Сердюкова немного жалко. Если первоверховный игрок не совершит красивый жест, не скажет ему: э, послушай, оставайся! – можно сказать, что дяденьке сломали карьеру ни на чем и низачем. Никто не может ясно сказать, перешагнет ли новое правительство мартовский рубеж 2008 года; скорее всего, нет; судя по множеству признаков, как первичных, так и глубоко вторичных, это не устойчивый кабинет, а средство коллективного предохранения. Предохранения – кого? Истинных, реальных кандидатов, исчезнувших в этой дымовой завесе и разом ставших недоступными для критики, защищенными от дополнительных интриг и полностью свободными от роковой ответственности за сложности переходного времени. Зачем же выбивать Сердюкова навылет, если все равно правительство заменят после марта? И родственных связей с главой кабинета более не будет? В общем, пострадал человек. Страдание, конечно, очищает. Но приносит с собой глубокую бессонницу и стрессы.
Впрочем, игра нынче пошла такая, что и Зубков может остаться в дамках. Даже если этого сначала не планировали. Потому что – почему бы нет? Все возможно. Если, как заметил один остроумец, вы собрали всех на партию в шашки, а стали играть в расшибалочку. Помните в детстве сражения в Чапаева? Пуляешь шашечками по доске, до первого невылета, потом в тебя пуляют; красота! И никогда заранее не знаешь, кто вылетит, а кто останется. Тут действуют законы посильнее логики. Тут, братцы вы мои, судьба.
Собственно, иронизировать можно сколько угодно, однако это совершенно бесполезно. И не дает ответа на ключевой вопрос гражданского сознания: а я-то, собственно, тут при чем?
Если мы по-прежнему внутри демократического мира, пускай со всеми возможными отклонениями и суверенностями, то потенциальный избиратель не любит, чтоб ему дурили голову. Ему, избирателю, хочется, чтобы власть ощущала свою зависимость от мнения народного, давала отчет в происходящем, отчитывалась в замыслах, избегала роковых шагов и время от времени, в срок, оговоренный конституцией, выставляла себя на тендер. Купите, пожалуйста, милые соотечественники; я хороший товар, не прогнивший; еще сгожусь. Но чтобы рядом, в соседнем торговом ряду, стояла деятельная оппозиция, не показная, настоящая; подпрыгивала бы и кричала: нет, я! нет, я! я свежее. И не издевательским голосом Жириновского, не фальцетом, а как-нибудь солидно, без прикола.
Нельзя сказать, чтобы наша власть от мнения народного решительно открещивалась; нет, она это мнение ценит и делает все, чтобы оно совпадало с ее собственным мнением. Но в том и дело, что из двух равновеликих возможностей – постепенно развивать гражданскую активность, выводя страну из политического полусна, или всячески гасить любые проявления самостоятельности, искусственно поддерживая внутренний общественный застой, без оговорок выбрана вторая. Информационное поле окучено, прополото и сжато; административный ресурс отстроен и зажат в железные тиски; зачистка партий превратилась в хирургический процесс соскабливания остатков живой ткани; возможности малейшей альтернативы (позиция «против всех») закрыты, чтобы погасить остатки интереса к выборам у тех, кто не готов подчиняться правилам суверенной матрицы. И создан своеобразный площадной постмодернизм; постмодернизм для широких народных масс. Никакие смысловые знаки вообще не имеют значения; значение имеет только желудок. А реальная политика сведена до уровня рефлекса; нужно демонстрировать демократические навыки – продемонстрируем, проведем голосования; нужно предъявить стране и миру перемены – сменим правительство, предъявим сурового дядю Зубкова, напомним об андроповской харизме. Не для того, чтобы определить направление дальнейшего пути. А для того, чтобы совершить некие пассы, из которых не проистекает ничего.
Хорошо. Допустим, мы склоняемся к монархии. Где гражданин не выборщик, а подданный. Но в монархическом (точней, самодержавном) устройстве государственной жизни есть своя железная логика; нравится она кому-то или не нравится, но суеты и публичных обманок вроде фальш-правительства, зиц-председательства она не предполагает. Если во главе страны стоит самодержец, то кого и зачем он должен прикрывать? От кого таиться за ложными, обманными, декоративными приемами? На такой сомнительный шаг государя может толкнуть исключительно личная склонность к юродству; вот наш общенародный любимец Иван Васильевич Грозный – тот мог посадить на трон Симеона Бекбулатовича, политического предшественника т. Зубкова, писать ему слезные письма, именуя себя Ивашкой. Но не для того, чтобы прикрыть от бояр и народа настоящего преемника. А для того, чтобы… не знаю для чего. Историки теряются в догадках. Скажем, для того, чтобы скоморошески продемонстрировать свою абсолютную власть. Власть поставить над собой другую власть. Само по себе разумеется, что временную.
Но ведь то, что мы наблюдаем сейчас, – не юродство. Это смутный шлейф демократических процедур, обессмысленных монархической ситуацией. Это абсолютизм, лишенный абсолютности и вынужденный прибегать к театральным приемам ради поддержания реноме, которое никого в действительности не волнует. Кажется, можно ставить диагноз. Мы попали в политическое зазеркалье. Здесь не действуют никакие твердые правила. Здесь совершается безумное чаепитие. Вопрос к самим себе: что делать? Принимать как данность и ждать развязки? Или все же идти на предстоящие выборы и упрямо, рискуя проиграть, голосовать за тех, кто хотя бы по минимуму готов продолжать иную, демократическую традицию? (По мне такая партия одна, из трех букв, первая С, вторая П, а третья сами догадайтесь.) Есть мнение, что нужно переждать; его все чаще высказывают образованные люди. По-моему, оно ошибочно. Потому что в этом смысле нас посчитали; нам создали условия, в которых проще всего отказаться от выбора и добровольно самоустраниться. Наоборот, нужно идти в декабре к избирательным урнам и упрямо, стоически выражать свое политическое мнение. Не капризничая. Не ожидая слишком много от тех, кому доверяем свой голос. Но сохраняя себе право на будущее. Потому что настоящее себя окончательно исчерпало.
Недоверительное управление
На неделе между 24 и 30 сентября. – Отставка Сердюкова отклонена. – В правительстве сменилось всего три министра. – Андрей Луговой заявил, что пойдет в парламент – вторым по спискам Жириновского; бывший второй, Митрофанов, подался в «Справедливую Россию».
Любой публицист обычно страдает скрытым параноидальным комплексом; он только тем и занимается, что всем стремится навязать свою точку зрения. Ходит за читателем, слушателем, зрителем, дергает его за фалды, крутит пуговицу, дышит в лицо: не-не, погоди, не отворачивайся, а знаешь ли ты, что…
Странно ловить себя на чувстве, что паранойя побеждена шизофренией. И твое сознание двоится. Вместо того чтобы мучить адресата навязчивой идеей, ты сидишь в уголке растерянно и думаешь: с одной стороны, с другой стороны… но ведь эти стороны не совмещаются?[12]
В начале нынешней недели мы узнали состав нового российского правительства. В очередной раз подивились умению власти наводить тень на плетень. Ругался-ругался т. Зубков на административную реформу, грозился-грозился перестроить структуру кабинета – и что же он перестроил? Еще один вице-премьер, два комитета и перераспределение финансовых полномочий между министерствами. Все это обычные технические донастройки, их запросто можно было произвести в рамках фрадковской недовертикали. При этом сами донастройки производят очень хорошее впечатление.
То, что Кудрин усилился, позволяет надеяться на то, что сезам не откроется депутатам. Ни перед выборами, ни во время оных, ни после. Кудрин денег не даст. И страну не раздует от мгновенной финансовой водянки. После которой столь же быстро наступает смерть.
Герман Греф, что называется, ушел по бизнесам; это тоже неплохо. При всем либеральном к нему уважении. Герман Оскарович давно устал от государевой службы; амбиции не позволили бы ему смириться с потерей контроля за инвестфондом в пользу министерства регионального развития. А Эльвира Набиуллина, во-первых, ничем не хуже – как талантливый администратор, масштабно мыслящий экономист. Во-вторых же, по-женски сдержана; больше не будет ежевесенних прошений о немедленной отставке; имперский размах министерства уступит место внятному управлению обозримым пределом.
Татьяна Голикова хороша и вне параллелей с Зурабовым; если же сравнить, что ждет социальное развитие при ней – с переделом страхования при нем… и не будем даже сравнивать. Человек с умом и сердцем всегда лучше человека с одним только умом. Особенно на ключевой политической должности. А министерство социального развития и медицины в патриархальной стране по имени Россия таковым является по определению. И если этого властители не понимают, им же хуже.
Татьяна Голикова хороша и вне параллелей с Зурабовым; если же сравнить, что ждет социальное развитие при ней – с переделом страхования при нем… и не будем даже сравнивать. Человек с умом и сердцем всегда лучше человека с одним только умом. Особенно на ключевой политической должности. А министерство социального развития и медицины в патриархальной стране по имени Россия таковым является по определению. И если этого властители не понимают, им же хуже.
Дмитрий Казак, возвращенный из южной ссылки, внушает некие надежды. Нет, не на то, о чем подумал либерал. А на то, что в центре политических борений появился новый мощный противовес. Силовики ненавидят Козака; Козак ненавидит силовиков; то, что он позволял себе вслух говорить об Устинове, сравнится разве только с тем, что Устинов позволял себе вслух говорить о нем. Вот и хорошо, вот и ладненько. Тем более что козаковское министерство усилено многократно; это не жалкое позорище бывшего губернатора Яковлева, не тот позорный министерский столб, к которому Яковлев был публично привязан, чтоб жил и помнил, какие следы за ним тянутся и чем эти следы пахнут. Козак по своему чиновному весу стал административным олигархом, что хороший знак.
Это правительство, в котором перевес получили умеренные экономические реформаторы, без революционных закидонов и бюрократической привычки дрожать за кресло, а значит, ничего не делать. Тут нужно было бы сказать «правительство Зубкова»; язык не поворачивается. Потому что когда переводишь взгляд с министров на их председателя, все начинает плыть и параноидальный приступ проповедничества уступает место шизофренической исповеди на два голоса. Как в ночной сцене «Властелина колец», когда раздвоившийся Горлум ругается сам с собой.
Телевизор – то ли совершенно бесстрастно, то ли с умилением по разнарядке – показывает нам знакомые картинки. Грозный премьер отсылает товарища такого-то на Сахалин, покамест деньги не придут по назначению. Вызывает на ковер якутского начальника и приказывает утром быть в столице, как будто личное присутствие в Москве меняет что-нибудь в сравнении с селекторным совещанием. Лично контролирует надои в Пензе и сентиментально вспоминает, что в его совхозе еще при советской власти надаивали по семь тысяч литров на корову против пяти рекордных в нынешних условиях.
А дальше и вовсе происходит проекция известного сериала про Леонида Ильича Брежнева на современную жизнь. Если кто не помнит, в недавнем кино Леонид Ильич неожиданно сворачивает в поселковый магазин, покупает местной колбасы и в ужасе зовет премьера Тихонова, семидесятипятилетнего сопляка: ты чем народ кормишь? А в новостном сюжете т. Зубков столь же неожиданно забредает в лавку, лично приобретает кулечек конфет и дарит деткам в детском доме. Мало того, он интервьюирует старушек на продуктовом рынке: правильные ли цены сегодня, не снижены ли по случаю его великодержавного приезда? Снижены, батюшка, снижены – радостно закладывают директора рынка старушки. И вот, как Брежнев Тихонова, т. Зубков жучит директора рынка, объясняя ему всю неправильность происходящего. Правда, Брежнев все-таки ниже премьера не опускался; т. Зубков демократичнее. Если он решил таким образом, контрольно-закупочным, управлять российской экономикой, то впереди нас ждет беседа главы кабинета с продавцом универмага, детсадовской нянечкой и, возможно, представителем профсоюза уборщиц.
Мы долго играли в безобидную постмодернистскую игру под названием «советские знаки с отсутствующим значением». Советские вожди сошли с экрана и стали частью нашей политической жизни. Когда т. Зубков (у которого наверняка множество человеческих достоинств и который, судя по всему, ухитрился в коррупционной системе остаться честным и небогатым) сидит среди своих молодых коллег, кажется, что ты смотришь комбинированные съемки. Помните, у того же Парфенова в «Намедни – наша эра»? Щелк-щелк-щелк, и фотография из газеты «Правда» превращается в коллаж, на котором Леонида Геннадиевича приобнимает Леонид Ильич.
Как можно совместить деятельность продвинутого правительства – с традициями партхозактива? Современный образ экономического управленца – с симулякром брежневской поры? Или нам опять начнут объяснять (как это было с гимном, обращением «товарищ» в армии, а потом и с краснознаменным Фрадковым), что никакого совмещения не происходит? Ибо старые символы – всего лишь спецоперация по прикрытию серьезных преобразований жизни. Так сказать, недоверительное управление страной, не дозревшей до полного к себе уважения. Зубков – опиум для народа, а реальные реформы случатся под общим наркозом. Может быть, намерения и такие. Но почему-то раз от раза наркоз становится сильнее, бьет по мозгам гораздо жестче. И все ближе критический момент, когда из-под наркоза в обновленную жизнь уже не вынырнешь. Называется – состояние комы.
…Пожалуйста, не вынуждайте обозревателя становиться шизофреником. Паранойя, она как-то привычнее.
Памяти упущенного шанса
На неделе между 1 и 7 октября. – Дом Пашкова наконец-то открыт; читатели Ленинки с тревогой ожидают очередного переезда отдела рукописей. – На съезде «Единой России» в ответ на слезные просьбы инвалидов, трудящихся и профессоров Путин согласился возглавить список партии на выборах в Госдуму и не исключил, что может стать премьером – после исчерпания президентского мандата. При условии, что «Единая Россия» победит как следует, а президентом станет ответственный и современный человек. – Интеллектуалы поминали 85-летие «философского парохода».
Не у меня одного, у многих наблюдателей картинка недавнего партийного форума наложилась на личные воспоминания о XXVI съезде КПСС и на то, что приходилось читать о съезде победителей. Милая ткачиха, славный инвалид умоляют вождя остаться; бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овации… Разумеется, любая аналогия хромает; если бы перед началом XXVI съезда могло быть назначено столь же дееспособное правительство – пускай и с т. Зубковым во главе, может, и развал СССР был бы не таким бурным и сокрушительным. Но почерк – схож. И почему-то мысли крутятся вокруг одного исторического сюжета, который прямого отношения к нашей действительности не имеет. Разве что юбилейное. 85 лет назад…
А что же было 85 лет назад?
С позднеперестроечных времен в нашем сознании отложился образ философского парохода. Будто бы осенью 1922 года Ленин посадил на один кораблик сразу всех философских вождей ненавистной ему интеллигенции – и отправил восвояси. Кажется, в Константинополь. Ну да, а куда же еще? Туда, где происходит действие к/ф «Бег».
Кораблик, несомненно, был. Назывался «Обербургомистр Хакен», отбыл из Петрограда в Штеттин 29 сентября 1922 года, 85 лет назад. По его палубе прогуливался Бердяев, тут же были философы Франк и Трубецкой (тот, который С. Е.); этот пароход с некоторой натяжкой можно назвать философским.
Но еще летом, в июне, чекисты выслали руководителей Помгола. 23 сентября поездом Москва – Рига в буржуазную Латвию отправлены были экономический мыслитель Питирим Сорокин и просто мыслитель Федор Степун. 16 ноября из Питера отчалит другой пароход, «Пруссия», и на нем окажутся Карсавин, Лосский и Лапшин. В начале 1923-го изгнаны будут Булгаковы – Сергей, будущий священник, и Валентин, директор Толстовского музея, сам толстовец. Высылали интеллектуалов из Одессы и Харькова, из Нижнего и Тифлиса…
Всего, по разным подсчетам, до 240 человек. В разное время. На пароходах и поездах. Планомерно. Методично. Как умеет только ЧК.
Философов в списках на ссылку было много. Священников тоже немало, в том числе католиков восточного обряда. Но куда больше – профессоров. Археологических и юридических. Математических и политехнических. Тех, кто мог, хотел и умел общаться с молодежью. Тех, кто в силу своего высокого профессионального статуса мог, хотел и умел говорить начальству тихое твердое «нет». Тех, у кого были убеждения, не совпадавшие с интересами власти. В том числе убеждения научные. Циников, как правило, не трогали. Пока. Их время придет попозже.
Чтобы понять истинный смысл происходившего, нужно вспомнить, что это был за год – 1922-й. НЭП начал приносить свои благие плоды; страна задышала, ожила после мертвой спячки военного коммунизма. Угроза свержения большевиков по причинам материальным, с голодухи, резко ослабла. Зато появилась другая угроза. Свержения по причинам духовным. Смысловым. Если возвращается прежняя экономическая жизнь, то почему бы не вернуться прежней политической? С правом на вольное мнение. На личный взгляд. На свободный выбор. Если можно вернуть товарно-денежные отношения, то почему бы не вернуть и свободу слова? Почему не попробовать воспитать следующее поколение студенчества в традициях русской академической среды, а не в духе воинствующего коммунизма?