— Найдем, верь мне!
— Я хочу еще раз в поместье подвалы осмотреть, — известила я.
Ильмир кивнул и взял меня за руку. Вместе мы вниз и спустились, пошли вдоль кадушек с соленьями, колбас и шматов сала. Но я лишь вздыхала — ничего схожего с тем, что я видела в багровом отражении, здесь не было. Почему же демон сказал, что дети рядом? Я присела на бочку, задумавшись. Ильмир шагами мерил подвал, сжимая ладонь на рукояти клинка. А потом замер, обернулся ко мне.
— Здесь должен быть еще один подпол.
— Почему? — вскочила я.
— Я вспомнил. Я был в этом поместье в детстве, один раз. Смутное воспоминание, то ли сон, то ли явь — не знаю, много лет прошло. Идем, Вересенья.
Он схватил меня за руку, и мы не пошли — побежали к выходу. Однако выйти не смогли: кто-то опустил снаружи щеколду, запирая нас. А створка-то подвальная дубовая, крепкая, ободами железными окована, да смолой облитая! Такую и четверо дюжих молодцев не снесут, лишь плечи отобьют! Вот и Ильмир лишь зашипел бессильно, ударив по двери. Я в такие случайности не верила и забеспокоилась пуще прежнего.
— Постой, не выбьешь, только силы зря тратишь, — тронула я Ильмира за руку, сжала его ладонь, в глаза заглядывая. — Я открыть могу. Только… Только боязно мне. Тебе это может и не понравиться…
Он мне в глаза посмотрел и нахмурился.
— Открывай, Вересенья, и ничего не бойся. Сейчас важно детей найти, а после…
Договаривать не стал, да и я отвернулась. Легла на земляной стылый пол, глаза закрыла и вышла из тела. Посмотрела миг, как Ильмир мое бездыханное тело подхватил, прижал, согревая, и скользнула клочком тумана в замочную скважину. Того, кто щеколду опустил рядом не было, голоса в поместье стихли. Я понеслась облачком, разыскивая хоть кого-нибудь. Да не зверя или птицу, а человека. Душа вездесуща, но без силы живого тела ей щеколду не поднять. На счастье дворовый мальчишка на канюшне спал, видать умаялся за день, вот и задремал. Я в его тело скользнула, разбудила и велела в поместье идти. Мальчишка глазами хлопал ошалело, но делал, открыл дверь в подвал и заорал, Ильмира со мной на руках увидав. Да стрекоча задал, испугавшись. А я в свое тело вернулась, вздохнула глубоко. У служителя лицо побледнело, но спрашивать он не стал, отпустил меня осторожно и потянул на задний двор. Там за сараюшками мы и нашли неприметную дверь в земле, ведущую в подпол. Ильмир сбил камнем замок на железном кольце, поднял крышку в темный лаз. И клинок обнажил.
— Тут жди, — приказал мне, ныряя во тьму.
Я, конечно, ослушаться думала и уже сунулась следом, но служитель быстро вернулся.
— Здесь их нет, — вскинулась тревожно, — но были. Вот, смотри.
Он кинул на землю башмак.
— Это Лелькин! — воскликнула я. Ильмир кивнул, помрачнел пуще прежнего, помялся.
— И духами заморскими там пахнет. Я этот запах хорошо знаю… — отвернулся, по-прежнему сжимая рукоять клинка, который уже горел синим огнем. — Надо найти Велену.
— Княжну? — нахмурилась я. Служитель поднял свой заговоренный меч.
— Не отставай, Вересенья. Срединая ночь наступила, всякое может случиться! Зло в полях притаилось, меня сталь туда зовет.
Мы выбежали за ворота и помчались по кромке поля к излучине реки, туда, откуда неслись голоса и пенье. В освещенный костром круг ворвались, запыхавшись, и принялись озираться, оглядываться. Но какое там! Кажется, здесь собрались все дворовые! Костер пылал, разбрасывая оранжевые всполохи, гудели рожки и звенели бубны, тренькали балалайки и лились песни. Вокруг нас запестрел хоровод, взлетели в небо цветные ленты, завертелись красные юбки. От запаха цветов и трав кружилась голова, от голосов звенело в ушах. Кто-то сдернул с моей головы черный платок, распустил порыжевшие косы. Я и пискнуть не успела!
— Вересенья, идем плясать! — со смехом потянули меня в круг девчонки. — А венок, венок забыла! Негоже в срединную ночь без венка ходить! Вдруг озерный дух тебя за водяницу примет, да на дно утащит!
Ильмира тоже окружала хохочущая стайка веселых девушек, даже на его хмурое лицо внимания не обратили. Потянули к костру, хохоча и приплясывая. На мою голову чьи-то руки надели венок, и я сдула со лба свисающий василек. Велену я пока не видела, а на мои вопросы хмельные и разгулявшиеся девушки лишь смеялись. Ильмир отбился от веселушек и бросился ко мне.
— Идем к лесу, — схватил он меня за руку.
Но пройти нам не дали.
— Кто хочет цвет срединой ночи найти, тот должен у огня очиститься! — захохотали парни. Румяная до багрянца Белава выплыла из круговерти людской и с хихиканьем подошла ближе.
— Вяжите им руки! — закричала она.
Юная девчонка-поломойка шустро накинула нам на ладони красную ленту, затянула узел. Я растерянно посмотрела на нее.
— Да вы что…
Но Ильмир лишь крепче мою ладонь сжал.
— Взвейся огонь, опали жаром, очисти души, повенчай с суженым! — затянули песню девушки, закружили снова хороводом. Хмельные парни захлопали в ладоши, затопали:
— Прыгайте, прыгайте!
На другой стороне костра хохотали те, кто уже перелетел костер, плясали босиком на нагретой солнцем и жаром земле. Все звонче пела свирель, все яростнее гудело пламя костра. Кто-то подбросил к дровам сухие травы, и в воздухе горько запахло полынью и сладко медуницей. Голова и без хмеля закружилась, смеющиеся лица сливались и множились.
— Прыгайте, прыгайте! Вейся венок, гори огонь…
Ильмир посмотрел на меня, переплел свои пальцы с моими.
— Прыгнешь со мной?
Я лишь кивнула. Разбежались мы и взлетели над костром, словно две птицы. На какой-то бесконечный миг показалось, что зависли мы над пламенем, и оно лизнуло мои босые ноги. Чудилось, что упадем прямо в тлеющие угли, в россыпь красных всполохов и желтых искр, загоримся свечками. Дыхание закончилось, а сердце затрепыхалось птицей от испуга и странного счастья. Но уже через миг ноги коснулись мягкой земли, а костер остался за спиной. Снова загудел рожок, да раздался хохот — кто-то готовился прыгнуть вслед за нами. Я опустила взгляд на наши руки. Пальцы переплетены, и рука служителя держит крепко. Он улыбнулся, в синих глазах тоже плясало пламя ночного костра. И только хотел сказать что-то, как повеяло могильным холодом, и оборвалась веселая песня. Кто-то вскрикнул, а Ильмир развернулся, закрывая меня.
— Что же ты, супруга венчанная, с другим через костер прыгаешь? — раздался из темноты голос. Знакомый настолько, что я вздрогнула. Он стоял за полосой света, словно и огонь не хотел освещать того, кто пришел из-за грани. Я сжалась, обхватила себя руками.
— Князь! — вскрикнула испуганно Белава. — Мертвый князь пришел!
И заголосила белугой, запричитала. Люди, еще минуту назад певшие песни, замолкли испуганно, сбились в кучку. И вмиг тихо стало, лишь головешки в огне трещали да травы.
Черная тень шагнула ближе. Как есть — князь, супруг мой проклятый. В шапке собольей, в шубе распахнутой. А под мехами лицо неживое — восковое, оплывшее. Такое у мертвецов бывает на третий день, перед погребением. Даже черные глаза затянуты мутной белесой пленкой.
— Нежить! Упырь! — заверещала девчонка-поломойка. Толпа отхлынула в сторону, но пока не побежала, рахрабренная хмелем. Да и привыкли все, что в срединную ночь разное случается, порой и покойники к живым приходят. Но пока горят яркие костры, да вертится колесо на шесте, ни один дух не властен над людьми. Правда, тот, кто стоял на грани тьмы и света, духом не был, только люди о том не знали. А я вот чуяла. Тлела в нем жизнь, противоестественная и ворованная, но горела. Мое проклятие в свое время превратило князя в живого мертвеца.
— Зачем явился, князь? Убирайся в могилу! — выкрикнул кто-то из толпы.
— За супругой пришел, — он улыбнулся, обнажив гнилые десна. — Устал ждать ее, восемь лет жду, а она вот и не думает наведаться. Еще и жениха себе присмотрела, да не своего, чужого прибрать решила. Меня прокляла, ведьма, еще и счастье княжны разрушить хочешь?
Я побледнела, сжала ладони в кулаки. А народ шарахнулся испуганно, услыхав о проклятии. И зашептались люди, вспоминая те давние события и то, как слег князь в одночасье, в один день…
— Проклятие… Точно проклятие! Не может здоровый мужик за час в труп превратиться… А я говорила, говорила…
Я вскинула голову и расправила плечи, в упор глядя на темную фигуру.
— Ты свое наказание за дело получил! За издевательства надо мной и сестренкой, за честь поруганную! А я свой долг сполна отдала, так что убирайся лучше подобру, князь!
— Так кто супруга-то? — всплеснула пухлыми руками непонятливая Белава. — Жена князя, говорят, злой ведьмой была, а это ж Вересенья наша! Княжны экономка! При чем здесь она?
И замолчала, во все глаза на меня уставившись. И все смотрели, да так, что мне попятиться захотелось. Но я лишь голову выше подняла.
— Так кто супруга-то? — всплеснула пухлыми руками непонятливая Белава. — Жена князя, говорят, злой ведьмой была, а это ж Вересенья наша! Княжны экономка! При чем здесь она?
И замолчала, во все глаза на меня уставившись. И все смотрели, да так, что мне попятиться захотелось. Но я лишь голову выше подняла.
— Так она же ведьма и есть! Гляньте, как красоту на лик навела! Пришла к нам серой мышью, а сейчас смотрите — красавица! — ахнула длинноносая девушка из вышивальщиц. — Колдовка проклятая!
— Супружника своего в могилу, а сама по чужим женихам…
— Развратница…
— Камнями бы ее…
Я лишь вздохнула горько да отвернулась. Князь улыбался торжествующе, а на Ильмира я боялась глаза поднять. Лишь повела ладонью, снимая ленту, что наши руки связывала и отступила. Но служитель смотрел на моего супружника.
— Где дети, нежить? Куда ты их спрятал? Твоих это рук дело?
Князь захохотал.
— Глупый служитель, все надеешься очистить свет от скверны? А дальше своего носа и не видишь. Вот же, проклятая ведьма рядом стоит, что ж ты медлишь? Взгляни на нее: косы распустила, платье расстегнула, на щеках румянец! Тебя, дурака, заманивает! А детей она сама и сожрала, чтобы красоту свою напитать молодой силой.
— Неправда! — отшатнулась я. Толпа снова забурлила. Теперь на меня смотрели с ужасом и отвращением, а на темную фигуру князя почти с жалостью. И на Ильмира с насмешкой. И эти взгляды меня сильнее всего ранили, хоть служитель и бровью не повел.
— Зачем же мне врать? — оскалился князь. — Я из-за грани пришел, чтобы правду рассказать, глаза людям открыть. Нет сил на творимое зло смотреть. Мне не верите — своих пращуров послушайте!
За его спиной появились смутные тени. Неясные и расплывчатые, они стояли за гранью тьмы, не ступая на освещенный круг.
— Батюшка! — тоненько взвизгнула длинноносая, спешно осеняя голову священным полусолнцем. — Ты ж помер!
— Помер, доченька, — глухо отозвалась одна тень. — Уж десяток годков как сгинул. Да негоже тебе возле ведьмы жить, предупредить пришел! Душа за тебя и за гранью болит!
Люди заволновались, подались вперед, вглядываясь во тьму. И со всех сторон понеслись выкрики и шепотки, испуганные и изумленные.
— Матушка, родненькая…
— Аганька, сестричка, неужто ты?
— Свояк, и ты здесь? Все пришли!
Тени отзывались на имена, но не двигались, лишь на меня указывали:
— Ведьма, ведьма! Предупредить пришли… уберечь!
— Стойте! — рявкнул Ильмир, когда кто-то из людей за круг света полез. Повел горящим синими искрами клинком. — А ну назад! Морок это все!
— Почему же морок, служитель? — усмехнулся князь. — И к тебе гости пришли.
Из-за теней выступили три фигуры: один седовласый старик в рясе, второй парень — одногодка Ильмира, а третий совсем недолеток, не старше Таира.
— Своим братьям по Обители поверишь, служитель? — сверкнул мутными глазами князь. — Они-то врать не приучены! Расскажите, кто ваш дом до тла ведьминским огнем спалил, желая покуражиться да крики умирающих послушать? Кто это был? Кто хотел извести всех служителей, чтобы свои ведьминские дела без помех творить?
Три руки указали на меня.
— Это неправда! — я попятилась. — Я даже не знаю, где ваша Обитель находилась! Я ничего об этом не знаю!
— Ведьма, ведьма! Во всем виновата ведьма!
— Она супруга прокляла!
— Она на детей наших болезни насылает!
— Она в полях с демоном тешится, чтобы зерно пустым уродилось! У коровы молоко ворует, у девок — красоту, у мужей — силу… Ведьма!
Князь захохотал, глядя, как сжимают люди кулаки. У иных уже и вилы в руках появились. Тени уже стояли по всей границе небольшого круга света, и холода все больше становилось. Двери открывались, двери за грань, но ничего я поделать не могла. На свету злобились люди, во тьме поджидала нежить.
— Бей ведьму! — выкрикнул патлатый мужичок, и чья-то рука кинула первый камень. Я зажмурилась, но булыжник ударил в грудь не меня — Ильмира, что закрыл собой. И тут же рядом встала Белава. Ее полное лицо побагровело и пылало таким гневом, что люди попятились, отхлынули.
— Дурные вы, люди! — выкрикнула она, уперев в крутые бедра руки. — Нашли виноватую! Да Вересенья меня от ожогов спасла, и скольким из вас помогла тихонько, ничего в ответ не прося! — она грозно глянула на патлатого и тот смутился. — Не тебе ли, Ярик, травок заварила, чтобы грудной кашель прогнать, что много лет тебя изводил? А ты, Нюрка? Коза неблагодарная! Забыла, как после настоя Вересеньи лицом похорошела, вся короста, как шелуха, слезла? Ты, Агафья, и вовсе свечки должна за здравие Вересеньи каждый день ставить — дитятко твое она спасла! Эх, вы… А если она супружница нашего князя, так и подавно! Знаю я, как господин с молодой женой обходился! Плетью бил да измывался, вот и все обхождение! Юная жена его вся в шрамах была, хоть и скрывала это! А князь еще и на девок малолетних поглядывал, да такого и проклясть не грех! Я б еще и прикладом отходила, чтобы наверняка! Забыли о княжьих бесчинствах? Так я напомню!
Ильмир рядом издал какой-то рычащий да яростный звук и дернулся в сторону тьмы. Но сдержался, замер.
— Так духи же говорят…
— Что говорят?!
Под гневным взглядом кухарки народ притих. А потом те, кого она назвала, тихонько к нам подошли и встали против толпы. И другие потянулись, те, кому я помогла за это время. И те, кто нашептывания теней не послушал. Я растерянно выглянула из-за спины Ильмира.
— Нет здесь духов, — бросил служитель. — Нежить одна. Та, что облик ваших родных приняла. Не верите — задайте вопрос, тот, который лишь ваш пращур знать может. — На поляне повисла тишина, и он повернулся ко тьме. — Что ж, сам задам. Если ты и правда мой наставник, то знаешь, почему меня в день пожара с вами не было. Куда ты меня отпустил, скажи?
Седовласый служитель покачал досадливо головой, негодуя.
— Неужели хочешь, чтобы я при всех рассказал?
— Мне скрывать нечего.
— Как же нечего? Пока мы заживо в Обители горели, ты по девкам шлялся! — зло выкрикнула тень наставника. Люди ахнули, отпрянули.
— К родителям на могилу я ходил, — спокойно отозвался Ильмир. — И мой наставник об этом знал. Только ты, нежить, лишь ядом брызгать способен, от тех, кого я любил, в тебе ничего нет. Так что убирайтесь обратно во тьму, демонские прислужники!
Тени зашевелились, задвигались, блеснули во тьме красные глаза, мелькнули хвосты и рогатые головы.
— Ой, мамочка… — прошептала девчонка-поломойка. — И верно, нежить! Помоги нам светлый Атис!
— Умный ты, Ильмир, слишком. Но дурак, что не на ту сторону встал, — пропел нежный голос из тьмы. И возле князя встала тонкая фигурка.
— Велена? — служитель побледнел. — Что ты делаешь? Зачем ты держала в подвале детей? Я узнал запах… Отвечай!
— Так и не понял?! — нежно рассмеялась княжна, а потом подняла ладони. Широкие рукава богатого платья упали до локтей, обнажая тонкие руки, и вокруг них заклубился черный дым. Я догадалась за миг до Ильмира, да и он понял, схватился за клинок. Ведьма. Самая настоящая черная ведьма! Так вот почему в поместье нет ее портретов, как же я не догадалась! И в округе ни одной ведающей, слишком сильна и черна Велена, чужую силу забирает! Я выхватила из-за пояса нож, но Велена уже выкрикнула заклинание, и на костер обрушился поток воды. Пламя зашипело, угасая, и вокруг нас разлилась темнота. Миг висела ужасающая тишина, а потом тьма разорвалась криками людей и воем нежити. Костры срединой ночи оберегают живых, отгоняют зло, потому издавна люди и встречают у них рассвет. А те, кто отважится уйти в лес, на поиски цвета папоротника, потом рассказывают небылицы о водяницах, что танцуют на реке, об огнях, заманивающих в чащу, о дýхах, что могут поведать тайное. Но лишь в том случае, если ты вернешься…
Ильмир поднял свой клинок и всадил его в грудь ближайшей темной твари. Люди кричали, кто-то плакал, и я, уже не таясь, тоже подняла ладони и выкрикнула заговор. Пламя костра взметнулось снова, озарило поле, выхватило из тьмы оскаленные морды тварей. Иные еще хранили черты человеческих лиц, и от того смотреть на них было еще ужаснее. Девки, еще недавно хохочущие, теперь сбились испуганными пичугами, мужики закрыли их спинами, потрясая вилами. Ильмир стоял на границе света и тьмы, его клинок звенел тонко, сиял бело и тьму сокрушал без промаха. Да только был служитель один, а во тьме стояли Велена с князем, тварей рогатых — не счесть, и Шайтас смотрел из каждого.
Княжна вновь вскинула белые руки. Алое пламя озарило ее лицо, расцветило золотые волосы. Еще пригожей сделало.
— Не дури, Ильмир, — заговорила она ласково. — Не противься. Что тебе эти людишки? Пустые они, шкура с требухой да кровью. Что скот в загоне, что эти… Зачем ты их защищаешь? Иди к нам! Сила в тебе великая, а со мной еще мощнее станешь! Как увидела тебя, сразу поняла — наш ты, темный! Я тебя всему научу, все покажу. Тело твое нальется силой, еще тебе неведомой, руки обретут крепость поболее, чем у десятков мужиков, разум очистится. И душа метаться перестанет… — голос Велены, словно лента шелковая — ласковый и скользкий, оплетающий путами. — Темный ты, Ильмир. Признай это и смирись! — Княжна прошла по границе освещенного круга, улыбаясь. Глаза ее сияли, руки сложены умоляюще. Рогатая голова какой-то твари сунулась ближе, да клинок вновь пропел, отделяя башку от тела. Ильмир откинул сапогом упавшую и мигом загнившую тушу. На княжну он не смотрел, занятый бойней, но слова ее, наверняка, слышал. Все их слышали, они словно хмельной мед были, обволакивали и дурманили: — Думаешь, не знаю, почему ты себя не жалеешь, ведьм ищешь? Знаю, Ильмир, все знаю… Ты в их лице свою тьму победить жаждешь. От себя бежишь. Но нет тебе спасения от темноты, слишком много ее в тебе. И душа твоя черна, Ильмир, как крылья Шайтаса. Бежишь ты по кругу, а колечко-то замкнутое, не убежать. От себя тебе не убежать. Света в тебе нет, Ильмир, так иди к нам, не на той стороне стоишь… Иди к нам!