— Нет, — Соколов покачал головой, — кукла ни при чем. Где она у вас сидела? Здесь?
Он подошел к зеркалу и усадил принца на место, придав ему в точности такую же позу, в которой кукла сидела прежде.
— Кукла ни при чем. Если где-то в этой квартире и живет призрак вашего мужа, то это место — в вашем сердце.
Он осторожно дотронулся ладонью до груди Оксаны, и она положила сверху свою руку, будто хотела задержать снимающее боль прикосновение.
— Боль вашей утраты так велика, что вы сами себя наказываете. Именно вы вызываете все эти бури вокруг себя.
— Но кукла, шаги, голоса…
— Любому явлению человек должен найти подобающее объяснение. Если точного знания нет, мы начинаем опираться на свои представления о жизни. Кукла показалась вам подходящим объектом, и вы начали проецировать свою энергию на нее.
— Так, выходит, я сама…
— Только не спешите себя винить. Не каждый человек способен справиться с горем в одиночку, а вы остались совсем одна. Теперь боль уйдет, поверьте мне, я помогу. Чувствуете, как она исчезает? Вот сейчас станет совсем легко. Ну?
Женщина стояла, не шевелясь, ее глаза были закрыты, из-под закрытых век текли слезы. Потом она справилась с собой, кивнула и опустила руку. Соколов тут же отнял пальцы от ее груди.
— Ну вот и хорошо. Теперь ваша жизнь пойдет совсем по-другому. А куклу берегите, это очень красивая кукла. Тем более — подарок близкого человека.
— Так почему ты это смотришь? — спросил Кирилл, подходя к стойке.
— По-прежнему не твое дело, — ответила Полина.
— Ну и ладно, — он пожал плечами. — Только я вчера все равно проводил тебя до дома, хоть ты этого и не видела.
— Дурак, — ответила она.
3Именно история с куклой все перевернула. Мельник заглянул в голову Насти, но сразу понял, что не увидит там верных ответов. Она не знала, что происходит в той квартире, она располагала только историями, которые написали для медиумов редакторы. Тогда Мельник решил покопаться в голове у хозяйки куклы. Он опасался, что снова наткнется на плотную завесу тумана, но тумана не было, и Мельник задался вопросом, почему его соперник, кем бы он ни был, сначала сопротивлялся тому, чтобы Мельник давал верные ответы, а теперь отступился от своей цели.
Голоса в его голове заволновались и загудели, когда он потянулся к Оксане, они приветствовали ее и звали присоединиться к себе. Мельник едва не оглох. Полный отчаяния голос женщины был так громок, что от него мучительно захотелось избавиться. Он эхом отозвался в теле Мельника, будто его черное пальто было стенами башни, внутри которой царила пустота. Захлопала, едва не сорвавшись с петель, ставня где-то внизу. Завыл ветер в заснеженных полях. Впервые, не заходя в «Мельницу», Мельник почувствовал себя перенесшимся в тот мир, где царил холодный телевизионный снег и где жила в заточении его ярость.
Крыса проснулась, метнулась из угла в угол. Серебристая шерсть блеснула в свете луны, острые коготки царапнули Мельнику сердце. Голоса завывали, смешиваясь с холодным стоном метели. Мельник почувствовал ярость.
Оксана жалела себя. Жалость разрослась до таких пределов, что превратилась во всепожирающее существо, которое начало управлять ее жизнью. Зародилось это существо в тот момент, когда у Оксаны умер муж. Она так долго горевала, что совсем перестала заниматься сыном и безвозвратно упустила своего избалованного нежного ребенка. После гибели сына страдание усилилось. Она стала чувствовать себя жалкой, к ней потянулись жестокие, жаждущие самоутверждения мужчины, которые уходили, взяв все, что им было нужно. Помочь ей было невозможно, и это злило Мельника больше всего. Серебристая крыса метнулась из угла в угол, мелькнул на фоне каменной стены яркий розовый хвост.
После съемок Мельнику стало особенно холодно. Но в этот раз кроме холода Мельник чувствовал в себе что-то еще — уверенность и силу, которых не было раньше. И держать сердце Саши ему стало легче.
Айсылу ждала его возле дома, в котором снимали программу. Она взялась ухаживать за ним, как за сыном, и отговорить ее было невозможно. Она говорила:
— Что ты, улым? Почему мне тебе не помогать? Не для тебя делаю — для себя. Так мне спокойнее.
Они шли к метро, Айсылу тихо рассказывала:
— Иринку ждать не будем сегодня. Не придет Иринка. Встреча у нее. Сама мне сказала. Молодая девочка, пусть сходит. Семью ведь надо. Деток.
Что-то встревожило Мельника в словах Айсылу. Он слышал тихий голос Иринки с мягким южным акцентом, видел блеск ее огромных глаз, и в животе его возникло ощущение, будто кто-то провел медиатором по туго натянутым струнам. Крыса в башне высунулась из темного угла и принюхалась, суетливо водя подвижным носом.
— Что, улым? — спросила чуткая Айсылу.
— Пока не знаю, — ответил Мельник, и она замолчала, понимая, что дело серьезное и нужно помолчать.
Они сели на скамейку в пяти минутах ходьбы от метро. Если еще недавно Мельнику нужно было точно знать, где находится человек, чтобы влезть к нему в голову, то теперь вдруг оказалось, что он может коснуться Иринки, просто подумав о ней.
— Станция «Фили», — сказал он Айсылу, — она сейчас выходит на станции «Фили».
Они поднялись со скамейки и молча дошли до станции метро. Вышли на «Филях», и Мельник начал кружить по району, отыскивая дома, образ которых остался в памяти Иринки. Когда они прибыли на место, вокруг было уже темно. В квартирах зажигались огни.
Иринка была в маленькой неопрятной комнате на восьмом этаже. Мужчину, который привел ее сюда, звали Вадим. Они познакомились на съемочной площадке: Вадим работал электриком. Он понравился Иринке тем, что постоянно говорил, какая она красивая.
Они уже встречались несколько раз, и теперь он пригласил Иринку к себе. Квартира была съемная, запущенная, неряшливая, с двумя комнатами и маленькой кухней. Судя по звукам, на кухне находился кто-то еще. Пахло пельменями и влажной пылью. Иринка понимала, зачем пришла, но ждала, что все произойдет не сразу. Она ждала красивых ухаживаний, и, к тому же, после многочасовой съемки ужасно хотелось есть. Однако Вадим сразу впился в ее губы жестким неудобным поцелуем. Его руки начали оглаживать грудь Иринки, трогали бедра, раздвигали ноги.
Он вскочил с просиженного дивана, потянул Иринку за руку и, когда она встала, рывком разложил старую, натужно «скрипящую» книжку. Достал из шкафа несвежее белье и быстрыми движениями расстелил его. Когда, хлопнув, раскрылась в воздухе застиранная простыня, Иринка почувствовала запах чужого немытого тела, но ничего не успела сказать. Вадим стащил с нее джинсы и кофту нервными рывками: голова застряла в горловине, штанина закрутилась вокруг лодыжки. Он раздел ее, навалился всем телом. Иринке было неудобно и немного больно. В спину врезалась планка диванного каркаса, на грудь Вадим давил слишком сильно, мешая дышать. Иринка попыталась поменять позу, а он, будто испугавшись, что она пытается сбежать, прижался еще сильнее. Схватил за бедро костлявыми крепкими пальцами, потянул к себе, заставляя изгибаться и двигаться так, как совсем не хотелось.
Иринке стало страшно. Жизни ее ничто не угрожало, боли Вадим не причинял, но он отнял у нее свободу. Насилие над телом невозможно было прекратить. Иринка хотела поменять позу, но он злобно шикнул:
— Да лежи ты тихо, твою мать.
Ужас заставил Иринку сжаться, и от этого следующее движение Вадима причинило ей боль. Она вскрикнула и толкнула его в грудь, но ладонь соскользнула и попала по горлу. Вадим занес руку, чтобы ударить в ответ.
Мельник одним прыжком пересек комнату и сдернул его с кровати. Тот упал с дробным стуком, будто весь состоял из множества острых углов. Иринка всхлипнула и села. В ее глазах стояли слезы, рука шарила по дивану в поисках одеяла, чтобы прикрыть обнаженное тело.
Мельник задыхался, пытаясь подавить гнев. Но крыса уже не пряталась, она покинула башню и требовала отмщения. Мельнику почти удалось загнать ее обратно, как вдруг за спиной у него возник крепкий, мускулистый человек с тупыми глазами и бычьим наклоном головы. Он положил ладони Мельнику на плечи и спросил:
— Ты че?
Мельник развернулся и ударил в тяжелую челюсть, чувствуя, как лопается на костяшках кожа. Парень тут же ударил в ответ, так что у Мельника потемнело в глазах. Удар был профессиональный, боксерский. Всего день назад Мельник ничего не смог бы с ним поделать. Только Мельника уже не было. Его место заняла крыса, страшная своим гневом и тем, что действовала не думая. Мельник был слеп, как ярость, он бил до тех пор, пока противник не упал на пол. Ему было жарко, в голове царила божественная, спасительная пустота: никаких голосов — только глухие звуки ударов. Кричали женщины. Слова одной из них Мельник разбирал:
— Убьешь! Убьешь! Остановись, улым, убьешь!
— Убьешь! Убьешь! Остановись, улым, убьешь!
Он остановился, потому что страх навредить Айсылу был сильнее крысы. Тварь, смирившись, села на задние лапки и начала приводить в порядок всклокоченную, окровавленную шерсть. В ее красных глазах читалось одобрение.
Мельник увидел боксера, скорчившегося на полу. Руками он закрывал голову, на старых ржаво-оранжевых досках темнели капли крови. У себя на локте Мельник почувствовал чей-то вес: в него вцепилась Айсылу. Вадима не было там, куда Мельник его бросил. Он отполз за диван и теперь стоял, прижавшись к стене и держа Иринку за волосы. Ею он прикрывал свое голое, беспомощное тело, будто в него собирались стрелять. Иринкины ноги балансировали на выгнутой подушке дивана.
Мельник пошел вперед. Вадим трясся так, что дрожь его была отчетливо видна. Когда Мельник подошел ближе, Вадим резко толкнул Иринку прочь от себя, будто хотел попасть ею в пугающего противника, и она упала, путаясь ногами в мягкой, несвежей простыне. Мельник бросился вперед, но не успел подхватить. Иринка ударилась бедром о край дивана, выставила вперед руку, и рука подвернулась, когда вес всего тела лег на нее. Вадим пулей вылетел из комнаты, Мельник услышал, как хлопнула входная дверь. Иринка лежала на полу молча, широко распахнув глаза, и держалась за вывихнутое плечо. Айсылу подбежала к ней, наложила руки на больное место и вполголоса заговорила:
— Девочка моя, родная моя, ты не бойся. Хворь — я могу. Сейчас подлечу тебя, девочка моя.
Айсылу помогла Иринке сесть, нахмурилась, глядя на Мельника, и жестом показала, чтобы он придержал Иринку за голые плечи.
— Вправить надо руку, — объяснила Айсылу. — Ты не бойся. Я умею-то хорошо. И больно не будет. Нашептала я тебе от боли.
Мельник хотел возразить, что он не любит дотрагиваться до людей, особенно — до женщин, но не мог отказаться, потому что Иринке было страшно и больно. Мельник сделал, как велела Айсылу. Она резко дернула, спина Иринки уперлась в сильные руки Мельника. Спина была теплая, живая, от мягкой кожи приятно и призывно пахло. Мельник прикрыл глаза, борясь с накатившим желанием. Оно было острое, как тонкая проволока, и перерезало его живот под ребрами.
Айсылу набросила на Иринку одеяло и подошла к избитому парню, который трясся и всхлипывал в углу комнаты.
— Чшшш… — сказала она, голос у нее был сиплый и слабый, как будто ей было не пятьдесят, а на сорок лет больше. — Помогу тебе, боль сниму, хворь сниму, не виноват ты: другу хотел помочь, защитить его. Это правильно было. Зачем наказывать тебя? Сейчас полегче тебе будет. Чшшш… Только ты уж в следующий раз не бей без разбору, ладно?
Парень на полу судорожно кивал, все еще не отнимая от головы испачканных кровью рук. Иринку начала бить нервная дрожь. Крыса в темной башне пищала, и писк ее был похож на издевательский, торжествующий смех. Костяшки разбитой от ударов руки ныли, наливался кровью синяк на скуле. Но Мельнику нравилось чувствовать себя победителем, это было неожиданно и непривычно.
Когда Айсылу закончила с парнем, они с Мельником помогли Иринке одеться. Тело ее было ватным от страха, рука слушалась плохо, так что они были вынуждены обращаться с ней как с куклой. Мельник дотрагивался До обнаженного тела, стараясь не думать о том, что делает. Он смотрел на Айсылу и видел, как она устала. Ее пальцы плохо справлялись с застежками и пуговицами, на лбу выступила испарина.
Потом оказалось, что Иринка не может идти. Мельник подхватил ее на руки, прижал к себе, почувствовал на шее ее легкое дыхание. Запах волос, таких близких от его лица, пьянил его.
Он менялся, начинал по-новому смотреть на мир, и изменения ему нравились.
4Пиха плакал, глядя, как из-под моста достают обгоревшее тело Фреда. Это был его друг, его надежный товарищ, часть его самого — мощная, внушающая уверенность, дающая власть над миром. Фред подарил Пихе ощущение полноты жизни, помогал убивать людей, прикрывал своим мощным корпусом. И вот теперь — умер.
— Один ехал? — спросил Пиху инспектор ГИБДД, останавливаясь рядом и закуривая сигарету.
— Один, — кивнул головой тот.
— В кузове что?
— Порожняком шел.
— Эй! — вдруг крикнули инспектору те, кто был совсем рядом с Фредом. — Гля!
Инспектор бросился туда, швырнув только что зажженную сигарету на обочину:
— Что там у вас?
— Кажись, труп…
Сердце Пихи сжалось: он вспомнил о мертвеце. Конечно, он же был там, когда начался пожар, он помог Пихе выбраться, а сам вспыхнул факелом, когда загорелась и оплавилась пластиковая кабина Фреда. Пиха совсем забыл про него — наверное, потому, что в глубине души не верил в реальность его существования.
— Не оборачивайся, — сказал голос за его плечом. — Смотри куда смотришь, делай вид, что меня тут нет. У меня мало времени. Ты понимаешь, что дела твои плохи?
— Понимаю, — ответил Пиха и сглотнул. Ему было очень страшно. Впервые в жизни угроза тюрьмы обозначилась перед ним так отчетливо. Он не представлял, как будет жить в грязной камере, в холодных стенах, как сможет вытерпеть грубое обращение преступников и конвойных. Он испугался, что его будут бить, и, возможно, даже убьют. А его совершенно не за что было убивать, он не сделал в жизни ничего плохого, ведь мертвец был уже мертвецом, когда познакомился с Борей.
— Если бы труп был свежим, — сказал голос за плечом у Пихи, — можно было бы соврать, что взял попутчика, и, когда случился взрыв, он не успел выпрыгнуть. Но труп будет отправлен на экспертизу, и в полиции поймут, что умер этот человек давным-давно. Тогда они придут и спросят, зачем ты возил в кабине полуразложившегося покойника. Что ты им ответишь?
— Я не знаю… — Боря больно сглотнул. Он уже не думал о Фреде, он просто хотел выкрутиться — Вы мне поможете?
— Это будет зависеть от того, примешь ли ты мои условия.
— Какие условия? Да говорите же скорей, они сейчас придут меня арестовать! — Боря старался шептать, но все же почти взвизгнул от страха.
— Не придут, — ответил голос. — Пока не придут.
— Какие условия?! — Боря не смел обернуться.
— Условия простые: работать на меня и слушаться.
— Работать — кем?
— Персональным водителем.
— А если нет? Я не отказываюсь, но — если?
— А ты знаешь, почему возник пожар?
— Я забыл тряпку на турбине двигателя.
— Ты бросил ее на обочину. Ты же не идиот, чтобы оставить ее там.
— Загорелась не тряпка?!
— Тряпка. Но ее положил не ты.
— А кто?
— Я.
— Не может быть. Нет, не может быть, — Пиха затряс головой, — Никто не подходил к капоту. Я бы заметил…
— Никто бы не заметил. Если я не хочу, меня никто не видит. Иногда это даже неинтересно.
Ниже по дороге из кабины извлекали обугленное, похожее на корявый древесный ствол тело мертвеца. Автобус с мальчишками уехал, было тепло и тихо. В лесу пели птицы, над холмами плыли рыхлые облака с лохматой прозрачной бахромой по краям, поблескивала сквозь камыши обмелевшая речка.
— Значит, Фред…
— Сгорел по моей вине, абсолютно верно.
— Но почему?! Зачем?! Он же… Он же…
— Он тебе мешал. И мертвец мешал. Ты отправился бы в тюрьму, если бы я не избавил тебя от них.
— Нет, не отправился бы! Вы не знаете, сколько раз… — Боря испуганно замолчал. Сердце его замерло, потом забилось, словно пыталось открыть грудную клетку, как захлопнутую дверь.
— Сколько раз тебе это сходило с рук? Отчего же, знаю, — сказал голос. — Но сегодня все пошло бы по-другому. Ты бы опрокинул автобус и, может быть, убил бы пару-тройку мальчишек. Они никогда не пристегиваются… Но водитель остался бы жив. У него было бы сотрясение мозга и перелом ключицы, но он остался бы в сознании. Он засвидетельствовал бы, что ты сделал это намеренно. Мало того: у него был видеорегистратор. У тебя не было шансов.
— Я согласен, — сказал Пиха. Он торопился: к ним шел инспектор ГИБДД. Пиха рассчитывал, что, как только он согласится, обладатель убедительного голоса тут же позволит ему сбежать, но неизвестный человек молча стоял за его плечом, и Пиха не смел двинутся с места. Инспектор подошел прямо к ним.
— Проезжайте. Зевакам тут не место. Проезжайте, проезжайте, — сказал он, указывая на припаркованный у обочины серый «Porsche», который Пиха заметил только сейчас. Пиха сделал было шаг к автомобилю, но вынужден был остановиться, чтобы не столкнуться с другим инспектором, подбегавшим к первому.
— Слышь, — запыхавшись, сказал инспектор, — а куда делся водила с Фреда? Только что тут стоял.
Боря съежился и с испугом взглянул инспектору в глаза. Тот посмотрел на Пиху с досадой, будто не его имел в виду.
— Паспорт его у меня остался. Вот, Павлов, Олег Сер-геич. В розыск, что ли?
— Давай в розыск, — согласился второй. Потом крикнул Пихе и его хозяину: — Проезжай! В отделение захотели?