— Раз, — говорит он.
— Два.
Грузовик, рыча и сверкая, заслоняет собою всё впереди нас.
— Три.
— Прокатился бы на лошади, — донеслось с заднего сиденья.
— Построил бы дом, — звучит другой голос.
— Сделал бы татуировку.
Механик говорит:
— Доверьтесь мне, и вы умрёте навсегда.
Слишком поздно, грузовик сворачивает в сторону, и механик сворачивает в сторону, но сзади за нашим «Корниш» идёт передний бампер первого грузовика в колонне.
Но этого я в тот момент не знаю, а знаю я, что вижу огни, огни грузовика мигают и исчезают в темноте, и меня скидывает к дверце, а потом кидает к торту и к механику за баранкой.
Механик вцепляется в рулевое колесо, пытаясь с ним совладать и держаться ровно, а свечи будто гаснут. В одну великолепную секунду в тёплом салоне чёрной кожи нет света и наши крики сливаются воедино, на одной и той же глубокой ноте, на одинаково низком стоне сигнала грузовика, и у нас нет контроля над машиной, нет выбора, нет направления и нет спасения, и мы мертвы.
Моё желание сейчас — умереть. Я в мире ничто по сравнению с Тайлером.
Я беспомощный.
Я тупой, и всё, что я делаю, так это хочу это и то, и вот это, пожалуй.
Моя маленькая жизнь. Моя маленькая дерьмовая работа. Моя шведская мебель. Я никогда, нет, никогда не говорил об этом, но до того, как я встретил Тайлера, я хотел купить пса и назвать его «Антураж».
Вот какой хреновой может быть жизнь.
Убей меня.
Я хватаюсь за баранку и возвращаю нас на встречную полосу.
Сейчас.
К эвакуации души приготовиться.
Сейчас.
Механик вырывает колесо, чтобы съехать на обочину, а я вырываю, чтобы, чёрт побери, умереть.
Сейчас. Восхитительное чудо смерти, когда в один момент ты ходишь и говоришь, а потом неожиданно становишься неодушевлённым предметом. Объектом.
Я ничто и даже меньше, чем ничто.
Холодный.
Невидимый.
Я чувствую запах кожи. Мой ремень безопасности перекрутился вокруг меня, будто рукав смирительной рубашки, и когда я пытаюсь сесть, я ударяюсь головой об рулевое колесо. И это больнее, чем может показаться. Моя голова покоится на колене механика, и я гляжу вверх и, присмотревшись, вижу вверху улыбающееся лицо механика, ведущего автомобиль, и вижу звёзды в окошке водителя.
Мои руки и лицо в чём-то липком.
Кровь?
Масляный крем.
Механик смотрит вниз.
— С днём рождения.
Я чувствую дым и вспоминаю о торте.
— Ты чуть руль не сломал своей головой, — говорит он.
И ничего другого, только ночной воздух и запах дыма, и звёзды, и механик, улыбающийся и ведущий машину, моя голова на его колене, и я не думаю, что мне обязательно нужно сесть.
А где торт?
Механик отвечает:
— На полу.
Только ночной воздух и всё более крепкий дым.
Исполнится ли моё желание?
Надо мной улыбается профиль на фоне звёзд: — Эти свечи, — говорит он, — они никогда не потухнут.
В свете звёзд мои глаза привыкают к темноте, и я вижу, что дым поднимается от маленьких огоньков вокруг нас на коврике в салоне.
Глава 16
Механик из бойцовского клуба давит на газ, тихо бесится за баранкой, и у нас ещё что-то остаётся. Что-то невыполненное.
Единственная вещь, которой я должен научиться перед концом цивилизации — это как смотреть на звёзды и рассказывать, куда я иду. Стоит тишина, будто «Кадиллак» движется в глубоком космосе. Мы, должно быть, съехали с шоссе. Трое парней на заднем сиденье то ли вырубились, то ли спят.
— Ты был близок к жизни, — говорит механик.
Он отнимает руку от рулевого колеса и касается длинного шрама, возникшего после того, как я головой врезался в рулевое колесо. Мой лоб так опух, что я жмурюсь от боли, а он пробегает холодными пальцами по всему шраму. «Корниш» подскакивает на кочке, и боль словно старается вырваться из-под черепа, будто тень, злая тень. Наш покорёженный багажник подпрыгивает, а бампер скрипит в тишине, пока мы едем по ночной дороге.
Механик говорит, что буфер висит на волоске: при столкновении он зацепился за бампер грузовика.
Я спрашиваю, сегодняшний вечер является домашним заданием для проекта «Разгром»?
— Частично, — говорит он. — Мне надо совершить четыре человеческих жертвоприношения и загрузиться жиром.
Жиром?
— Для мыла.
Что планирует Тайлер?
Механик начинает говорить, и это чистый Тайлер Дерден.
— Я вижу сильнейших и умнейших мужей, которые жили когда-либо, — говорит он, его профиль виден на фоне звёзд в окне водителя, — эти люди работают на бензоколонках и обслуживают столики.
Его лоб, брови, нос, ресницы, глаза, мягкий подвижный контур рта — всё это выглядит чёрным на фоне звёзд.
— Если бы мы могли собрать этих людей в тренировочных лагерях и взрастить их.
— Всё, что делает пистолет, — это направляет взрыв.
— У нас образовался класс молодых сильных мужчин и женщин, и они хотят отдать свои жизни за что угодно. Реклама заставляет этих людей гоняться за машинами и шмотьём, которое на самом деле им не нужно. Поколения их работают на работах, которые они ненавидят, просто потому, что тогда они смогут купить то, что им не нужно.
— У нашего поколения не было великой войны или великой депрессии, но у нас есть война духовная. Мы совершаем великую революцию против культуры. Великая депрессия — это наше существование. Мы пали духом.
— Мы должны поработить этих мужчин и женщин, чтобы показать им свободу, напугать их, чтобы показать им отвагу.
— Наполеон хвастался, что он может заставить людей пожертвовать своими жизнями за кусочек ленты.
— Представь, мы вызываем удар, и все отказываются работать, пока мы не перераспределим богатства всего мира.
— Представь, что ты охотишься на лося во влажных лесах на склонах каньона у руин Рокфеллер-центра.
— Когда ты сказал о своей работе, — говорит механик, — ты это всерьёз говорил?
Да, всерьёз.
— Вот почему мы сегодня вечером на дороге, — говорит он.
Мы — поисковый отряд. Мы ищем жир.
Мы едем на больничную свалку.
Мы едем в хранилище отходов при станции сжигания, и среди перевязок и забракованных бинтов, и опухолей десятилетней давности, и внутривенных катетеров, и ненужных игл, всякой пугающей мелочи, на самом деле пугающей, среди анализов крови и ампутированных кусков мясца мы найдём больше денег, чем можно заработать за один день, даже если ты водитель дерьмовоза.
Мы найдём денег достаточно, чтобы загрузить этот «Корниш» так, что пузом он будет по земле чиркать.
— Жир, — говорит механик, — жир, который отсосали с богатейших ляжек Америки. Богатейших, жирнейших ляжек мира.
Наша цель — большие красные упаковки с жиром, которые мы свезём на Пейпер-стрит и выварим, и смешаем с щёлоком и розмарином, и продадим лучшим людям, которые заплатили за то, чтобы его отсосали. По двадцать баксов за брусок, это не каждый толстосум может себе позволить.
— Лучший, самый густой жир в мире, жир нашей страны, — говорит он. — Это превращает вечер в одну из проделок Робин Гуда.
Капля воска брызгает на коврик.
— Пока мы здесь, — говорит он, — мы должны посмотреть ещё и вирус гепатита.
Глава 17
И теперь вот появились слёзы, и одна толстая влажная полоска скатывается по стволу пистолета, по скобе, к спусковому крючку, чтобы растечься по моему указательному пальцу. Рэймонд Хессел закрыл глаза, и я посильней нажал пистолетом на его висок, чтобы он постоянно чувствовал давление, и что я — рядом, и что это его жизнь, и он может в любой момент оказаться мёртв.
Это недешёвая пушка, и я задумываюсь, может ли соль испоганить её.
Всё пошло так легко, думаю я. Я сделал всё, что сказал мне механик. Вот зачем нам надо было купить пистолет. Это домашнее задание.
Каждый из нас должен был принести Тайлеру двенадцать водительских удостоверений. Это доказывало, что мы сделали двенадцать человеческих жертвоприношений.
Вечером я припарковался и ждал за углом Рэймонда Хессела, заканчивающего свою смену в круглосуточном универсаме «Корнер», и в районе полуночи он вышел и стал ждать ночной автобус, а я подошёл к нему и сказал: «Привет».
Рэймонд Хессел, Рэймонд ничего не сказал. Возможно, он вообразил, что я пришёл за его деньгами, за его минимальной зарплатой, за четырнадцатью долларами в бумажнике. О Рэймонд Хессел, все твои двадцать три года, начиная с момента, когда ты впервые заплакал… слёзы стекают по стволу пистолета, прижатому к твоей черепушке, это не из-за денег. Не всё случается из-за денег.
Ты даже не сказал «привет».
Ты — это не твой унылый маленький бумажник.
Я сказал, хорошая ночь, холодно, но свежо.
А ты даже не сказал «привет».
Я сказал, не беги, а то мне придётся выстрелить тебе в спину. Я вытащил пушку, а рука у меня в медицинской перчатке, так что если даже пушку будут изучать как бесценный экспонат, на ней не будет ничего, кроме высохших слёз Рэймонда Хессела, двадцатитрёхлетнего белого без особых примет.
И тогда я привлёк твоё внимание. Твои глаза были такими большими, что даже в свете уличных фонарей я увидел, что они зелёные, как антифриз.
Ты отходил назад и назад — с каждым разом, когда пистолет касался твоего лица, всё дальше, как если бы ствол был ужасно горячим или жутко холодным. Пока я не сказал — ни шагу назад, и тогда ты позволил пистолету дотронуться до своего лица, но даже тогда ты вертел головой перед стволом.
Ты отдал мне бумажник, как я и просил.
Твоё имя было Рэймонд К. Хессел — так написано в твоих правах. Ты живешь на 1320, ЮВ Беннинг, квартира А. Должно быть, это цокольный этаж. Они дают квартирам на цокольном этаже буквенные, а не численные обозначения.
Рэймонд К. К. К. К. К. К. Хессел, я с тобой говорю.
Твоя голова отодвигается от пушки, и ты говоришь — да. Да, говоришь, да, ты живёшь на цокольном этаже.
— У тебя ещё фотографии в бумажнике. Тут твоя мать.
Это тяжело для тебя, ты должен открыть свои глаза и посмотреть на фотографию улыбающихся мамы и папы, и увидеть в то же время пистолет, но ты это сделал, и тогда твои глаза закрылись, и ты зарыдал.
Ты идёшь к прекрасному, захватывающему чуду смерти. Сейчас ты личность, а в следующую минуту — неодушевлённый предмет, и мама с папой позвонят старому доктору или кому там ещё и возьмут отпечатки зубов на анализ, потому что от твоего лица останется не так уж много, и мама с папой, ожидавшие от тебя много большего, нет! жизнь нелегка, и всё идёт к тому, что я описываю.
Четырнадцать долларов.
Это, говорю, это твоя мама?
Да. Ты плачешь, хлюпаешь носом и опять плачешь. Ты дрожишь. Да.
У тебя есть читательский билет. У тебя есть карточка из видеопроката. Карточка социального страхования. Четырнадцать долларов наличными. Я хотел взять проездной, но механик сказал брать только водительские удостоверения. Просроченный студбилет.
Ты что-то изучал.
В этот миг ты начинаешь рыдать особенно громко, и поэтому я посильнее вдавливаю ствол в твою щёку, и ты начинаешь отступать, пока я не говорю — не шевелись, или умрёшь прямо здесь. А теперь — что ты изучал?
Где?
В колледже, говорю. У тебя же студбилет.
О, ты не знаешь, шмыгаешь носом, хлюпаешь, и сквозь плач доносится — биологию.
Слушай теперь внимательно, ты умрёшь, Рэймонд К. К. К. Хессел, и умрёшь сегодня вечером. Ты можешь умереть сразу или умирать в течение часа, решаешь ты. Так что соври что-нибудь. Скажи первое, что взбредёт тебе в голову. Придумай что-нибудь. Меня не теребит. У меня пистолет.
И, наконец, ты прислушиваешься и начинаешь вылезать из разбушевавшейся в голове трагедии.
Заполняй форму. Кем хочет быть Рэймонд Хессел, когда вырастет?
Домой, говоришь ты, я хочу домой, пожалуйста.
Чёрта с два, говорю. После всего этого — как бы ты распорядился собственной жизнью? Ты же можешь стать кем захочешь.
Придумай.
Ты не знаешь.
Тогда ты умрёшь, говорю. Ну-ка, поверни голову.
Смерть наступит через десять, девять, восемь се…
Ветеринаром, сказал ты. Ты хочешь быть ветеринаром.
Животные, значит? Для этого тебе надо учиться.
Слишком долго учиться, сказал ты.
Ты можешь оказаться в школе и учиться там до умопомрачения, Рэймонд Хессел, или ты можешь стать мертвецом. Я сунул твой бумажник в задний карман твоих джинсов. Так ты в самом деле решил животных лечить. Я отнял мокрый от слёз ствол от одной щеки и приставил его к другой. Вот кем ты всегда хотел быть, доктор Рэймонд К. К. К. К. Хессел, ветеринаром?
Да.
Беспезды?
Нет. Нет, в смысле, да, беспезды. Да.
Хорошо, говорю, я утыкаю рыло пистолета в подбородок, а потом в нос, и везде остаются блестящие влажные круги.
Так, говорю, возвращайся в школу. Если ты проснёшься завтра утром, то ты найдёшь способ вернуться обратно в школу.
Я оставил мокрые следы на каждой щеке, подбородке и теперь уткнул пистолет в твой лоб. А ведь ты мог быть уже мёртв, говорю.
У меня твоё водительское удостоверение.
Я знаю, кто ты. Я знаю, где ты живёшь. У меня твои права, и я проверю тебя, мистер Рэймонд К. К. Хессел. Через три месяца, затем через шесть месяцев и — через год, и если ты не вернёшься обратно в школу, чтобы стать ветеринаром, ты будешь мёртв.
Ты ничего не говоришь.
Убирайся отсюда, обустраивай свою мелкую жизнь, но помни, что я наблюдаю за тобой, Рэймонд Хессел, и я предпочту убить тебя, чем видеть работающим на этой дерьмовой работе, которая даёт тебе денег только на сыр и просмотр телевизора.
А сейчас я уйду, так что не поворачивайся.
Это одна из вещей, которых ждёт от меня Тайлер.
Слова Тайлера выходят из моих уст.
Я — рот Тайлера.
Я — руки Тайлера.
Все в проекте «Разгром» — часть Тайлера Дердена, и наоборот.
Рэймонд К. К. Хессел, твой обед будет вкуснее всего, что ты ел до этого, а завтрашний день будет прекраснейшим днём в твоей жизни.
Глава 18
Ты просыпаешься в Скай Харбор Интернейшнл.
Переведи стрелки на два часа назад.
Маршрутное такси доставило меня в центр Финикса, и в каждом баре, куда бы я ни зашёл, находятся ребята со швами над бровью, там, где удар взрезал кожу и освободил мясо. Ребята с носами, свёрнутыми в сторону, и они видят дырку в моей щеке, и мы сразу становимся одной семьёй.
Тайлера уже давненько не было дома. Я делаю свою мелкую работу. Летаю из аэропорта в аэропорт, чтобы посмотреть на автомобили, в которых погибли люди. Волшебное путешествие. Миниатюрная жизнь. Миниатюрное мыльце. Миниатюрные сиденья в самолёте.
Куда бы я ни пошёл, я спрашиваю о Тайлере Дердене.
На случай, если я его найду, в моём кармане лежат двенадцать водительских удостоверений — доказательство двенадцати человеческих жертвоприношений.
В каждом баре, куда я захожу, в каждом грёбаном баре я вижу побитых парней. В каждом баре они обнимают меня и хотят поставить пива. Похоже, я уже знаю, какие бары принадлежат бойцовским клубам. Я спрашиваю, не видели ли они парня по имени Тайлер Дерден. Это идиотизм — спрашивать их, если они члены клуба. Первое правило — не говорить о бойцовском клубе. Но они видели Тайлера Дердена? Они говорят, что никогда о нём не слышали, сэр. Но вы можете найти его в Чикаго, сэр. Вероятно, из-за дыры в моей щеке все зовут меня «сэр». И подмигивают.
Ты просыпаешься в О'Хейр и едешь в Чикаго.
Переведи стрелки на час вперёд.
Если ты можешь проснуться в другом месте.
Если ты можешь проснуться в другое время.
Почему ты не можешь проснуться другим человеком?
В каждом баре, куда ни зайди, парни с разбитыми лицами ставят мне пиво. И нет, сэр, они никогда не встречали этого самого Тайлера Дердена. И подмигивают. Они никогда не слышали этого имени. Сэр. Я спрашиваю о бойцовском клубе. Здесь где-нибудь есть бойцовский клуб, чтоб собраться вечером? Нет, сэр. Второе правил бойцовского клуба — не говорить о бойцовском клубе. Парни с разбитыми лицами качают головами. Никогда о таком не слышали. Сэр. Но, возможно, вы можете найти этот самый бойцовский клуб в Сиэттле, сэр. Ты просыпаешься в Мейгс-Филд и звонишь Марле, чтобы узнать, что происходит на Пейпер-стрит. Марла говорит, что все обезьяны-космонавты бреют свои головы. Их электробритвы разогрелись, и весь дом провонял жжёнными волосами. Обезьяны-космонавты используют щёлок, чтобы сжечь отпечатки пальцев.
* * *Ты просыпаешься в Ситеке.
Переведи стрелки на два часа назад.
Маршрутное такси доставило тебя в деловую часть города, и в первом же баре у бармена на шее какая-то медицинская скоба, которая запрокидывает его голову вверх, так что ему приходится скашивать глаза к фиолетовому разбитому кончику носа, чтобы увидеть тебя и ухмыльнуться.
Бар пуст, и бармен говорит:
— С возвращением, сэр.
Я никогда не был в этом баре, вообще никогда.
Я спрашиваю, знакомо ли ему имя: «Тайлер Дерден».
Бармен ухмыляется, его подбородок упирается в скобу, и он спрашивает: — Это тест?
Да, говорю, это тест. Он встречал Тайлера Дердена?
— Вы останавливались здесь на прошлой неделе, мистер Дерден, — говорит он. — Вы не помните?
Тайлер был здесь.
— Вы были здесь, сэр.
До сегодняшнего вечера я здесь никогда не бывал.
— Ну, если вы так говорите, сэр, — говорит бармен, — но в прошлый четверг, поздним вечером, вы пришли спросить, когда полиция собирается нас закрыть.
В прошлый четверг я не спал всю ночь, бессонница, я не знал, проснулся ли я или ещё сплю. Я проснулся в пятницу утром, поздновато, ужасно устав и с чувством, что я так и не сомкнул глаз.
— Да, сэр, — говорит бармен. — В четверг ночью вы стояли там, где стоите сейчас, и спросили насчёт полицейской облавы, и ещё вы спрашивали, сколько ребят пришлось завернуть при приёме в клуб, который собирается по средам.
Бармен передёргивает плечами и поворачивает свою искалеченную шею, оглядывая пустой бар. Он говорит: — Здесь никто не слышит, мистер Дерден, сэр. В прошлую ночь мы завернули двадцать семь человек. Этот бар всегда пуст после встречи бойцовского клуба.