– Странно, – сонно пробормотал мастер и откинулся на высокую подушку.
– Х-р-р-р, х-р-р-р, – незамедлительно последовало следом за этим.
Феликс Иванович вскочил и выбросил подушку на пол. Она мягко плюхнулась, поднимая легкий шум. Храп прекратился. Мастер удовлетворенно улыбнулся и завалился спать.
Он проснулся от криков на реке, где благополучно тонули иностранные граждане. Храп несколько задержался и продолжился после того, как Феликс Иванович сел в кровати. Он крякнул, храп прекратился. Обстоятельства требовали немедленного вмешательства в спасение неместных жителей, но своя рубашка оказалась ближе к телу. Тем более что крики вскоре стихли, граждан или спасли, или они утонули. И то, и другое теперь не помешало мастеру заняться своим организмом.
Феликс Иванович притих и прислушался. В тишине отчетливо послышалось «х-р-р-р». Оно шло из-под низа, из-под неприличного места, на котором мастер сидел. От изумления по поводу сделанного им открытия – храпеть можно не только дыхательными органами, но и другими – Феликс Иванович возмущенно крякнул. Храп стих. Подняв с пола подушку, оказавшуюся ни в чем не виноватой, он улегся в постель с мыслью, что нужно завтра же сказать дочери – та по поводу подушки сильно ошибалась.
– Х-р-р-р! – раздалось, как только Феликс Иванович закрыл глаза.
– Но, но, но, будет, – он похлопал себя по попе, и храп прекратился. – То-то!
И Феликс Иванович захрапел.
В спальне, что находилась рядом, не спала Пелагея. Мало того, что на улице орали пьяные иностранцы, так еще и захрапевший отец выдавал странные рулады на два разных голоса. Раньше он храпел только одним. Видимо, положение усугубляется, нужно настаивать на его лечении. Как ей сказал один знакомый ветеринар, храп – это прежде всего проявление какой-то болезненной привычки, от нее нужно избавляться. Если захрапела корова, то, значит, она обожралась, считай, остались без молока. Что же может беспокоить родителя? Отсутствие нужных запчастей. Придется ей самой съездить в город и купить все необходимое. Но ведь Баланчин привез весь список! Она перекормила отца блинами?
В соседнем помещении на одном диване возились две подруги. Анжела не спала, мучительно представляя, как нелегко приходится ее любимому под чужой кроватью. А у Ольги сон отгоняли мысли о предстоящей встрече с Музой художника. Подруги ворочались, пытались считать розовых слонов, перетягивали друг у друга одеяло, переругивались и тяжело вздыхали.
– Интересно, – шептала Анжела, – что он сейчас там делает?
– Рисует опушку, – мечтательно отвечала ей Оля.
– Так под кроватью темно… – недоумевала та.
– Тогда спит, – предполагала Оля, – что нужно делать и нам. Лично у меня завтра очень тяжелый день.
– Ты думаешь, мне завтра будет легко?! Слышишь, как орут эти приезжие итальянцы? Небось бегают по всей деревне с ножами и разыскивают моего Марио, чтобы сделать ему харакири.
– Харакири ему сделает Феликс Иванович, когда обнаружит у себя под кроватью.
– Какая ты, Лялька, жестокая! Вместо того чтобы предложить мне пойти и одним глазком посмотреть на то, как Марио устроился под кроватью, ты говоришь гадости. Я не приглашу тебя в наш загородный дом под Римом. Ты знаешь, какой, оказывается, у Маришки загородный дом?! Не дом, целая вилла.
– Я действительно не знаю, какой у него загородный дом, но то, что ты называешь его Маришкой, меня очень пугает. Нельзя так серьезно воспринимать курортные романы. Это ты сама мне говорила!
– Это не курортный роман, Лялька! Эх, ты так ничего и не поняла…
– А что я должна понять? Что моя лучшая подруга влюбилась в мафиози?! И отказывается ехать со мной на юг отдыхать и поправлять здоровье? – Оля возмущенно отвернулась к стене.
– Я не отказываюсь, не отказываюсь, – прошептала Анжела, – поедем отдыхать. Обязательно поедем, только возьмем с собой Маришку. Уложим его вместо чемоданов в багажник, чтобы никто не заметил…
– Что?! – Оля повернулась обратно. – Ты с ума сошла?! За нами погонится вся Коза-ностра!
– А я, – губа Анжелки задрожала, – я очень храбрая и их не боюсь. Ой, мамочки! Коза-ностра?! Бедный, бедный Маришка, что с ним будет, что с ним сейчас?!
– Тише, с ним все в порядке, – попыталась успокоить подругу Оля, – я слышу, как он храпит.
– Кто? – замерла Анжелка.
– Твой мафиози. Теперь Феликс Иванович. Снова твой мафиози, опять Феликс Иванович… Молись, Дездемона, чтобы усач не проснулся и поддержал дуэт до утра.
– Господи, – всполошилась Анжелка, – если я буду жить в Риме, то приму католическую веру, да? А кому мне сейчас молиться?!
– Ему и молись, – вздохнула Оля. – Думаю, это единственное, что тебе остается. Остальное от нас не зависит. Если его не обнаружит отец Пеги, то до него доберутся мафиози. Ты станешь соломенной вдовой. Как-никак, поменяешь статус, девчонки в офисе обзавидуются.
– Смешно, да? А мне плакать хочется.
– Анжелка, милая, ну, что ты только в нем нашла?!
– Если бы я сама знала, – всхлипнула та и уткнулась в подушку. Любовь зла.
Дмитрий Аркадьевич Баланчин тоже не спал. Он попытался заняться работой, но вдохновение покинуло творца, ночью ему не писалось. Работа требовала солнечного дня, свежего ветерка и ярких красок. Иначе он не представлял себе то, что пытался изобразить на холсте. А ночь… Она хороша только для влюбленных, она же в него не влюблена. Она не хочет встречать с ним рассвет, упиваться пением птах и с наслаждением подставлять свои губы для поцелуя. Да, это он хочет ее целовать и целовать.
Совершенно идиотское желание! Завтра, нет, уже сегодня приедет Муза, и все встанет на привычные места. Она понимает его с полуслова и полувзгляда, разве этого не достаточно для спокойной, размеренной жизни? К чему метания и искания прекрасного где-то на стороне! Его мир безграничен и прекрасен и без этой самоуверенной девицы, образ которой он старается запечатлеть не только в своем сердце. Раньше он без нее жил и творил, проживет без нее и теперь.
Баланчин встал и подошел к окну. По улице неровной походкой шел Марчелло Туесков, его обнимали двое полуживых незнакомцев. Они заплетающимися языками выводили: «Лашата ми контаре… итальяно вера». «Люди радуются, – подумал Баланчин, глядя на них, – живут полнокровной жизнью. А я становлюсь неврастеником из-за какой-то взбалмошной девицы. Нет, она не какая-то, она лучше той, кем хочет показаться на самом деле». И его мысли вновь плавно перетекли на Ольгу Муравьеву.
С рассветом Пелагея проснулась, прислушалась к звукам двойного храпа за стеной, вздохнула. Ох, надо посадить отца на жесткую диету, но он совершенно ничего не понимает в диетах. Нужно, чтобы москвички прочитали ему на эту тему целую лекцию. Судя по их исхудавшим лицам, на диетах они сидели неоднократно. Она услышала, как щелкнула калитка и промычала Марфушка. Это Антон Николаевич пришел ее забирать на выпас. Земляникин! Как здорово, маняще и сладко звучит его фамилия. Влюбиться в него, что ли, глядя на девчонок? Просто так, за компанию, чтобы не отрываться от коллектива. А если он уже в кого-то влюблен? Пелагея о нем ничего толком и не знает.
Оля открыла один глаз и закрыла его снова, оставив маленькую щель, сквозь которую было видно, как тень мужчины сильной рукой открывает окно и кладет на подоконник цветы. Их запах можно было почувствовать и с закрытыми глазами. Розы, лилии… лилии, точно, только они так благоухают на все окрестности. Кто это мог быть? И, главное, кому?! Если Марио живет отныне под кроватью у Феликса Ивановича, то, стало быть, это не он. Земляникин, ведущий Марфушку на опушку? Баланчин, мающийся бессонницей?! Как бы хотелось, чтобы это был Баланчин! Зря, зря она закрыла свой глаз!
Ольга вскочила на диване и посмотрела на окно. Так и есть, она не ошиблась, лилии и розы. Если сейчас заверещит соседка, значит, это Марио или философ ободрали ее палисадник. А если она не заверещит, то это… Баланчин нарвал цветов в своем. Оля с замиранием сердца прислушалась, соседка верещать не собиралась. Она была единственная, кто крепко спал в деревне в эту ночь.
– Марио, – прошептала Анжелка, восхищенно глядя на букет. – Он вырвался на свободу!
– Вряд ли, – больше из вредности, чем из сострадания ответила подруга. – Слышишь, дуэт продолжается. Это мои цветы. – Она встала и прижала букет к груди. – И я догадываюсь от кого, Анжелка!
– Нельзя так серьезно воспринимать курортные романы, – пробурчала подруга и натянула на себя одеяло, скрывшись под ним.
– Я знаю, – радостно ответила ей Оля, – знаю, что нельзя. Но это так окрыляет!
– Ох, приедет сегодня его Муза и подрежет твои крылышки, – послышалось из-под одеяла.
– Пусть приезжает, – прищурилась она и вдохнула запах цветов, – пусть обязательно приезжает!
За небольшим серебристым автомобилем поднималось огромное облако пыли. Муза давила на педаль газа, стараясь как можно быстрее проскочить этот неприятный кусок дороги. Впрочем, не только дорога, но и вся поездка в целом была довольно неприятной. Не потому, что Муза плохо относилась к Дмитрию, напротив, она чрезвычайно им дорожила. Но не могла смириться с тем, что все свое свободное время тот проводит в глуши. А мог бы блистать вместе с ней на столичных тусовках и в модных клубах. «Ах, кто это рядом с вами, Муза Игоревна?! Неужели, сам Дмитрий Аркадьевич Баланчин?! Тот самый, который, которого, ради которого…» Она бы гордо признавалась, что да, это он стоит рядом с ней и благоговейно смотрит на свою Музу. Она для него так много значит! Так много, да практически все. И все-таки он живет в деревне.
Муза быстро оглядела окрестности, ничего с прошлого года, когда она была здесь в последний раз, не изменилось. Тот же дремучий лес, голая опушка, беглые зайцы. И ради этого он коротает свою жизнь здесь? Она никогда этого не поймет. Это равносильно запереть себя в стенах темницы. Как бы постараться вырвать его отсюда? Дмитрий утверждает, что именно здесь он находит вдохновение! Откуда ему здесь взяться?
Она невольно сбавила скорость. По обочине тащилось стадо из трех коров во главе со странным пастухом, больше похожим на голодного студента, и смазливой девицей в короткой юбке. Студент, судя по всему, говорил девице пошлости, а та звонко над ними хохотала. Живописная картинка сельской жизни.
Муза на сорока километрах в час проехала мимо девицы с парнем и пристально поглядела той в лицо. Да, действительно, смазливая физиономия, хохотушка и не скромница. Получается, что не одним лесом Баланчин сыт. Что-то заставило Музу серьезно задуматься. Было в этой незнакомой девице нечто опасное, хищное, дикое. Все то, что всегда так нравилось Баланчину в ней. Муза тряхнула черными волосами, ничего страшного, лезут в голову всякие глупости. Разве может Дмитрий Аркадьевич променять ее, великолепную Музу, на какую-то деревенскую простушку?! Никогда! Но ведь городскую суету на село променял.
Она обернулась на странную парочку, девица заметила это и помахала Музе рукой. Это что еще за панибратство?! Да знает ли эта девчонка, с кем связывается?! Муза надавила на газ и помчалась дальше, размышляя над превратностями судьбы, которая в последнее время была к ней так безразлична.
– Муза приехала, – показал в сторону автомобиля студент, – несчастный художник. Теперь у него настанет застой в работе. Музы не всегда способствуют творческому процессу. – И он многозначительно хмыкнул.
– Несчастный, – пожала плечами Оля, – отчего же? Разве можно быть несчастным, когда к тебе приезжает любимая женщина? Представляю, как он обрадуется.
– Кто его знает. Прекрасно то, чего нет, как сказал Руссо, – философски заметил Антон.
– То, чего нет, – вдумчиво повторила Ольга. – Но она есть. Впрочем, мне все равно. Итак, Антон Николаевич, продолжим. Значит, лилии ты терпеть не можешь…
Муза остановилась перед домом Баланчина и издала гудок клаксоном. Ее неприятно кольнула мысль, что тот не ждал ее, как делал раньше. Не выходил больше на дорогу, не шел навстречу. Что-то изменилось. И в этом «что-то» придется разбираться. Только тихо, незаметно, исподтишка, чтобы Дмитрий ни о чем не догадался. Иначе он разозлится, и они поругаются. А ругаться с ним сейчас не хотелось. Наклевывался очередной заказ, серьезный заказ, за который можно было получить немалые деньги.
Баланчин не открывал. Муза вышла из автомобиля и прошла к калитке. Она оказалась запертой. Он не ночует дома? Вот это сюрприз. Естественно, она и не рассчитывала на то, что Баланчин здесь будет жить евнухом. Муза и сама в некотором роде не хранила ему верность. Ах, этот шаловливый мальчишка Брусов! Как он пылок и талантлив. Но Баланчин – совсем другое дело. Это очень серьезно, хотя за все время их отношений он никогда не предлагал ей выйти за него замуж. А ей надоело быть только музой, хочется семейного уюта, детей… Глупости! Ничего этого ей не хочется. Просто приятно будет носить фамилию Баланчина.
Это та самая, которая, за которого, ради которого?! Да, это она. Жена гения, муза художника.
Неужели какая-то деревенская ветреница перебежала ей дорогу? Этого не может быть. Баланчин не идиот, ему в постели требуется не только секс, его тянет на разговоры. О чем он будет разговаривать с глупой селянкой? О коровах? Муза рассмеялась. Она становится нервной, так дальше нельзя. Нужно поставить Баланчина перед выбором: или она, или снова она. Пусть всегда будет она! Нужно склонить Баланчина к семейной жизни, описать ее радости, прелести. Хватит скитаться, пора остепениться. И все остальное в этом духе. Муза достала из пачки длинную тонкую сигарету и закурила. Она нервничает, это плохо. Он сразу заметит.
Нельзя раскрываться перед мужчиной, нужно хранить свою тайну до последнего вздоха. Пусть пока думает, что между ними все остается, как прежде. Крупный заказ, большие деньги. А уж потом Муза начнет совсем другую игру. Мальчишку можно оставить на съемной квартире, для нее он служит вдохновением, как она для Баланчина. Или что-то изменилось?
Ничего не изменилось. Муза улыбнулась. Заспанный художник, протирая сонные глаза, бежал к запертой калитке. Он спал. Как банально. И, скорее всего, один. Муза почувствовала укол совести. Но он знал, что она приедет, и не рисковал. Она затушила сигарету и полезла за освежителем дыхания.
Баланчин изображал на лице радость, расплываясь в улыбке, хотя на самом деле надеялся увидеть рядом со своей калиткой другую девушку. Но одними надеждами жив не будешь. К тому же Муза привезла ему заказанные заранее малярные, как она их называла, принадлежности. Баланчина озадачило собственное настроение: получалось, что он хотел видеть Музу только ради покупок? Они поменялись местами? Вот это номер. Он подставил небритую щеку для поцелуя, но Муза требовательно потянулась к губам.
Недолгий поцелуй не остался незамеченным. Мимо прошествовали коровы с пастухом и его постоянной, как стало казаться Баланчину, спутницей – Ольгой Муравьевой. Она уставилась на парочку с таким неподдельным изумлением, словно увидела целующихся бронтозавров.
Баланчин отцепил от себя Музу и кивком головы поздоровался с Ольгой. Та кивнула ему, не сводя глаз с его гостьи, оценивающе рассматривая Музу. Поистине, встреча двух девиц была знаменательной. Если девушка скрывает от мужчины, что влюблена в него, то скрыть это от своей соперницы она не в силах, как бы ни старалась. А Ольга и не старалась. Она знала, что у нее есть всего пять секунд, и за этот короткий промежуток времени ей нужно рассмотреть соперницу с головы до ног для того, чтобы сесть в саду на скамейку и заняться анализом своих и ее возможностей.
Муза отступила на шаг от Баланчина с видом победительницы, с усмешкой глядя на Муравьеву. «Получила?! Мое!» – говорили ее плотно сжатые губы. Оля пожала плечами и гордо тряхнула светлыми волосами. «Еще посмотрим!» И повернулась к философу, беря того под руку.
Студент обалдел от навалившегося счастья, но рассудил философски, что любое счастье недолговечно и не стоит заранее обольщаться. Девицы в своей общей массе ветрены, легкомысленны и не читают философских трактатов, следовательно, глупы. Безусловно, Ольга была не такой, как все. Но принимать всерьез ее ужимки все равно не следует.
– Пошли, пошли, красавицы! – Он легонько стеганул кнутом зазевавшихся вместе с Ольгой телок.
– Красавицы, жуткое общество, – процедила Муза им вслед, – как только ты здесь живешь?!
– Хорошо живу, – буркнул Баланчин и полез в багажник серебристого автомобиля за чемоданами.
Муза обычно приезжала на три дня. И всегда брала с собой немыслимое количество нарядов. Она старалась внести свой суетливый гламур в деревенскую размеренную жизнь, показав Дмитрию, что он теряет, сидя в глуши. Тот не понимал, что неземная красота его подруги должна сводить с ума и устремлять в город, и бурчал, неся чемоданы в дом.
Муза, перед тем, как войти в калитку, остановилась и оглянулась. Она так и знала! Эта смазливая девица точно интересуется ее гением! Иначе стала бы она оборачиваться и пялиться на дом художника. Муза чувствовала соперниц сразу, чаще всего это были молодые девицы художественных студий, смотревшие на Баланчина как на суперзвезду. Правда, Музе пару раз пришлось сражаться за гения и со светскими львицами. Но она не проиграла ни одного сражения, потому что Баланчин не мог без нее обойтись.
– Как ты? – Муза прошла следом за ним и встала посредине комнаты. – Работаешь? Пишешь?
– Здесь, – усмехнулся тот, – я всегда работаю. Сейчас делаю наброски, но смотреть еще не на что.
Теперь, в свою очередь, усмехнулась Муза. Все, что ей требовалось, она уже увидела. Оставалось действовать напролом. Она скинула блузку и подошла к Дмитрию.
– Соскучился? – нежно прошептала Муза ему на ухо, обнимая за шею.
– В некотором роде, – растерялся тот, – да. Хотя я был так занят… Давай поговорим об этом потом.
Он аккуратно снял ее руки со своей шеи, чмокнул Музу в щеку.
– Располагайся, я приготовлю что-нибудь перекусить, – и вышел из комнаты.
– М-да, – процедила Муза, глядя на закрытую дверь, – дело принимает серьезный оборот. Раньше от меня он так быстро не отказывался. Если это та девчонка, – она сощурила глаза, – то победа останется за мной. Но если это та, о которой я ничего не знаю? Нужно задержаться на неделю. Жаль, что я так мало набрала тряпок! Впрочем, Баланчину они всегда не нравились. Он предпочитает естественную, оголенную натуру. И я ему ее предоставлю. – Она разделась и подошла к зеркалу.
Муза осталась довольна ухоженным телом, приводящим в восторг не только художника.