Во-первых. Послушав наших журналистов, можно решить, что худшие воры в России – это музейщики и библиотекари. А не погоновожатые, разобравшие на части «ЮКОС», присвоившие «Юганскнефтегаз», застопорившие алкогольный рынок, скупающие за полцены медийные ресурсы, готовящиеся к дальнейшему огосударствлению крупного бизнеса в свою пользу. А если учесть, что встык с репортажами из Эрмитажа и РГАЛИ идут сюжеты из зала суда, где приговаривают за корысть и шпионаж очередного академика, то картина становится вовсе печальной. Главными антигероями эпохи объявлены ученые и люди культуры. Милицейские «оборотни» давно уже в тени; гаишники – ангелы, лояльные олигархи – душки; о действующих чиновниках федерального уровня в соответствии с новой редакцией закона о терроризме вообще говорить ничего дурного нельзя: засудят. А про музейщиков и ученых – можно. Что же до лучших людей страны, чистых, совестливых и глубоко народных, то их имена известны каждому: новые русские бабки, Петросян, Галкин, доктор Курпатов и товарищ Крутой.
Второе. Главная причина воровства в музеях, библиотеках и архивах – не нравственная деградация интеллектуалов, как можно решить, наблюдая за медийным отражением эрмитажного сюжета. А нравственная и культурная деградация общества в целом, которому а) решительно безразлично, что там сберегается в наших фондах, на какие деньги и в каких условиях – до тех самых пор, когда обнаружится очередная пропажа; и б) совершенно не претит мысль о скупке краденого. Между тем главный источник музейного зла – это именно сторонний скупщик; он формирует заказ, он регулирует теневой рынок антикварного оборота, он почти не скрываясь владеет чужой собственностью. Потому что знает: никто его не осудит, никто не спрячет за спину руку при встрече; красть вроде бы нехорошо, а покупать краденое и владеть им – почему бы нет? Проводит же государство народное IPO «Роснефти», и ничего, сотни тысяч физических лиц добровольно становятся ее совладельцами. Отчего же антикварам не купить себе немножечко Эрмитажа? Отчего ж не нарушить заповедь 10 прим.: не покупай краденого?
Третье. Вновь пошли разговоры о том, как хороши, как свежи были нравы при советской власти; музейные получали свои 120 р., а фонды при том были в целости и сохранности. На это можно возразить, что целость была неполной и сохранность небезупречной, но дело все-таки в другом. При советской власти красть из хранилищ было труднее, потому что главным вором было само благословенное коммунистическое государство; оно решало, что у кого отобрать, что кому перепродать – и ревниво следило за своей воровской монополией, отстреливая конкурентов. Запасники Эрмитажа разворовывались не хранителями (чья теперешняя вина еще судом не доказана), а официальными представителями власти, которые меняли культурные сокровища на оружие, затыкали царскими драгоценностями бесконечные дыры в своей разрушенной и бездарно управляемой экономике, оплачивали шедеврами разведуслуги всякого рода западных проходимцев вроде Хаммера, передавали настоящие клейма Фаберже французским ювелирам, чтобы НКВД совместно с ними продавало поддельные яйца и могло финансировать террор против белоэмигрантов. О том, что основу многих коллекций составили незаконно экспроприированные частные собрания, вообще умолчим; после того как новая Россия в 1991 году предпочла приватизацию – реституции, эта тема, увы, утратила актуальность.
Наконец, четвертое. И последнее. Чтобы поправить положение вещей, безусловно ужасное (за тех, кто вляпался в музейно-архивную историю, смертельно стыдно), нужно не выговоры директорам объявлять. И не мнимых шпионов от науки разоблачать. А бороться за нравственный климат в обществе – не только в музеях. Вырабатывать повсеместную брезгливость к воровству. И уж точно – не подавать государственный пример клептомании. Кроме того, нужно понимать: культура – это и есть истинный приоритет возлюбленного отечества, главный (наряду с научным знанием) ресурс развития. Значит, необходимо строить новые музейные и библиотечные здания, чтобы коллекции по большей части находились не в подвалах, а на свету, перед глазами публики; чем большая часть собрания доступна зрителю, тем выше уровень безопасности. И пора, не жадничая, повсеместно финансировать оцифровку музейных объектов; предмет, изображение которого вывешено в Интернете, в разы труднее украсть и продать. После чего начали возвращать и подбрасывать эрмитажные вещи? После того как на сайте музея появились картинки: часть фондов успели сфотографировать.
А так – что ж. И внутреннюю охрану нужно усилить. И тетенек, пьющих чай, расшевелить (прибавив им для начала зарплату до уровня газетных журналисток). И каяться музейному сообществу есть в чем. Но давайте все-таки виноватых искать в порядке живой очереди. Сначала – защищенные новым законом чиновники; оказание госуслуг стало в России самым доходным бизнесом. Затем – поговоновожатые. За ними – прикормленные гладкошерстные олигархи. После этих – неразборчивые коллекционеры. И только за ними – музейщики.
Чисто не радует
На неделе с 14 по 20 августа. – 15 лет назад в России случился путч. – Тогда же Россия обрела трехцветное знамя. – 7 лет назад Путин стал премьером.
16 августа 1999 года Государственная дума с первого захода утвердила нового премьера. Может быть, в расчете на то, что продержится недолго – как до него недолго продержались Кириенко, Примаков или Степашин. А может быть, из равнодушия: кто бы ни был, все равно ни во что не полезет и ни с чем не справится.
Как показал исторический опыт, думцы полностью просчитались. Новый премьер удержался в своем кресле ровно столько, сколько было необходимо для прорыва на следующий политический уровень; он рывком проскочил на властные антресоли. Полез во все, что считал нужным. И со всем справился. По крайней мере, если смотреть в ближайшей исторической перспективе. Вопрос: каковы предварительные итоги, промежуточные следствия его несомненного личного успеха – для нас, грешных? Каково нам живется сейчас, по прошествии семи лет?
Если судить с внешней, формально-количественной точки зрения, то честный ответ должен звучать так: таким, как я – гуманитарным, активным гражданам крупных городов, – хорошо весьма. Книжки начали выходить, продаваться; читай не хочу, пиши не могу. В кино успех очевиден: сняты и – главное – широко показаны неплохие фильмы: от «Своих» до «Связи», от «Войны» до «Моего сводного брата Франкенштейна». А театр? Все пророчат конец репертуарному театру; Петр Фоменко меж тем строит новое здание; Женовачу недавно собственный театр подарили с барского плеча; Любимов на пороге 90-летия ставит и ставит.
Идем далее. Я лично смог реализовать давнюю мечту и благодаря закрытой ныне «Открытой России» с 2003 по 2006 год объездил родную страну вдоль и поперек, от Камчатки до Владивостока, от Омска до Владикавказа, от Нальчика до Дагомыса, от Новгорода до Волгограда и далее везде. Это колоссальный опыт; разрозненные кадры, смонтированные встык, оживают, насыщаются объемом, перед глазами появляется движущийся образ разнородной подвижной России, которая стремится вверх и вширь, строится, растет, стряхивает с себя советский морок и тут же покрывается новой изморозью…
Наберем воздуху в легкие, сделаем смысловую паузу, от высокого через среднее спустимся к низкому, но не менее важному. Поговорим про деньги. При малейшем чутье и умении быстро принимать решения в это тучное семилетие можно было обеспечить себя материально. Гуманитарным трудом, без воровства и даже без унылого вовлечения в офисный бизнес: за умение составлять слова и лихо закруглять тексты стали пристойно платить. Кроме того, всякий, кто успел до 2003-го взять ипотечный кредит, купил и обустроил свое жилище; каждый, кто не испугался после 2004-го взять другой кредит, на неотложные нужды, и вложился в элементарные коллективные инвестиции, заработал по 50—70–100—150 процентов годовых. А уж кто как распорядился этим легально заработанным первоначальным полукапиталом – его личное дело. Хочешь – становись скромным портфельным инвестором, хочешь – кути в ресторанах (между прочим, московские кафе давно уже лучше немецких, бельгийских и тем более стокгольмских), а нет – покупай спортивную машину и катай девушек.
Что же до свободы слова, которая вроде бы зажата или даже уничтожена, то все гораздо сложнее. Зажата-то она зажата, но в Интернете вывешены онлайновые версии всех крупных западных газет; подписаться на Би-би-си, Си-эн-эн и прочие вражеские телеголоса можно без малейших проблем и не слишком дорого. А любое сочинение, отвергнутое в подцензурных изданиях, с радостью (хоть и без гонорара) подхватят на форумах. Хоть в ЖЖ, хоть в «ЕЖ». Свободы слова нет только для бедных и необразованных; для тех, кто в ней не нуждается и обречен смотреть исключительно родное ТВ. Которое, замечу в скобках, делают люди, обладающие всей полнотой политического знания. Их не сужу, затем что к ним принадлежу.
Что же до свободы слова, которая вроде бы зажата или даже уничтожена, то все гораздо сложнее. Зажата-то она зажата, но в Интернете вывешены онлайновые версии всех крупных западных газет; подписаться на Би-би-си, Си-эн-эн и прочие вражеские телеголоса можно без малейших проблем и не слишком дорого. А любое сочинение, отвергнутое в подцензурных изданиях, с радостью (хоть и без гонорара) подхватят на форумах. Хоть в ЖЖ, хоть в «ЕЖ». Свободы слова нет только для бедных и необразованных; для тех, кто в ней не нуждается и обречен смотреть исключительно родное ТВ. Которое, замечу в скобках, делают люди, обладающие всей полнотой политического знания. Их не сужу, затем что к ним принадлежу.
В стране учредился странный политический режим. Я бы сказал, распределенческий. Власть, как сатана в средневековой притче, предлагает выбирать: в правой руке или в левой? Тем, кто выберет правую, гарантируют полноценную представленность в парламенте за счет партии власти, она же партия большинства. И тут же отберут доступ к независимой информации и право на личный финансовый успех. Тем, кто предпочтет левую, наоборот, предоставят полную материальную независимость, откроют настежь информационные двери. Зато лишат права полноценного участия в политической жизни. В том смысле, что никаких депутатов от этой группы населения в большой нашей Думе нет и в ближайшие годы не будет. По-настоящему плохо только тем, кто не принял и не мог принять эти правила политической игры; кто попер поперек рожна. Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал…
Но, как известно, у сатаны в руках ничего хорошего нет и быть не может. Только дрянь. Что в правой руке, что в левой. Не знаю, что чувствуют выбравшие правую (они молчаливы, как всякое большинство; впрочем, время от времени и они посылают сигналы бедствия, как это было после монетизации льгот.) Но зато очень хорошо знаю, что ощущают те, кто оказался слева. Ничего хорошего они не чувствуют. При всех своих книжках, деньгах, видеотарелках и поездках по стране и миру. И вот почему.
Представьте себе, что вас одели в дорогие одежды, выставили роскошные кушанья, усадили в удобное кресло, включили иностранный телевизор и попросили никогда не открывать окно. Потому что вокруг воняет гнилью. Аппетит испортите. И не смотреть вниз. Поскольку видно, что висим над пропастью. Голова закружится. Вы день терпите, два, на третий начинаете тосковать, на пятый кусок не лезет в горло, на седьмой развивается клаустрофобия. И все кажется, что вот-вот начнется землетрясение, а пропасть – вот она, а вонь – вокруг, а спасательных кругов нет, и противогазов тоже.
Можно сказать и по-другому. Свобода – это возможность жить по правде не потому, что тебе приказали, а потому, что ты сам так решил. Деньги – всего лишь инструмент свободы. А творчество – бесконечный путь к ней. Если ложь объявляется высшей степенью правды, то что тогда такое кривда? Если творчество ведет к деньгам и только, творчество ли это? Если из денег выдаиваются исключительно деньги, то какой в них интерес? Вокруг нас нарастает политическая подлость и пошлость; наши союзники все больше напоминают гоголевских свиней в ермолке: то хрюкнет Чавес, то заржет Хамас, то ухмыльнется Каримов; наши элиты заперлись в Кремле и думают, оттуда не слышно, как они между собой грызутся; в разгар нефтяного бума исчезает вино; средств много, а бедных не становится меньше. Вопрос: мы этого хотели? Еще вопрос: мы стали счастливей оттого, что начали легче жить? И еще вопрос: мы не предчувствуем новые потрясения?
Собственно, об этом – старый анекдот. Приходит новый русский в магазин елочных игрушек, возвращает купленные вчера шары: «Заберите их, они ненастоящие». – «Как ненастоящие?!» – «Да чисто не радуют».
Все на Митинг за смыслом жизни
На неделе с 21 по 27 августа. – 21 августа на Черкизовском рынке в Москве была взорвана самодельная бомба: патриотические студенты протестовали против засилья инородцев на рынках; погибло 10 и ранено 49 человек. – В эти же дни на побережье Адриатики проходила ежегодная встреча христианской общественности.
Вот картинка, достойная внимания. Знойный город Римини на излете итальянского лета. Море, пляжи, курортная расслабленная атмосфера. На краю города – что-то вроде ЭКСПО, череда безразмерных ангаров, битком набитых людьми. И ничего курортного. Впрочем, делового – тоже ничего. В центре главного павильона колоссальная детская площадка, где подрастающему поколению позволено стоять на ушах; под ногами шныряют подростки на роликах; нужно внимательно смотреть под ноги, чтобы не налететь на коляску со спящим младенцем. У входа в некоторые залы – толпы безнадежно желающих прорваться внутрь; раньше нужно было приходить. Самая большая аудитория вообще оцеплена; организаторы проводят нас черным ходом, чтобы мы хотя бы постояли сбоку. Оглянувшись, столбенеем: шесть тысяч мест, все заняты, люди сидят в проходах, на полу перед трибуной, стоят вдоль стен. В основном молодежь. Отнюдь не лузерского вида.
На что ж они пришли, ради чего прорвались сквозь заслоны? Не на звезду певического бизнеса, не на модного актера, не на предвыборное выступление политического вождя. Тема лекции: вечность и современность. Шести тысячам слушателей докладывает университетский профессор. Не лишенный пассионарности, несколько экстатический, но не пророчествующий и не творящий кашпировских чудес. Просто рассуждающий о вере и разуме, о драме поиска бесконечности в нашем скоропортящемся мире… «Что делают здесь все эти люди? – спрашиваем сопровождающую (она, равно как все задействованные в организации люди, включая водителей, работает без денег, сама оплачивает форму и еду). Да еще в разгар купального сезона?» – «Ищут смысл жизни», – отвечает.
Для нынешних ушей ответ звучит слегка бесстыдно; про секс разговаривать вслух не зазорно, а про смысл жизни как-то неловко. Но тут – никакого постмодернистского смущения; извините, дескать, за пафос, больше не будем.
Это – Митинг. Так называется ежегодный фестиваль христианской (и не только христианской) общественности в Римини; проводится в двадцать седьмой раз. Год от года людей здесь становится больше; не так давно пришлось расширяться в разы, строить новую территорию. Официальным порядком подсчитать количество людей, проходящих через Митинг за неделю, невозможно: билеты не продают ни на дискуссии, ни на вечерние концерты; судя по количеству съеденного и выпитого, в прошлом году тут было около 800 000 человек. В этом явно окажется еще больше. Организаторам помогают 3000 волонтеров, в основном с севера Италии, но не только. Затраты колоссальные, но дефицита бюджета нет; масштабные площадки притягивают масштабных политиков (завтра, например, ожидают Берлускони); масштабные политики притягивают крупный бизнес.
И тут, вполне в духе Митинга, можно позволить себе три моралистических замечания.
Замечание номер раз. Завистливое и скептическое. Ничего подобного в сегодняшней России представить себе невозможно. Когда-то казалось, что преобразовать общественное сознание удастся сравнительно быстро; народ устал от коммунистического маразма, начнет неустанно искать новые ценностные основания российской жизни. А с экономикой придется повозиться полстолетия, если не больше. Вышло ровным счетом наоборот. В крупных городах экономическая жизнь неузнаваема, общественная выдохлась. При помощи власти, но не только. Главная беда – в нарастающем равнодушии и апатии образованного сословия; никто не верит в собственные силы и солидарное действие; церковь борется за влияние на государство, а не на общество; общество, в свою очередь, все охотней проваливается в летаргический сон.
Замечание номер два. Оптимистическое. Полностью противоречащее только что сказанному. Не всегда нужно считаться с историческими обстоятельствами, иной раз нужно бросать им веселый вызов. Чтобы достичь сегодняшнего размаха, Митинг должен был начинаться с колоссального риска, с детской веры небольшой группы людей в возможность осуществления невозможного замысла. Двадцать семь лет назад общественное движение католиков-мирян, без какой бы то ни было серьезной помощи официального Ватикана (правда, и без вражды), затеяло безнадежный проект. Европейский мир последовательно расцерковлялся, терял христианскую окраску; поиски смысла жизни были не в моде; Митинг пошел наперерез очевидной тенденции, наперерез здравому смыслу и трезвому расчету. Но не сектантски, не героически, не мрачно, а легко и с открытым забралом. Давайте просто поговорим о вещах, которые не вписываются в гипотезу о том, что Бога нет. Давайте попробуем исходить из гипотезы, что Бог есть. И увидим окружающую жизнь, во всех сферах, включая политическую, под другим углом. Оказалось, именного этого люди и ждали. Верующие, неверующие, всякие. Политической системе Митинг необходим. Хотя бы потому, что все разговоры об интеграции мигрантов упираются в простой вопрос: а во что их интегрировать, если европейцы не знают, во что они верят? И Ватикан доволен.