Ночью никто ко мне в каморку не проползал, а утром Растон, накормив меня вчерашней палтусятиной и напоив горячим медом, проводил к выходу.
— Дорогу найдешь, — сказал он на прощание, — а вечером, если жив будешь, заходи. Расскажешь, что там и как.
Помолчал и добавил:
— Там много останков нашего брата разметано. Так что ты смотри, надо ли тебе это…
Я молча поклонился и пошел, не оборачиваясь и не ожидая удара в спину.
* * *С воздуха остров Медовый не просматривается, недоступен он и дальнему зрению, так что я шел, не особо зная, куда приведут меня ноги. Ось Мира — оно, конечно, красиво сказано, а вот какова эта ось в натуре? У тележного колеса — тоже ось, но выглядит, думается, иначе. Впрочем, встречу — не обознаюсь. И без того магический мир кругом полыхает ярче, чем во время битвы на Медовом Носу. Спасала только многолетняя привычка скрывать колдовские умения. Это на истельнском троне можно восседать, сияя, как праздничная люстра, прочие волшебники силу свою стараются прятать, представляясь обычными людьми. Так и тут: идешь, вот и иди себе. А дуриком переть, исполнившись могущества, — это себя не любить. Все твое могущество, по сравнению со здешней силой, гроша ломаного не стоит. Поэтому шагай и надейся, что Ось Мира сама себя обозначит.
Так оно и случилось. В относительно ровной поверхности ледяного плато открылась впадина: не трещина, не разлом, какие часто встречаются среди льдов, а что-то вроде воронки, словно бы проплавленной, настолько гладкими были ее стенки. Туда ступишь и съедешь вниз, прямиком в то, что поджидает тебя, подобно муравьиному льву на дне песчаной ямы. А вздумаешь спускаться, используя магические приемчики, даже самые ничтожные, немедля возмутишь истечение природной магии, такое же ровное, что и стены воронки. Всего-то дюжина шагов, а рукой не достать. Стой на краю, думай последний раз, зачем пришел.
Никаких особых останков неудачников, явившихся сюда прежде меня, человеческим взглядом заметить не удавалось. Да и вряд ли их было слишком много — колдунов, осмелившихся подняться на верхушку земного круга. Полагаю, лукавил Растон, предостерегая меня от опрометчивых шагов.
Тем не менее спускаться надо, иначе зачем шел?
Из простых, немагических вещей были у меня с собой моток веревки и топорик-ледоруб. Крючьев, которыми можно было бы закрепить веревку, не оказалось. Да и не знал я, станут ли крючья держаться во льду. Бродить по горам мне доводилось, но в те времена я мог не ползти по скалам, а попросту взлететь на любую вершину, перепрыгнуть всякую скалу.
Конец веревки, добрую сажень, я вморозил в лед. Разложил часть мотка по поверхности и долго поливал водой из своей нескончаемой фляги. Потом ждал, пока вода замерзнет, и поливал снова. Хотел туда же вложить нетающую ледышку, но раздумал. Вряд ли с ее помощью вода станет застывать быстрее, чем на трескучем полярном морозе, а чем меньше используешь здесь зачарованных вещиц, тем надежнее получится.
Дождавшись, пока веревка вмерзнет поосновательнее, спустил другой ее конец на дно воронки и осторожно сполз вниз.
Вот и добрались. Магические органы чувств безнадежно ослепли и оглохли, а человеческим глазом тут различать нечего. Остается верить, что добрался, куда нужно.
По поводу Оси Мира высказано немало мнений и остроумных догадок. Собраны они в одной из глав «Основного свода», главного труда по теоретической магии. Этих догадок и предположений так много, что некоторые остроумцы называют свод Осьновным. Книга эта имеется у всех, кто сумел освоить азы грамотности. В ней нет заклинаний, рецептов и магических приемов, ее не наполняет чужая сила, напротив, силу следует тратить, чтобы читать эту книгу. Она имеет вид толстенького тома в кожаном переплете, или чудовищного фолианта, размером с полстола, или карманной книжицы, украшенной сафьяном и самоцветными каменьями, — все эти изыски зависят от характера владельца. Мне случалось видеть папирусные свитки, упрятанные в медной цисте, связки дощечек ронго, веера из пальмовых листьев и вообще, что угодно, на чем люди приспособились писать за последние десять тысяч лет.
Грамотей, лишенный волшебной силы, заглянув с дозволения владельца в такую книжицу, увидит лишь ряды непонятных значков, среди которых невзначай мелькнет нечто, похожее на знакомую букву или иероглиф. Маг способен книгу читать, причем каждому открыто в меру его силы и разумения. Посему книгу эту рекомендуется читать часто, внимательно и прилежно. Иной раз среди знакомых строк обнаруживаешь такое, до чего сам бы никогда не додумался. Только что перед тобой была проблема, к которой не знал, как и подступиться, но, раскрыв сотню раз перечитанную книгу, видишь запись, сделанную как бы твоей рукой: «Мудрец Узма сказал…» — и остается благодарить неведомого Узму, который, быть может, умер тысячу лет назад, зато, что он в ту далекую пору дал ответ на вопрос, что мучает тебя сегодня.
Я и сам вписал в эту книгу немало страниц и подозреваю, враги мои перед битвой на Медовом Носу читали их внимательно, стараясь понять, что движет мною в этот час.
На самом деле никто из магов не вписал своей рукой в «Основной свод» ни единой строки, туда сами собой попадают мнения, высказанные публично. Они могут быть ошибочны, но на эти страницы никогда не проникает заведомая ложь. В моей книге на первой странице есть запись: «Это путь великих. На нем тебя ждут скудные находки и великие разочарования». Подписи под этими словами нет. Подозреваю, что первую строку книги пишет ее владелец, и в дальнейшем она определяет направление, по которому пойдет чародей. Подобной мыслью я ни с кем не делился, и в чужих книгах ее нет.
Я сидел, прислонившись спиной к ледяной стене, в двух шагах от Оси Мира и размышлял о постороннем. Иному такое времяпрепровождение показалось бы странным, но я знал: торопиться незачем. Мудрец Узма сказал: «Когда пришел к пропасти, сядь на краю обрыва и подумай о сущем». В моей книге эти слова включены в главу, посвященную Оси Мира. Я перечитывал их вчера перед сном и теперь решил последовать совету, хотя почти уверен: сам Узма в этих краях не бывал, а пропасть имел в виду совершенно другую. Но пока я не коснулся Оси или не начал колдовать, Ось будет спокойна и ничем не станет угрожать мне. Иное дело, если бы я бился сейчас в истерике, исходя неутоленной ненавистью, тогда могло бы случиться что угодно. Но моя жажда мести спокойна и обдуманна. Торопиться мне некуда, можно, как советовал мудрец, подумать о сущем. Растон, кстати, тоже сказал: «Смотри, надо ли тебе это…». Сказал вслух, обращаясь ко мне, и значит, в новых книгах эти слова сможет прочесть каждый, кто всерьез займется Осью Мира. Сам Растон выбор сделал: Оси не коснулся или же сумел не возмутить ее и не сгореть, коснувшись. Вот об этом и были мои посторонние мысли.
Проще всего в такой ситуации было бы безумному самоубийце, маньяку, мечтающему унести с собой как можно больше чужих жизней. Такому не надо думать и рассчитывать, достаточно броситься вперед и сгореть, возмутив всей погибающей энергией спокойствие Оси. Не важно, где и как выплеснется взбудораженная сила; разрушения в любом случае будут велики, а жертвы неисчислимы.
Я хотел иного. Бессмысленно мстить невинным, вдвойне бессмысленно убивать того, кто никогда не узнает причины своей смерти и имени мстителя. Я хотел медленно, не торопясь, раздавить Галиана вместе с королевским дворцом, куда, несомненно, сбегутся предатели, чтобы получить из рук узурпатора обещанные награды. Но город должен остаться цел, ибо все подряд виновны быть не могут, а я клялся беречь свою столицу. И не только столицу. В торжественной клятве повелителя Истельна говорится: «…сберегать села и деревни от больших до самых маленьких…» — но там ни слова не сказано о цитадели, в которой обосновался сам маг. Так что королевский дворец я разрушать не буду, а замок рухнет, причем не как-нибудь, а на голову Галиана. А что касается клятвы, то, хотя я больше не повелитель, обещания не нарушу: села и хутора останутся неприкосновенны, а поля не узнают ни саранчи, ни града. Решено — пострадает только древний замок, где владыки Истельна творили свои чародейства. Я не стану мстить магам, разгромившим меня на Медовом Носу, они были в своем праве, на их месте я поступил бы так же. Но я непременно расскажу всем, умеющим слышать, что Галиана покарал не слепой рок, что он погиб от моей руки. Месть сладка, но справедливость важнее, поэтому я ни на единый волос не вторгнусь за ее пределы.
Возможно ли такое? Этого никто не знает, но есть предположение, что возможно. Человеческий разум чужд магии, поэтому даже безумец, ринувшийся поперек Оси, не исчезает сразу. Иное дело, успеет ли он насладиться разрушительным результатом своего безумия. Если же маг холоден и спокоен, как вода в лесном озере, то и магия его не взбудоражит Оси, а растает в ней медленно и спокойно, дав время чародею завершить задуманное. Правда, это всего лишь предположение. Узнать все наверняка можно, лишь шагнув в глубину, из которой не будет возврата. Величайшее колдовство в масштабах всей Земли, оплаченное жизнью волшебника. Либо величайший самообман, если все предположения окажутся ложными.
Не знаю, являлись сюда люди, подобные мне, или я первый? И чем окончились их авантюры? Растон не посчитал нужным сказать мне этого, либо он сам не знает ответа. Самоубийственные безумцы пару раз умудрялись исполнить свои планы, Земля до сих пор хранит чудовищные шрамы, а людская память — воспоминания об эпохах, скончавшихся в конвульсиях невиданных разрушений. Мстители разумные, если таковые были, погибали, не оставив по себе известий. Но если мне удастся задуманное, об этом будут знать все. Так нужно не для славы, мертвые славы не имут, но ради все той же справедливости. Пусть всякий знает, что оскорбленный может мстить самой своей смертью. Надеюсь, тогда зла в мире станет немного меньше.
Должно быть, странно слышать подобные рассуждения от колдуна, которого молва в самое ближайшее время окрестит повелителем черных сил. Думаю, моим недавним подданным уже вовсю внушают, что я на самом деле негодяй, обманом похитивший свободу Истельна.
И вот теперь «повелитель зла» встал и осторожно шагнул вперед, стараясь не потревожить спокойствия Вселенной. Думать в эту минуту я решил не о судьбах мироздания, а о чем-нибудь обыденном и приятном. Наивная попытка обмануть вселенскую силу. Так неразумный малыш ладошкой пытается прикрыть попку, когда грозный учитель взмахивает розгой. Понимая всю смехотворность подобной уловки, я всего лишь пытался быть спокойным, словно мне не впервой отправляться на смерть.
Думаю о приятном, например, о гравюре, попавшей мне на глаза в одном из развлекательных сочинений, что десятками фабрикуют в новейших типографиях. Резец гравера изобразил злобного некроманта, который готовится разрушить Ось Мира.
Люди изрядно наслышаны о мироустройстве. Самое обычное дело, если маг в свободную минуту беседует с любознательным гостем, развлекаясь дикими представлениями, что возникают в его голове. А потом дурень, облагодетельствованный мудрой беседой, пересказывает услышанное или излагает его в книгах, безбожно перевирая каждое слово.
Ось Мира на этой картинке была изображена в виде луча света, бьющего из какого-то алтаря, исчерченного бессмысленными рунами. По углам алтаря стоят зажженные свечи, а вокруг луча в красивом беспорядке разложены некие предметы, долженствующие изображать артефакты неимоверной силы. Сам некромант с безумным взором, воздев руки, стоит перед алтарем. Картинка эта некогда столь умилила меня, что я купил книгу, хотя так и не удосужился ее прочесть. Теперь, наверное, ее читает Галиан, читает внимательно, стараясь угадать, что привлекло меня в глупом сочинении. А меня как раз и привлекла неизбывная глупость. Ну какие свечи, какие заклинания, какие артефакты? Это все равно что пытаться уговорить водопад: мол, не обрушивайся в долину, а взлетай на обрыв. Водопад тебя не услышит, он слишком шумен, чтобы слышать слова. Хотя и тут не все так просто. Это внизу, дробясь о скалы, он ревет и мечется, наверху вода изгибается плавной дугой, так что, если действовать осторожно, можно коснуться поверхности, не лишившись руки, а лишь смочив ладонь.
Именно это собирался я сейчас проделать с Осью Мира. Коснуться, но не уйти вглубь, не возмутить бешеной неподвижности потока, его кажущегося спокойствия. Тогда, быть может, ладонь удастся отдернуть. А нет… Растон сказал, что вокруг разметано много останков неудачников, приходивших к Оси. Что-то не вижу я их. Простыми глазами не вижу, а о магическом зрении сейчас лучше не вспоминать — целее буду.
Еще шажок с выставленными вперед руками… Может быть, Ось уже здесь, возможно, расстояние до нее не больше волоса, а я ничего не вижу. Сейчас я бы очень хотел, чтобы все вокруг было как на картинке в глупой книге, где Ось видна ясно, словно солнечный луч, проникший в пыльную комнату. Только на пейзаж, изображенный на заднем плане, я не согласен. Живописные скалы, роща, пасущееся стадо и нагие купальщицы, предающиеся своему невинному занятию в опасной близости от некроманта. И зачем дуралею понадобилась Ось Мира? Занялся бы лучше купальщицами…
Еще… И тут меня крутануло и ударило. Больно ударило. По-настоящему больно. Наверное, эта боль меня спасла, потому что иная, ненастоящая боль опалила так сильно, что не будь удара о ледяную стену, в чувство я вряд ли пришел бы. А так, одна боль вышибла другую, и я открыл глаза.
Носом я упирался в измочаленный конец веревки, свисавшей с края ледяной воронки. Той самой веревки, второй конец которой я вмораживал в лед, чтобы спуститься к Оси со всем уважением, а не въехать в нее с размаху. Теперь веревка, разодравшая жесткими волокнами мне щеку, живо напомнила, что по ней можно не только спуститься, но и подняться наверх. Пять минут назад я полагал, что подниматься со дна воронки не придется. Думал, что, поиграв в пятнашки со смертью, должен буду решительно окунуться в поток, откуда вынырнуть уже не удастся. Однако никаких пятнашек не получилось, водопад не позволил коснуться себя, не замочив ладони. И в то же время он отпустил меня живым. А вот осуществить задуманную месть я не успел, слишком уж многое случилось за ту долю секунды, что меня вращало на всемирной карусели.
Конечно, можно было бы вернуться к Оси и предпринять вторую попытку, но, как говорили хуторяне, жившие возле моего замка, дурное дело никогда не опаздано. Сперва нужно обдумать и понять хотя бы часть увиденного.
А еще я почувствовал холод. Руками я упирался в ледяную стену, и их попросту свело, холод пробирался сквозь легкую накидку, которую я привык носить последние годы. Придворные и поэты называли ее мантией, и она вполне меня устраивала. Теперь я обнаружил, что удобная мантия совершенно не защищает от мороза, а сунув руку за пазуху, нащупал вместо заячьей шкурки щепоть шерсти, словно артефакт, гревший меня последние дни, во мгновение ока съела моль.
Разгадка проста: и шкурка, и Ось обладают природной магией — они сродни друг другу, и подобно тому, как могучий поток без остатка поглощает случайную каплю, так и Ось смыла простенькое волшебство шкурки. И теперь давно ставшее непривычным чувство холода коснулось меня.
Я, как мог, растер онемевшие пальцы, ухватился за веревку и полез наверх. Не хватало еще замерзнуть здесь, в полушаге от источника недоступной силы. Ледоруб вместе с сумкой я оставил наверху и теперь проклинал себя за непредусмотрительность. Вернее, не проклинал, а ругательски ругал. Проклятия волшебника — не та вещь, чтобы разбрасываться ими в сердцах и особенно в таком месте. Ни я, ни остальные маги не возьмутся решать, как отреагирует Ось на прозвучавшее проклятие.
Хорошо, что склон воронки был не слишком крут, по вертикальной стене я бы влезть не смог. А так — благополучно дополз наверх, встал на трясущиеся ноги, поднял сумку и ледоруб, брошенные там, где я вмораживал в ледник конец веревки. По счастью, артефакты, не коснувшиеся Оси, уцелели. Умница-фляжка напоила меня горячим молоком, и я слегка ожил. Зажал в кулаке дурацкий лесной амулет и — скок-поскок! — попрыгал к убежищу Растона, где в обмен на рассказ о великих тайнах мироздания надеялся получить немного тепла и покоя.
* * *Кристаллоид Хрусть, вчера Растон между делом обронил, что великана зовут Хрустем, торчал на страже у входа в пещеру. Обнаружив меня, он принялся методично приседать, зазывая войти или просто приветствуя. Разумеется, я последовал приглашению, ибо, в противном случае, и сам мог заледенеть не хуже кристаллоида.
В прошлый раз Растон встретил меня в холодной галерее, но теперь я дошел до самых дверей в теплые комнаты и постучал костяшками пальцев. Руки промерзли так, что, казалось, от стука пальцы разлетятся на части, словно сбитые с крыши сосульки.
— Входи, — разрешил голос из-за двери.
Я зашел, окунувшись в живое тепло, словно в воду. Растона не было и здесь, зато возле стола стоял хозяичек и смотрел на меня круглыми кошачьими глазами.
Хозяичек — еще одно существо класса големов. Их иногда путают с домовыми и другой деревенской нежитью. Настоящие домовые обитают только в человеческом жилье — колдунов, даже самых ничтожных, они боятся пуще огня. Поэтому волшебники, чтобы дом не пустовал, заводят себе хозяичеков. Хозяичек бродит по дому, что-то делает, хотя ни настоящей помощи, ни серьезных проказ от него не дождешься. Они даже разговаривать умеют, так что войти мне разрешил именно хозяичек.
— Где хозяин? — спросил я.
— Тут.
Более подробной информации от хозяичека не добьешься, разве только ему поручено что-то передать, и тогда он повторит сказанное слово в слово.
— Растон! — крикнул я.
Ответа не было.
Лезть без разрешения в галерею я не стал и уселся возле очага. Обломки бревен в очаге уже прогорели, но от каменной стены и кучи углей, подернутых пеплом, шло ровное тепло. Сидеть так можно было долго, тем более что фляжка на этот раз предложила глинтвейн, позволяющий скоротать у огонька хоть весь вечер.