Но хотя у меня есть, таким образом, основания сердиться на г-на де ла Ривельри, я должен все же выразить ему некоторую признательность за его поведение по отношению ко мне. Решив устроить так, чтобы меня объявили невменяемым, он мог придать этой невменяемости неприличный характер. Есть различные степени невменяемости, и г-н де ла Ривельри ограничился тем, что наделил меня самою скромною степенью, между тем как из предосторожности он так легко мог "пересолить". Я мог быть обязанным ему гораздо более неприятною участью, чем та, что выпала на мою долю. Я волен думать все что угодно
о предпринятом мною шаге; но я должен признать, что г-н де ла Ривельри истолковал его самым выгодным для меня образом и добился того, чтобы его истолкование получило признание; и в результате я не заключен в центральное здание заведения почтенного доктора Б., в котором окна заделаны решетками, а являюсь квартирантом одного из уютных и кокетливых павильонов его Маленького Марли.
Вот какого рода размышления занимали меня в то время, как я стал окончательно устраиваться в отведенном мне помещении. Все мне нравилось в нем, за исключением некоторых незначительных мелочей, и доктор Б. не замедлил сделать распоряжение, чтобы мне переделали их по моему вкусу. Доктор довольно часто заходил ко мне. Его, видимо, интересовало мое "состояние". Я позволял ему задавать мне вопросы и исследовать меня, как ему заблагорассудится. Какое мне было дело до этого? Я чувствовал себя в состоянии полного покоя, точно я был вне жизни и над жизнью. У меня не было больше потребности ни в каком "развлечении". Я не знал больше сплина, недомогания, тоски, скуки. Покончено с жалким состоянием, которое я влачил! Я близок был к слиянию с темными стихиями вселенной. Я уже не чувствовал у себя почти ничего индивидуального. Я проводил спокойно дни и крепко спал по ночам. Впрочем, иногда сон мой оживлялся неясными сновидениями, которые после пробуждения заменялись еще более неясными образами. Я наблюдал их без всякого любопытства. К ним примешивались иногда тусклые воспоминания. Может быть, во время этих ночных блужданий я смутно слышал речи защитника, шепот судебного трибунала, крики толпы, но все это оставалось расплывчатым и несвязным. Иногда я выносил из этих сновидений впечатление избегнутой опасности, двусмысленных встреч, но ничто не определялось с точностью и не приобретало ясного смысла. Особенно важно было то, что сны эти не оставляли у меня никакого волнения, никакого беспокойства. Жизнь моя протекала среди совершеннейшего покоя. Доктор Б., которому я сообщил о своей "эйфории", горячо приветствовал это "приятие" мною моего нового существования. Он называл меня "примерным" пансионером своего заведения. Еще немного, и он начнет пользоваться мною как рекламою и пустит прогуливаться с надписью на спине и афишею в руке.
По-видимому, мое общество – я вынужден признать это – доставляет милейшему доктору Б. самое неподдельное удовольствие. Человек разговорчивый, он охотно удостоил бы меня своих признаний, стоило мне только оказать ему поощрение. А покамест он ограничивался разговорами о своих любимых занятиях, которые, как это ни странно, не имеют ничего общего с его профессией. Конечно, доктор Б. был превосходным и знающим врачом, но медицина нашего времени не слишком интересовала его. Он увлекался медициною прошлого. Он с упоением смаковал ее невежество, ее промахи, ее причудливые странности, ее нелепые методы, ее экстравагантную практику. Он любил необычайность ее лекарств и номенклатуры. Некоторые ее забавные глупости заставляли его от души хохотать. Его самою излюбленною эпохою в истории медицины была эпоха великого столетия. Доктора не переставали потешать враки и суеверия тогдашних врачей, их вульгарно латинский жаргон. Он восторгался их чепухою. Впрочем, все, что относилось к царствованию великого короля, вызывало у него энтузиазм. Этот культ, рассказывал он мне, побудил его как-то, на костюмированном балу, загримироваться королем-солнцем, и он с гордостью сообщал мне, что ему удалось исполнить эту роль с большим правдоподобием и достоинством. У него и до сих пор сохранился костюм, который он носил на этом памятном вечере; доктор надеялся, что ему еще представится случай вновь надеть его.
Я терпеливо выслушивал речи милейшего доктора Б. и, заметив его увлечение историею, порекомендовал ему "Историю валленского парламента" де ла Ривельри, в которой рассказывается об убийстве президента д'Артэна советником Сориньи. Когда доктор последовал моему совету, мы не раз беседовали с ним об этом знаменитом процессе. Во время разговоров доктор посматривал на меня с любопытством. Мне иногда казалось даже, что он пытается проникнуть в мою душу. Казалось, что он вот-вот готов задать мне постоянно откладываемый вопрос. После одного из таких разговоров доктор сообщил мне, что он должен отлучиться на несколько дней, так как его вызывают в Париж на одну очень важную консультацию. Он предлагал мне во время его отсутствия познакомиться с моими соседями по павильонам. По его словам, это были прекрасно воспитанные люди, общество которых, наверное, доставит мне удовольствие.
Я поблагодарил доктора за совет, которому я, несомненно, рано или поздно последую, но возразил, что предпочитаю подождать его возвращения, когда он представит нас друг другу, как это принято в хорошем обществе. Время отсутствия доктора я использую для посещения отдаленных частей парка, с которым я еще не познакомился как следует. И действительно, по отъезде доктора я начал совершать правильные прогулки. Время года благоприятствовало им. Весна была уже в полном разгаре, так что свежесть листвы сочеталась с ее изобилием. Легкий ветерок доставлял удивительное удовольствие во время ходьбы. Что может быть приятнее бесцельного блуждания по дорожкам, когда вы знаете, что их пленительные неожиданности не собьют вас с дороги больше, чем следует? Это избавляет вас от всяких забот об ориентации и позволяет вам ни о чем не думать и сосредоточить все свое внимание на форме, окрасе и запахе листвы, на причудливой и изменчивой игре света, на порхании и щебетании птиц, на всех таинственных шорохах природы. Я до конца использовал это наслаждение природою. Понемногу я ознакомился со всеми видами великолепного парка: его зелеными купами деревьев, его лабиринтом, его маленьким озером, его развалинами, его капризно извивающимися аллеями, его скамейками, поставленными в надлежащих местах, выбранных с большим искусством. Однако этот прекрасный ансамбль не особенно нравился доктору Б. Ему хотелось переделать парк в сад во французском вкусе, но у него не хватало ередств на это дорогое предприятие, которое послужило бы дополнением к постройкам, называемым им Трианоном и Маленьким Марли. Признаюсь, я не видел особой необходимости в этой переделке. И в своем теперешнем виде парк доставлял мне прекрасные часы, которые не сделали бы более приятными деревья, рассаженные косыми рядами, цветники и газоны.
Когда я возвращался с одного из этих блужданий, случай помог мне осуществить совет доктора Б. Так как было уже довольно поздно – почти уже наступила ночь, – то вместо возвращения в свой павильон я по ошибке направился к павильону, расположенному слева от моего. Я уже сказал, что эти павильоны были совершенно похожими друг на друга, так что моя ошибка была вполне простительна. Итак, нимало не задумываясь, я толкнул дверь прихожей, а также дверь, которую я считал дверью в мою гостиную. Едва только я переступил уже темный порог, как был встречен раскатистым смехом, и в то же время быстро повернутый коммутатор поставил меня лицом к лицу с обладателем бороды веером и фавновского лица, который, по-видимому, играл роль зачинщика в маленькой группе моих соседей по павильону… Не успел я раскрыть рот, чтобы извиниться, как он обратился ко мне со следующими словами:
– Боже мой, господин сосед, столько времени мы уже живем рядом, и лишь случаю мы обязаны знакомством с вами, но, клянусь, от этого вы не являетесь менее желанным гостем у нас! Мы были несколько удивлены, господин Пустынник, что вы так гнушаетесь нашим обществом. Право же, оно не заслуживает такого презрения. Мы каждый день собираемся друг у друга побалагурить и обменяться кое-какими мыслями по-приятельски. Скучно, не правда ли, всегда быть одному? И потом, как говорит старая пословица, "чем более сходишь с ума, тем более веселишься". Итак, решено: до завтра. Я вас представлю г-дам Леону Дюрану, маленькому смугляку, Нестору д'Эрмийи и Антуану Жильяру. Что же касается вашего покорнейшего слуги, то имя его Анри де Вогур. А ваше?
Я назвал свое имя. Г-н де Вогур все время поглаживал свою бороду веером и смотрел на меня с лукавым видом, когда я прошагивался с ним, пообещав ему не опаздывать на свидание. При таких обстоятельствах мне было трудно отклонить приглашение и отказаться завязать знакомство с моими соседями. На другой день возвратился доктор Б., и я рассказал ему о вчерашней встрече. Он выслушал меня рассеянно, вид у него был серьезный и озабоченный. Однако он одобрил меня. Я попросил его сообщить мне что-нибудь об этих господах. Анри де Вогур был беарнский дворянин, страстный охотник, кутила и бабник. Леон Дюран служил комиссаром на пароходах, обслуживающих Ближний и Дальний Восток. Нестор д'Эрмийи, бывший адвокат, и Антуан Жильяр, инженер, дополняли квартет. Доктор прибавил:
Я назвал свое имя. Г-н де Вогур все время поглаживал свою бороду веером и смотрел на меня с лукавым видом, когда я прошагивался с ним, пообещав ему не опаздывать на свидание. При таких обстоятельствах мне было трудно отклонить приглашение и отказаться завязать знакомство с моими соседями. На другой день возвратился доктор Б., и я рассказал ему о вчерашней встрече. Он выслушал меня рассеянно, вид у него был серьезный и озабоченный. Однако он одобрил меня. Я попросил его сообщить мне что-нибудь об этих господах. Анри де Вогур был беарнский дворянин, страстный охотник, кутила и бабник. Леон Дюран служил комиссаром на пароходах, обслуживающих Ближний и Дальний Восток. Нестор д'Эрмийи, бывший адвокат, и Антуан Жильяр, инженер, дополняли квартет. Доктор прибавил:
– Вы увидите, вы увидите сами. И я убежден, что эти господа вам очень понравятся.
Тут он повернулся, извинившись, что ему нужно заняться новым пансионером, привезенным им из Парижа.
Первое собрание того, что эти господа называли между собою "Клубом добрых соседей", не представляло ничего замечательного. Антуан Жильяр почти все время молчал. Нестор д'Эрмийи, хотя и бывший адвокат, оказался немного заикою. Наиболее симпатичными мне показались Леон Дюран и Анри де Вогур. Вогур был не лишен некоторой дурашливости, довольно грубой, но он производил впечатление славного парня. Леон Дюран говорил цветистыми сентенциями в восточном вкусе. На мой вопрос, много ли он путешествовал (вопрос этот вызвал у Анри де Вогура взрыв хохота), он ответил мне утвердительно. Тут Нестор д'Эрмийи и Антуан Жильяр улыбнулись. Леон Дюран посетил Индию, Китай, Аравию. Он бывал в Мекке. При этом утверждении мне показалось, что Анри де Вогур постучал пальцем по лбу. Посидев некоторое время, я распростился и ушел, унося от этого собрания какое-то неопределенное странное впечатление.
На другой день я встретился с Анри де Вогу-ром, когда тот шел от эконома. Заметя меня, он сделал мне дружеский знак, а поравнявшись со мною, бесцеремонно взял меня под руку. Глаза его лукаве щурились; все лицо его старого сатира было насмешливо.
– Знаете ли, дорогой сосед, когда вы ушли, у нас произошел горячий спор по поводу вас. Дюран утверждал, что вы знаете, а я настаивал, что нет. Тогда я решил поставить вас в известность, если понадобится, и по вашему лицу я вижу, что это не бесполезно. Какого вы мнения о г-не Леоне Дюране?
Этот вопрос немного удивил меня. Я не думал ничего особенного о г-не Леоне Дюране и ответил просто, что г-н Леон Дюран кажется мне очень интеллигентным. Услышав это заявление, Анри де Вогур выпустил мою руку, чтобы нахохотаться вволю:
– Эка вас угораздило сказать, соседушка! Интеллигентный, интеллигентный, – я не сомневаюсь в этом, но заметили ли вы, что тот, кого вы называете Леоном Дюраном, есть не кто иной, как Магомет? Разве вы не обратили внимания на этот оливковый цвет кожи, на арабскую наружность и на путешествие в Мекку? Среди нас, сударь, живет, или, вернее, оживает, Магомет. Леон Дюран есть перевоплощение Магомета.
Произнеся это откровение, г-н де Вогур напустил на себя выражение неописуемой жалости и все время искоса посматривал на меня, чтобы видеть, какое впечатление произвели его слова. Я не сплоховал и самым естественным тоном спросил его:
– Но если г-н Леон Дюран – Магомет, то кто же, в таком случае, г-н д'Эрмийи?
Г-н де Вогур пренебрежительно пожал плечами:
– Г-н д'Эрмийи? Он убежден, что он – Цицерон. Не обольщается ли он, однако? Что касается г-на Антуана Жильяра, то вы видите в его лице Дени Папена, изобретателя знаменитого "котла".
Г-н де Вогур снова приблизился ко мне, поглаживая бороду. Его фавновская физиономия изображала ликование. Потом тон его голоса стал интимным и конфиденциальным:
– Вам излишне, конечно, говорить, что эти несчастные заблуждаются, как Дени Папен, так и Цицерон с Магометом. Перевоплощение, подлинное перевоплощение здесь есть только одно, и этим единственным перевоплощением являюсь я. Ну-ка, посмотрите хорошенько и скажите откровенно, на кого я похож. Ну-ка, ну-ка! Да смелее же, черт побери!
Он повернулся лицом прямо ко мне. Эта маска весельчака и гуляки, эти сощуренные глаза, эта борода веером… Вне всякого сомнения, лицо г-на де Вогура и портреты доброго короля Генриха IV представляли некоторое сходство, может быть, просто сходство двух уроженцев Беарна. Г-н де Вогур оборвал мои размышления:
– Да, на Генриха IV, черт возьми, на Генриха IV, коего, сударь, я являюсь живым и подлинным перевоплощением!
Г-н де Вогур сохранял некоторое время свою царственную и исторически верную позу, а затем сказал мне:
– Я вам как-нибудь расскажу, почему я здесь и что я здесь подготовляю. День "курицы в горшке" снова наступит, и вы будете одним из наших. Что же касается этих милых людей, воображающих, будто они Магомет, Цицерон и Дени Папен, то бесполезно спорить с ними, не правда ли? Не мешайте им говорить, когда они будут объяснять вам свою двойственную личность. Зачем причинять им огорчение: они верят в свою выдумку, несчастные! Впрочем, признаюсь вам, что, кроме Магомета, они не очень умны. Все же я убежден, что у вас установятся с ними наилучшие отношения. Что же касается наших с вами отношений, то они будут великолепными.
И Генрих IV, дружески похлопав меня по плечу и произнося свою историческую божбу, удалился вместе с г-ном Анри де Вогуром.
Г-н де Вогур не лгал. Эрмийи – Цицерон, так же как и Дени Папен – Жильяр не блистали умом. Один только Магомет, как это признавал Генрих IV, не был лишен ума. Комиссар на пассажирских пароходах, он много поездил и немало сталкивался с людьми всякого рода. Несомненно, в Индии он познакомился с теориями перевоплощения, вторичного изживания прежних жизней. Этот вздор, вероятно, вскружил ему голову. Его путешествие в Аравию было последнею каплею, и в Мекке он стал Магометом. Я не чувствовал никакого желания вступать с ним в спор по поводу его фантазий, так же как не испытывал желания разуверять милейшего г-на д'Эрмийи и г-на Жиль-яра, этого скромного и молчаливого человека, не очень гордящегося тем, что, в качестве Дени Папена, он изобрел паровой котел. Г-н д'Эрмийи был более словоохотлив. Его иногда застигали за разучиванием цицероновских периодов и за декламациею, громовым и заикающимся голосом, знаменитого обращения к Каталине: "Quousque tandem abutere patientia nostra, Catilina!"
По совершении этого ораторского упражнения Эрмийи выказывал себя безупречным светским человеком. У него был вкус к каламбурам и сальным анекдотам. Их не без удовольствия слушал даже и Вогур, этот рьяный волокита, но он предпочитал им, однако, фривольные, эротические и даже непристойные, что заставляло Магомета пожимать своими уродливыми плечами, особенно когда Вогур потешался над тремястами женами его гарема и над гуриями его рая. Я довольно скоро заметил, что если Вогур относился пренебрежительно к Магомету – Дюрану, то и этот последний не проявлял большой симпатии к доброму королю Генриху. Он охотно называл его солдафоном и деревенщиной и ставил на вид его бахвальство и развращенность. Прочитав во время одной из своих поездок разрозненный томик "Историею" Талемана де Рео, забытый в каюте каким-то пассажиром, он нашел там как раз анекдот о Генрихе IV и запомнил из него, что у доброго государя всегда "пахло под мышками и были потные ноги". Магомет – Дюран с удовольствием цитировал эту благоухающую историческую подробность, и, хотя он находил ее также и у г-на де Вогура, он все же выражал некоторые сомнения по части его претензий быть перевоплощением этого короля. К такого же рода претензиям д'Эрмийи – Цицерона тоже, по его мнению, следовало относиться с осторожностью, между тем как претензии Жильяра – Папена он считал вполне обоснованными.
Эти препирательства забавляли меня; я довольно регулярно виделся со своими новыми друзьями, и их общество не докучало мне. Когда я немножко уставал от него, я развлекался длинными прогулками по парку, во время которых эти господа, из уважения к моей любви к одиночеству, не сопровождали меня. Иногда мои прогулки приводили меня на самый край владений, в место, называемое "Красивым Видом". Это был род террасы, возвышавшейся надо рвом, откуда открывался довольно широкий горизонт пахотных полей, лугов, перелесков и откуда можно было различить кусочек большой дороги, окаймленной рядами красивых деревьев. Эта дорога была довольно оживленной. Часто, когда я сидел на террасе "Красивый вид", пронзительный крик или глухое завывание разрывало или разбивало тишину. Вдруг, стремительный, сверкающий лакировкою, медью, никелем, мчащийся с головокружительной скоростью, мечущий потушенный взор своих фонарей, властный и торжествующий, показывался в облаке пыли какой-нибудь большой автомобиль. Мгновение он был виден там, затем поворот дороги скрывал его, и до меня доносилось только отчаянное завывание, уже далекий звук его сирены. Все снова погружалось в тишину. Пыль уносило ветром с пустынной дороги. Над моею головою пела птица; я видел дрожащий на веточке листок, я чувствовал своими ногами еле приметное колыхание стебелька травы. В эти дни я испытывал почти страх снова стать самим собою…