки. А ищу я у вас тут то же, что и все: «щастя».
— Ишоуванужо длаполноващастья?
— Да, да! — подтвердил Влад. — Вот именно: и что же вам нужно для полного счастья?
— На сей момент — только Гремлин.
— Ну-у и? — очень понятно сказал Шеремех, и Быков сам себе мысленно перевел: мы-то тебе Гремлина, а ты нам — чего?
Василий уже открыл рот, чтобы пообещать, что после того, как он тет-а-тет пообщается с Гремлином, у него, возможно, появится очень интересная для телевизионщиков информация.
Но тут раздалась мелодия, широко известная в России, как песня «Взвейтесь кострами, синие ночи», а в остальном мире — как марш солдат из оперы. Большевики щедро делились с народом чужой интеллектуальной собственностью, не считая нужным упоминать ее авторов.
Все трое машинально схватились за карманы, где держали мобильники, но достал аппарат только Шеремех:
— Яшушаю?.. Да, забужаемша. Нет, но... — он зажал микрофон, и спросил у Влада:
— Шо у тя с Абсентом?
— Пока глухо. Ищем то самое кафе, где бросают в воду.
Быков встрепенулся, почуяв выгодный случай.
— Погухо, — продублировал Шеремех в трубку, — едиственаводка: «кафе, хдебосают в реку»
— там этот Абсент то л живет, толбыват иногда... Да, это его дружок-бичара по пьяни проболтался... Понял. До встречи.
Шеремех отключил мобильник, задумчиво потупясь, побарабанил по столу, и поднял глаза на гостя:
— Значит, вам нужен Гремлин?
То ли он стал четче говорить, то ли Быков уже приноровился, но он понял все сам и тут же ответил:
— Да, мне нужен Гремлин. А вам, как я понял
— некий Абсент? Предлагаю баш на баш.
— То есть?
—Я вам помогаю найти Абсента — это тот мужик, который пострадал при штурма Химмаша, так? Про него по телеку был репортаж?
—Да, но только не при штурме, — любивший всех поправлять Шеремех, поправил и Быкова, — а вроде бы при захвате.
— А какая разница? — заинтересовался тот.
— Ну, по версии калово-криминального мэра, сначала заводоуправление захватили нехорошие парни олигарха Федулова, которых якобы послал туда Дедушка. Потом якобы хорошие от депутата Баксова, которых послал он сам, уголовно-маразматический бездельничающий отброс-мэр, взяли заводоуправление штурмом. По его, отброса, версии, Абсент пострадал от людей губера. Следовательно — при захвате.
— Инте-ересно... — задумчиво протянул Быков.
— Значит, если захват — люди губернатора, а если штурм — люди мэра?
— Да, но однако, у нас выход на Гремлина пока только предположительный, — поправил сам себя Шеремех. — Примерно семьдесят процентов вероятности.
— Ну, у меня с Абсентом тоже не железно, — самокритично признал Быков. — Процентов на восемьдесят.
—Тогда: договорились! — протянул руку Шеремех. — Вы нам — Абсента, мы вам постараемся найти и свести с Гремлином. Когда вы сведете нас с Абсентом?
—Да хоть прямо сейчас, — улыбнулся, старясь скрыть неуверенность Быков. — Машина есть? Ну и пару здоровяков прихватите на всякий случай.
Он блефовал. Весь расчет Василия строился на том, что ему, приезжему, бросается в глаза то, что местным — давным-давно намозолило взоры.
Впрочем, он полагал, что в любом случае мало, чем рискует. Показаться дураком он не страшился, а шансом сойти за умного все равно без риска не воспользуешься.
Но на самом деле он поставил на кон жизни: свою и Абсента, хотя даже не подозревал об этом.
Ведь их судьбы решались не здесь, в Катеринбурге. А, как и многое в это стране — в нелюбимой, но все-таки единственной настоящей столице.
Москва верит деньгам
Впрочем, и Кунгусов, который летел в Москву, чтобы помимо прочего решить судьбы Быкова и Абсента, сам об этом не знал. Он прибыл в Домодедово с тем привычным мандражом, который органически присущ любому чиновнику, целиком зависящему от своей должности.
Это наивным, заросшим грязью без воды и дворников, екабевцам мнится, что черный пиар предназначен для избирателей. Кунгусов-то знал, что это чепуха. С тех пор, как их заразили пупизмом: «Мы — столица Урала! А что хорошо Уралу, то хорошо и России!» — они стали заложниками этих туманных словес. В них, как в извивающимся червяке, спрятался зазубренный крючок. Упование не на свои мозги, а на госамбиции и гонку вооружений, отдало Москве право решать, кто здесь будет править и ради кого. Потому и пиар любой расцветки предназначался столице.
В начале лета Урал прогнулся, виляя антеннами и мигая телеэкранами, в ожидании: кого столица назначит им выбрать губернатором?
Собственно, в этом был резон. На кой ломать голову, если можно послушаться нелюбимых, москвичей? Ведь потом на них, а не на себя можно и попенять, когда выяснится, что выбор — хреновый. А чужой выбор хорош только для уродливых невест.
Но Чирнецкий и Кунгусов принадлежали к тому меньшинству, которое всерьез пыталось влиять на предпочтения Москвы. Это рядовым горожанам нечего терять, кроме неделями не вывозимых помоек. Мэр и его зам по идеологии потерять могут многое.
Такова чиновничья планида: пока ты в кресле, все быдло у твоих ног — суетится, выпрашивая подачки. Но раз в несколько лет эта шелупонь обретает право карать. Именно карать, ибо для чинодрала провал на выборах - не просто отлучение от кормушки. Лишиться поста — все равно, что лишиться панциря на тарелке у жаждущих твоей плоти и накоплений законников.
Поэтому екабевская организация настроилась решительно против действующего губернатора. Эта решительность зиждилась на гектарах дорогой городской земли и на миллионах портретов иностранных президентов. Но всего этого было маловато. В Москве тоже хватало и гектаров, и портретов. Там и решительность была решительнее. Хотя на нее пока еще можно было повлиять.
А чтобы не упустить шанс, никаких городских денег не жаль.
С них и начался разговор в кабинете генерала МЧС, к которому с немалыми затратами и хлопотами сумел пробиться Кунгусов. Разумеется, он давно высчитал, что МЧС прогнило: одно то, что в прессе нет ни слова критики в адрес ведомства, уже говорит о его коррумпированности. Коррупция
— ведь та зараза, которая непременно есть везде, где власть и деньги. Но там, где царствует гостайна, она цветет особенно пышно.
Однако даже знающего все это Кунгусова покоробила бесцеремонность, с которой замминистра взял его за рога:
— Ты знаешь цену вопроса? Два лимона зеленых.
— Да, меня предупредили. Но хотелось бы...
— замялся Кунгусов, и хозяин довольно скромного по екабевского меркам кабинета, понимающе усмехнулся:
— Хочешь знать, что за них будешь иметь? Скажу. Во-первых, тебя примут в Администрации. Как ты там покажешься и что принесешь — твои проблемы. Хотя, сам понимаешь, туда с бутылью коньяка соваться несолидно. Даже если она из малахита и золота.