Отъ этого разговора мнѣ сдѣлалось грустно. Въ это послѣднее время хотя у Зины и прорывались иногда смущающія меня фразы, но все-же я еще полонъ былъ обаянія нашей встрѣчи, а теперь, что-жъ, развѣ это не прежняя Зина?
— Чего ты нахмурился, André? — вдругъ спросила она, подходя ко мнѣ.
— Есть чего хмуриться; тутъ, я замѣчаю, на тебя повѣяло какимъ-то старымъ, сквернымъ воздухомъ. Ты измѣнилась, ты не та была когда пріѣхала.
— А, ты хочешь сказать, что опять во мнѣ обманулся; ты хочешь сказать, что я опять прежняя Зина, — та, ваша, московская?! Да, пожалуй, что такъ, я не скрываюсь, такая какъ есть, вся тутъ, предъ тобою. Нравится тебѣ — очень рада, не нравится — что-жъ мнѣ дѣлать, не могу я измѣниться! Прошу тебя объ одномъ только: пожалуйста не фантазируй, не придавай каждому моему слову важнаго значенія. Право, это гораздо проще, чѣмъ ты думаешь: не всегда-же жить только внутри себя, не всегда-же искать одного только хорошаго и свѣтлаго; нужно и къ жизни возвратиться!
— Къ жизни; да, да, непремѣнно, — перебилъ я:- но развѣ это жизнь?
— А то что-жъ? Это-то, голубчикъ, и есть настоящая жизнь; вся наша теперешняя жизнь такая: вездѣ тутъ, а можетъ быть и на всемъ свѣтѣ, только и есть что Мими да Коко, да Александры Александровны, только подъ разными именами, да съ различнымъ внѣшнимъ видомъ, а въ сущности… ахъ, въ сущности — одно и то-же!.. Постой, погоди, не перебивай меня, я хочу досказать. Вѣдь, ты меня спрашивалъ еще, зачѣмъ мнѣ Рамзаевъ?.. Но развѣ ты не видишь, что Рамзаевъ-то ужъ непремѣнно интереснѣе прочихъ. Въ немъ есть что-то недосказанное, и мнѣ иногда кажется, что отъ него можно ожидать чего-нибудь очень большого, только, конечно, не въ хорошую сторону, а вѣдь такіе люди интересны!
— Отъ такихъ людей нужно подальше, во всякомъ случаѣ,- замѣтилъ я.
Зина встала съ своего мѣста и, покачиваясь, и посмѣиваясь, остановилась предо мною.
— Подальше!.. Тебѣ-бы, конечно, хотѣлось, чтобъ я была подальше отъ всѣхъ, чтобъ я удовольствовалась только однимъ твоимъ обществомъ, и знаешь отчего это? Потому что ты ужасный эгоистъ и деспотъ; ты хочешь всю власть сосредоточить въ рукахъ своихъ… И тебя проучить нужно, проучить нужно для твоего же блага. Да и потомъ, подумай хорошенько, было-ли-бы тебѣ лучше, еслибъ я окружила себя людьми серьезными, достойными и т. д. Ну, да, да, ты скажешь, что лучше было-бы, только я тебѣ не повѣрю. И ты самъ ошибаешься: тебѣ было-бы тогда гораздо хуже, я навѣрное это знаю, гораздо хуже-бы тебѣ было! Слѣдовательно, успокойся и не волнуйся, только радоваться можешь, видя кто и что меня окружаетъ!
Она быстро вышла изъ комнаты и присоединилась къ компаніи…
* * *Нѣтъ, она ошибалась: я искренно могу сказать теперь, что мнѣ было-бы несравненно лучше видѣть ее окруженную другимъ обществомъ. Не знаю, впрочемъ, можетъ быть мнѣ и тяжело-бы было уступить ее другимъ людямъ, какъ-бы высоки мнѣ не казались эти люди; но уступить ее этимъ, дѣлиться ею съ этими было невыносимо и обидно и за себя и за нее. Къ тому-же я не могъ не видѣть, какое неотвратимое и ужасное вліяніе производитъ на нее каждый новый день, проведенный такимъ образомъ.
Въ первое время я заставалъ ее обыкновенно то за чтеніемъ, то за игрой на рояли, то за какимъ-нибудь рисункомъ; въ нашихъ разговорахъ съ ея стороны постоянно былъ замѣшанъ какой-нибудь серьезный интересъ; я подмѣчалъ въ ней нѣкоторые болѣе или менѣе глубокіе вопросы, приходившіе ей въ голову безъ меня и которые она каждый разъ старалась рѣшать съ моею помощью. Теперь-же не было уже никакихъ вопросовъ, не удавался ни одинъ интересный разговоръ: она, очевидно, совсѣмъ бросила свои книги, свою рояль; на ея этажеркѣ было всегда много пыли; она весь день слонялась изъ угла въ уголъ, какъ и всѣ слонялись…
А что за жизнь была у генерала въ домѣ! Вотъ я помню особенно одно воскресенье, проведенное мною у нихъ съ утра да вечера.
Генералъ утромъ былъ у обѣдни, вернулся и принесъ ей просвирку. Къ завтраку собралась вся компанія. Коко описывалъ прелести новой купленной имъ собаки. Его братецъ Мими и Александра Александровна перебранивались изъ-за какой-то глупости. Рамзаевъ длинно-предлинно разсказывалъ генералу о засѣданіи какого-то общества и, конечно, все вралъ, потому-что не былъ на этомъ засѣданіи. Мужъ Александры Александровны только мычалъ и ѣлъ съ необыкновеннымъ аппетитомъ. Сама Зина вставляла то туда, то сюда незначащія слова и перемигивалась со мной на счетъ компаніи.
Послѣ завтрака ушли въ гостиную. Александра Александровна съ мужемъ и генералъ сѣли за карты; Мими тоже къ нимъ присоединился. Рамзаевъ сталъ перелистывать альбомъ. Зина бродила или, вѣрнѣе, металась изъ комнаты въ комнату, не зная за что приняться. Коко слѣдовалъ по пятамъ за нею, перебѣгалъ то на одну ея сторону, то на другую, нѣсколько разъ наступая на шлейфъ ея платья. И все это продолжалось вплоть до самаго обѣда. Подъ конецъ уже, предъ обѣдомъ, всѣ зѣвали, но снова оживились, войдя въ столовую и приступивъ къ закускѣ.
За обѣдомъ была опять собака, засѣданіе и т. д., а вечеромъ снова карты, метанье по комнатѣ… Вотъ Зина открываетъ рояль, беретъ нѣсколько аккордовъ и отходитъ. Рамзаевъ подсаживается къ рояли, затягиваетъ фальшивымъ голосомъ шансонетку, но не кончаетъ ея, подходитъ къ Зинѣ и начинаетъ разсказывать ей какую-то исторію, въ которой вретъ все отъ перваго до послѣдняго слова и которая ни ее, ни его самого никакимъ образомъ интересовать не можетъ… И всѣ курятъ папиросу за папиросой, сигару за сигарой, такъ что наконецъ дымъ начинаетъ ходить по большимъ комнатамъ и всѣ ждутъ ужина.
Но ужина я ужъ не дождался. Я простился часовъ въ одиннадцать и вернулся къ себѣ съ такою головою, какъ будто весь день только и дѣлалъ, что качался на качеляхъ.
Такъ проходилъ день за днемъ, недѣля за недѣлей; прошелъ мѣсяцъ, другой, третій — и сами собою рушились всѣ наши планы съ Зиной. Мы должны были подробно осматривать Эрмитажъ, Публичную Библіотеку, музей — и ровно ничего не осмотрѣли. Каждый разъ, когда я заговаривалъ объ этомъ, оказывалось все неудобно. Иногда я думалъ даже хоть бы въ театръ ее вытащить, все же лучше, но и въ театръ она рѣдко рѣшалась выѣхать, да и опять-таки если и ѣхала, то въ ложу, съ компаніей. И во время представленія продолжалась та же жизнь: никто ничего не слышалъ и не видѣлъ, — передавались только скандалезныя сплетни о томъ или другомъ изъ бывшихъ въ театрѣ знакомыхъ и полузнакомыхъ… Но, что всего ужаснѣе и отвратительнѣе — это то, что я самъ начиналъ незамѣтно для себя все больше и больше погружаться въ эту тину. Меня тянуло чуть не каждый день къ Зинѣ, а попадалъ туда — мысли останавливались, что-то давило, что-то вертѣлось предо мною и въ конецъ затуманивало мнѣ голову.
Возвращаясь домой, я хотѣлъ было уйти въ свою собственную жизнь и не могъ: все валилось изъ рукъ, все переставало интересовать, — думалось только о той безобразной жизни. Но изъ этой мучительной мысли не выходило никакого результата. Тутъ нечего было думать, тутъ нужно было дѣйствовать или ждать, когда все это кончится само собою. И вотъ я начиналъ задавать себѣ вопросы: когда оно кончится? и какимъ образомъ кончится? Повидимому, ничто не предвѣщало близкой и благополучной развязки; повидимому, вся компанія вполнѣ наслаждалась, всѣмъ легко дышалось, всѣ благодушествовали, и особенно благодушествовалъ генералъ.
Онъ самъ не разъ говорилъ мнѣ, что съ пріѣздомъ Зины освѣтилась его одинокая жизнь, что онъ никогда себя такъ хорошо не чувствовалъ, какъ все это время. Не будь Зины, можетъ быть, онъ говорилъ бы иначе, но все, что творилось въ ея присутствіи, должно было ему казаться превосходнымъ; я знаю, что для нея онъ жилъ даже нѣсколько иначе чѣмъ прежде, и отказался отъ многихъ своихъ привычекъ.
Генералъ былъ человѣкъ совершенно одинокій: у него не было близкихъ родственниковъ, не было ни одного дорогого человѣка. Почти съ дѣтства онъ выброшенъ былъ судьбою изъ семейства: родные его рано умерли, оставивъ ему значительное состояніе. Онъ былъ тогда въ корпусѣ, потомъ вышелъ въ офицеры. Способностями и быстрымъ соображеніемъ природа его не надѣлила, но за то взамѣнъ всего этого дала ему очень красивую, симпатичную наружность и пріятныя манеры. Онъ всегда былъ, что называется, добрымъ малымъ, способнымъ на всякія мелкія услуги ближнему, лишь бы только эти услуги не очень его тревожили. Еще въ корпусѣ товарищи любили его и исполняли за него всѣ работы; они знали, что ихъ трудъ не останется безъ награды: богатый товарищъ всегда радъ былъ угостить ихъ на славу, сдѣлать имъ кое-какіе подарочки.
То-же самое продолжалось и по выходѣ изъ корпуса: явились новые товарищи, новые пріятели; явилось знакомство со всевозможными милыми, но легкомысленными дамами. Для того, чтобы получить благосклонность этихъ дамъ и всѣхъ этихъ новыхъ пріятелей, опять-таки требовалось только добродушіе и деньги, а того и другого у Алексѣя Петровича, какъ тогда еще звали генерала, было достаточно.
И такимъ образомъ вся жизнь проходила какъ праздникъ. Всюду, гдѣ-бы ни появлялся Алексѣй Петровичъ, его встрѣчали съ распростертыми, объятіями. Онъ былъ удобенъ во всѣхъ отношеніяхъ: онъ не превозносился, не хвастался, держалъ себя скромно, ничѣмъ не мучилъ ни себя, ни другихъ. Онъ любилъ подчасъ и кутнуть, и поиграть въ карты, но часто мнѣ съ гордостью признавался, что ни разу въ жизни не проигралъ большого куша и не увлекся никакой женщиной до глупости.
«Все должно быть въ мѣру, все понемножку, голубчикъ, говорилъ онъ мнѣ: только такъ и прожить можно хорошо на свѣтѣ».
И всего у него было въ мѣру и понемножку. Главный его принципъ былъ: не тревожить себя и не задавать себѣ трудно рѣшаемыхъ вопросовъ.
Поразмысливъ о томъ, сколько всякихъ несчастій бываетъ въ семействахъ, онъ рѣшилъ, что женитьба создана не для него, потому-что грозитъ вывести его изъ праздничной жизни, которую онъ такъ любилъ, и поэтому онъ никогда не женился. Ему гораздо пріятнѣе было входить въ чужое семейство и самымъ приличнымъ, скромнымъ и незамѣтнымъ образомъ занимать въ немъ, на время, чужое мѣсто. Но я думаю, что онъ дѣлалъ это только въ томъ случаѣ, если видѣлъ, что онъ не особенно разстраиваетъ чужое счастье, что изъ его вмѣшательства не выйдетъ никакой семейной драмы. Онъ ставилъ рога мужьямъ только положительно убѣдившись, что они ничуть не прочь отъ этого украшенія и что онъ, во всякомъ случаѣ, можетъ за него вознаградить ихъ тѣмъ или другимъ способомъ.
Затѣмъ у него было весьма практичное правило: никогда не вести интригу слишкомъ долго, иначе опять-таки все это грозило спокойствію. Онъ обыкновенно уходилъ во время и тутъ оказывалъ даже нѣкоторыя особенныя способности: онъ постоянно все умѣлъ устроить такъ, что оставался въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ и со своею прежнею возлюбленной, съ ея мужемъ.
Что же касается до его службы, то и она шла необыкновенно удачно: за скромность и добродушіе начальники его любили; товарищи видѣли въ немъ добраго и щедраго человѣка, къ которому, въ случаѣ нужды, всегда можно было обратиться, не ожидая отказа; подчиненнымъ нравилось его неизмѣнно ласковое обращеніе. И ровно ничего не понимая въ своемъ дѣлѣ, ни разу не принявъ участія ни въ какой кампаніи, можетъ быть, дѣйствительно не зная какъ пахнетъ порохъ, онъ дослужился до генерала лѣтъ въ сорокъ пять, имѣлъ многочисленные знаки отличія и со спокойнымъ сердцемъ вышелъ въ отставку для того чтобъ отдохнуть, какъ онъ выражался.
Со времени отставки еще тише, еще безмятежнѣе потекла жизнь его. Если еще прежде, на службѣ, кто-нибудь и могъ ему завидовать, если въ обществѣ кто-нибудь и могъ ревновать къ нему, теперь для этого совсѣмъ не представлялось возможности: онъ былъ въ отставкѣ, онъ былъ пожилымъ человѣкомъ. Онъ не заглядывался больше на чужихъ женъ, довольствовался какою-то таинственною особой, которой нанялъ квартиру на Пескахъ, и къ которой, втихомолку, ѣздилъ въ каретѣ съ опущенными шторами.
Но видно не суждено было генералу безмятежно докончить свою жизнь; видно за все то безоблачное счастье и спокойствіе, которымъ онъ постоянно пользовался, нужно было заплатить дорогою цѣной. Онъ, вѣчно благоразумный и спокойный, умѣвшій во время удаляться отъ непріятностей, умѣвшій сдерживать біеніе своего сердца одною мыслью о томъ, что біеніе можетъ повредить его здоровью, онъ вдругъ попалъ въ страшную драму, которая сначала показалась ему счастіемъ и свѣтомъ.
IX
Я не моту понять какимъ образомъ Зина такъ сдѣлала, что несмотря на частыя и продолжительныя наши свиданія, на нашу близость, я все еще никакъ не рѣшался прямо говорить съ ней. Но, конечно, она ужъ отлично все понимала и знала навѣрное теперь, что я въ ея рукахъ, что она можетъ дѣлать со мной все что угодно.
И вотъ, мало-по-малу, начала она прежнюю игру. Она начала ее съ прежними уловками: она продолжала выражать мнѣ необыкновенную нѣжность, умѣла каждый разъ довести меня почти до признанія, и тутъ непремѣнно являлось какъ будто само собою такое обстоятельство, которое дѣлало это признаніе невозможнымъ. Я съ каждымъ днемъ все больше погружался въ этотъ старый мракъ и терялъ власть надъ собою…
Бывали минуты, когда я хотѣлъ остановиться: тогда я запирался у себя, жадно принимался за работу, не выходилъ дня два изъ комнаты. Но къ вечеру второго дня всегда являлась или записка отъ Зины, или ока сама. Она приходила какъ нѣжный другъ, какъ любящая сестра, съ участіемъ освѣдомлялась что со мною и увлекала меня. Я шелъ за ней безъ силы и безъ воли. Она заставляла меня появляться въ своемъ обществѣ, зная до чего мнѣ не по душѣ это общество. И тутъ каждый день было новое. Иной разъ ей почему-то нужно было показывать мнѣ предпочтеніе предъ всѣми, она нисколько не стѣсняясь тѣмъ, что всѣ это замѣчаютъ, оставляла всѣхъ, занималась исключительно мною. Другой разъ я какъ будто не существовалъ для нея.
Наконецъ я рѣшился было выдержать, не показывался ей два дня и оставилъ безъ отвѣта даже ея записку. Я рѣшилъ, что если она сама пріѣдетъ за мною, то все-таки-же я отговорюсь занятіями и не пойду къ ней.
Она, конечно, явилась, явилась такая взволнованная, обиженная, съ упреками.
— Если ты хочешь совсѣмъ разойтись со мною, — сказала она:- такъ объяви мнѣ это прямо, а такъ невозможно! Понимаешь-ли, что ты здѣсь одинъ у меня другъ, и что я не могу безъ тебя быть! Неужели ты не видишь, что ничего общаго нѣтъ у меня съ этими людьми? Я выношу ихъ присутствіе потому, что такъ нужно, потому, что этого не избѣгнешь; но, вѣдь, должна-же я отдыхать, а отдыхаю я только съ тобою…
— Я не знаю, зачѣмъ ты мнѣ говоришь это, — отвѣтилъ я:- въ послѣдній разъ я очень хорошо замѣтилъ, что тебѣ вовсе не нужно моего присутствія, ты даже забыла обо мнѣ.
— Ахъ, Боже мой, прежній мнительный характеръ!.. Да перестань-же, André, что за вздоръ такой выдумывать разныя несообразности! Послушай, если завтра такая-же будетъ хорошая погода, мы намѣрены устроить поѣздку въ Петергофъ, провести тамъ цѣлый день. Теперь ужъ начали ходить пароходы, поѣдемъ на пароходѣ, подышемъ весеннимъ воздухомъ, а то, вѣдь, здѣсь задохнуться можно, пообѣдаемъ тамъ гдѣ-нибудь, можетъ быть хорошо проведемъ день. Но, вѣдь, я могу хорошо провести день только, если ты будешь съ нами…
Снова обезсиленный, я забылъ свое рѣшеніе и далъ ей слово пріѣхать на слѣдующее утро къ пароходной пристани. День удался; было тепло и ясно. Все Зинино общество собралось уже на палубѣ парохода, когда я пріѣхалъ. Тутъ былъ, конечно, и генералъ, и Рамзаевъ, и Александра Александровна съ мужемъ, и оба братца.
Только что вошелъ я на палубу, какъ Зина встала со своего мѣста и подошла ко мнѣ съ протянутыми руками.
— Ну, вотъ, спасибо, спасибо, а я ужъ думала, что ты обманешь. Какъ хорошо сегодня! Я такъ рада вырваться изъ города: мы отлично проведемъ день!
Со всѣхъ сторонъ ко мнѣ протянулись руки, всѣ мнѣ улыбались, выражали неестественную радость по поводу того, что въ такую погоду я рѣшился оторваться отъ занятій и подышать воздухомъ. И тутъ-же я замѣтилъ, какъ всѣ они переглянулись между собою и подмигнули другъ другу. Я по обыкновенію не сталъ съ ними распространяться и сейчасъ-же забылъ про нихъ; я замѣтилъ только, что на генералѣ новое съ иголочки платье и удивительно расчесанныя бакенбарды; а на Александрѣ Александровнѣ какая-то яркая шляпка, чуть-ли не съ цѣлой птицей на макушкѣ. Черезъ минуту мы всѣ усѣлись. Рамзаевъ передавалъ сплетни изъ министерства генералу и Александрѣ Александровнѣ. Коко подсѣлъ было къ Зинѣ, но та ловко сумѣла сейчасъ-же отогнать его, и онъ присоединился къ своему брату и мужу Александры Александровны.
Пароходъ тронулся; поднялся вѣтерокъ.
— Пойдемъ въ каюту, — шепнула мнѣ Зина.
Мы сошли внизъ.
Въ дамской каютѣ никого не было. Зина прошла туда, пропустила меня и задвинула за собою дверцу.
Пароходъ покачивало; въ открытое круглое окошечко по временамъ плескала вода. Зина встала на колѣни на диванъ и заперла окошко.
— Поди сюда, — сказала она мнѣ: — посмотри, сколько на стеклѣ надписей.
Я подошелъ. Она обняла меня одной рукой за шею и стала читать надписи.
Это были разныя имена и числа, вырѣзанныя на стеклѣ.
— Давай придумывать, когда и при какихъ обстоятельствахъ все это было написано, — сказала Зина:- разсказывай мнѣ!
Я сталъ разсказывать. Тутъ были разныя исторіи и, конечно, все любовныя. Тутъ были только что выпущенныя на свѣтъ Божій институтки и пансіонерки, пажики, правовѣдики, лицеисты, обманутые мужья и жены, старые опытные ловеласы, наивная невинность, робко входящая въ дверь познанія добра и зла, расчетливый цинизмъ, скрывающійся подъ маской невинности. Я фантазировалъ на разныя темы. Зина слушала внимательно, все сильнѣе прижимая плечо мое своею рукою и не спуская съ меня глазъ. Потомъ все также внимательно слушая, она сняла свое брилліантовое кольцо и начертила: «А» и «З» и «29 апрѣля».