Нури называет эти дни «когда душа болеет»: «Их надо переживать, даже если они станут неделями, месяцами». В такие времена нужно просто быть. Не подавлять, не играть, не идти, не двигаться вообще. Просто быть. Дышать. Ждать дня, когда почувствуешь, что воздух, который вдыхаешь, вдруг наполнился свежестью весны и ароматом маминого пирога с одной из тех картинок, с которой ткань просто-напросто сползла под тяжестью пыли.
И все краски ожили. И все внутри улыбается. Как прежде.
22В какой-то момент мне стало тесно в городе, в котором родился и вырос. Все вроде было хорошо – любил места своих первых открытий. Но меня не покидало ощущение того, что я нахожусь в комнате – родной, светлой и просторной – и в ней задыхаюсь. Будто окна не открываются, и лишь cквозь узкие щели рамы задувает ветерок.
Тогда я отправился в путешествие. Целый год колесил по миру в поисках места, где полегчает. Вымотался. Не от путешествий, а от зацикленности на неизвестном. Ведь, по сути, не знал, что ищу.
Я вернулся домой из очередной страны. Дверь открыла мама. Мы обнялись, помолчали. А потом она сказала, что до тех пор, пока я не раскрою в себе главное, искать место покоя бесполезно.
Нужно выпить воды из своего родника и только потом отправиться навстречу океанам.
«Ты непременно построишь дом, который станет отражением твоего внутреннего дома. А еще встретишь “своего” человека. В нем узнаешь, найдешь все города, горы, сады, моря мира. И тогда твой поиск превратится в тихое наслаждение теплом дома и любимых людей».
Спустя годы я встретил ту, благодаря которой узнал себя настоящего. Она привела меня к берегу моего дома. И не важно, что наши дороги разошлись. Главное то, чему мы научили друг друга.
Два сливовых дерева в саду одарили щедрым урожаем. Часть раздал, оставшееся быстренько замариную, пока сливы не обмякли. Нури вызвался помочь. Закончил перевод двух глав, уложил внука и пришел на подмогу.
К середине осени Махмуд отвезет мои заготовки на продажу в большой город. Вот подкоплю денег, и мы с Беязом купим маленькую машину для путешествий. Новые места, люди, мысли…
На дно пастеризованных банок закидываю гвоздику, горошковый перец, чеснок и палочки корицы. Доверху заполняю банки сливами, заливаю горячим маринадом из смеси воды, уксуса, сахара, соли. Обычно бабушка мариновала осенние сорта: у них кожура твердая и не сползает с плодов после засола. Я не дождался сентября, о чем не жалею: в августовских сливах больше солнца.
Нури закатывает банки, переворачивает вниз крышками и, укутав пледом, оставляет остывать.
«Хоть вы и расстались, но ты говоришь о ней с благодарностью. Это прекрасно. Благодарность – синоним любви.
Бывает, что между людьми, которые любили друг друга, не остается ничего, кроме ненависти. Это уничтожает. Особенно того, кто ненавидит. Носителю этого безумно вредного чувства нужно принять то, что все живое не идеально и не должно соответствовать нашим представлениям об идеальности. Суфии писали, что любить недосягаемого Творца легко, а вот полюбить его неидеальных созданий – непростая задача».
Четырнадцать банок остывают на веранде. Ух, управились! Теперь можно перекусить. Нарезаю арбуз треугольничками, выкладываю на блюдо вместе с кусочками овечьего сыра и рукколой. Сверху посыпаю обжаренными кедровыми орешками. Вкусно, освежающе. Я вдруг вспомнил, как чайки любят арбуз. Не раз угощал их сочными кусочками…
В детстве мы с бабушкой часто приходили к чайкам. Она встречала меня на коричневых ступеньках входа в школу, и мы шли слушать волны. В этой картинке я запомнил Сону, одетую в пальто горчичного цвета и с бежевым шарфом на шее. «Чайки ждут твоих мизинцев, малыш!» – шутила Сона, крепко держа меня за руку. Перебегали дорогу и спешили к птицам. Зимой они подлетали так близко, что их можно было погладить.
Я прятал руки в карманы, боялся махать чайкам, но не опасался их самих. Мы стояли у береговой линии, запрокинув головы, наши шарфы разлетались на ветру. «Море, твоя жизнь намного шире, выше и глубже, чем ты себе представляешь. Не обматывай крылья ограничениями, будь легким, как ветер, и таким же свободным, как чайки. Благодари за каждый вдох, научись делиться и постарайся услышать как можно больше океанов».
В те встречи с чайками я решил, что буду свободным. Мое понятие свободы время от времени менялось, рассыпалось, заново рождалось и укреплялось.
Сейчас я пришел бы снова вместе с Соной на тот самый берег и сказал: «Бабуль, свобода – это любить. Себя, людей, завтра, время, трудности и мир, который у каждого свой. Ты ведь об этом говорила?»
23«Чувство вины долго меня изводило. Мне советовали, мол, отпусти прошлое, иначе уничтожишь свое будущее. Отчасти они были правы. Но прощение надо заслужить. Переосмыслением. А оно проходит через боль, терзания, бессонные ночи… Освобождение от вины в переосмыслении».
Саму развешивает на веревках белоснежные простыни. Закалывает прищепками. Деревянными, с чуть ржавыми пружинами.
Перед ее домиком на окраине – большая лысая территория, огороженная забором из бесцветных досок. Тут растет всего одно дерево, усталая шелковица. Остальная часть завешана простынями, наволочками, пододеяльниками.
Руки Саму пахнут стиральным порошком. Кожа шелушится. «Сколько кремом ни смазывай, бессмысленно. Химия сильнее». Отложить деньги на стиральную машину пока не получается.
Саму и ее муж Орхан открыли в городе центр развития для детей-аутистов. Пока на восемнадцать человек: на больше нет возможности. Им помогают три педагога и ученицы старших классов медресе.
«Арендовали дом у Золотистого пруда. С восьми утра до вечера работаем с детьми, пока их родители на службе. Официальной регистрации у нас нет. Если честно, вся эта бюрократия пугает. Мы просто любим этих детей: общаемся с ними, слушаем музыку, вместе рисуем, гуляем, читаем».
Семь лет назад Саму с пятилетней дочерью, возвращаясь ночью из гостей, попала в аварию. Машина закружилась на гололеде, слетела в овраг. Саму повредила позвоночник, дочь умерла.
«Я была за рулем. Не справилась с управлением. Не была внимательной. Не была хорошей матерью…»
Три года Саму не вставала с постели. На фоне стресса парализовало левую часть тела.
«Ни один психотерапевт не поднимет тебя, пока не решишь подняться сама. Целый год училась заново ходить… Однажды утром, я встала и решила, что теперь все будет иначе. Мы с мужем продали имущество, на вырученные деньги арендовали дом под центр, нашли единомышленников и приняли первую группу. В большинстве своем дети-аутисты живут в заточении, им не хватает обычных прогулок».
Мы познакомились с Саму благодаря черешне. Сочным фруктам цвета солнца. И в моем, и в саду Нури в этом году выдался обильный урожай, часть которого отвезли в центр.
Перестать винить себя за сделанные ошибки и прекратить бояться еще не совершенных вполне возможно. Для этого мир, в котором мы исправляем ошибку, должен отличаться от мира, в котором ее сделали.
«Когда открывали центр, мне важно было понять, что я делаю это не из чувства вины. В день аварии я умерла вместе со своим ребенком и спустя три года родилась заново. Ничего не требую у жизни. Самое необходимое у меня есть: целый океан любви, который хочу подарить детям. Ты читал Руми? “Выйди из круга времени и войди в круг любви”».
Помогаю Саму выжимать белье. Детям центра сложно контролировать себя, во время дневного сна, бывает, писают под себя. Поэтому стирать постельное белье приходится буквально через день. «Машинку сможем купить к следующему месяцу, ждем зарплату Орхана… Стирать я люблю. Успокаивает. Это благородное дело – превращать запачканное в чистое».
Она улыбается и говорит, что теперь называет себя – Ариэль. Cпустя секунду сурово добавляет: «Это в честь Русалочки, а не стирального порошка».
* * *
У счастья нет стандартов и категорий. Его достойны все, но не все по-настоящему понимают.
Выбрать не такого, как все, и подарить ему любовь – намного ценнее, чем протянуть руку тому, кого часто обнимают, лучше слышат. К тем, кто выбрал нелегкий, но интересный путь, любовь возвращается вдвойне, с самого неожиданного берега.
По дороге домой захожу в магазин. Подхожу к полке с зелеными кружками из толстой керамики, с широкими ручками. Кружки, тем более зеленые, – моя слабость.
Беру одну из первого ряда и уже собираюсь отходить, как замечаю на полке такую же, но с плотной белой царапиной на правом боку. Скорее всего, ее никто не купит.
Отставляю, казалось бы, идеальную на вид и выбираю ту, что не такая, как все. Не из жалости. Она мне напоминает меня.
Выходя из магазина, вспоминаю, как Сона покупала для сада саженцы, которые выделялись своей слабостью, у которых были не такие сочные и зеленые листья, как у остальных. Значит, в разы уменьшались их шансы обрести дом и теплые руки. «Финик, всем нужен дом».
Отставляю, казалось бы, идеальную на вид и выбираю ту, что не такая, как все. Не из жалости. Она мне напоминает меня.
Выходя из магазина, вспоминаю, как Сона покупала для сада саженцы, которые выделялись своей слабостью, у которых были не такие сочные и зеленые листья, как у остальных. Значит, в разы уменьшались их шансы обрести дом и теплые руки. «Финик, всем нужен дом».
А однажды у мусорных баков на заднем дворе магазина «Флора» мы с бабушкой подобрали черенки оливковых деревьев. Местами голые и высохшие, они еще дышали. Вместе с землей их вытолкнули из горшков и отправили умирать. Видимо, не выдержали транспортировки или не оправдали надежд большинства, которое выбирает то, что покрасивее, пожизнерадостнее.
Сона, обняв полуживые деревца, тяжелой перекатистой походкой спешила домой, к земле, вслух бранясь на торговцев.
«У этих гадов нет сердца. Знаешь, почему, Финик? Они не дают шанса тем, кто слабее. Скажешь им это, а они покачают мордами, мол, естественный отбор, природу не обманешь. Неужели они не понимают, что оправдывают собственную низость?! Природа ни при чем, она всех любит».
24Больше всего Гонча любит море. Не озера, реки и океаны. Именно море. Чувство родом из детства, когда они с отцом жили в Баку, где ветер с набережной пах нефтью, солью, перьями чаек.
Раз в два месяца она садится в автобус и двое суток едет к ближайшему морскому берегу. За новым дыханием, свежестью мыслей и воспоминаниями из детства, которые оживают, стоит ей ступить на ракушечный песок. Гончу не останавливают никакие погодные условия.
«Море – мой преданный друг. Как все понимающий, молчаливый пес. Море не раз возвращало меня к жизни».
В восемь лет Гонча потеряла маму. Онкология. Ни химиотерапия, ни операция не помогли. Врачи сказали: «Метастазы увеличились… Лучше заберите пациентку домой». Отец снял домик на бакинском берегу Каспия, и они переехали туда. По утрам Гонча с мамой медленным шагом приходили к морю. Улыбались волнам, кутались в один плед на двоих, кормили чаек овсяным печеньем.
А потом наступили дни, когда маму пришлось привозить на морской берег в коляске. Они прощались…
«Мамы уже не было, а я продолжала приходить к морю. Сидела на берегу, гуляла, плакала и улыбалась. Тем дням с мамой, когда нам было так хорошо. Тосковала, думала, что рана никогда не перестанет кровоточить.
Знаешь, почти все в этом мире от наших мыслей и чаяний. При желании твердый болящий рубец может стать слегка выделяющейся полоской. Очень многое в наших силах».
Мы едем вместе в автобусе, сидим рядом. Разговорились за длинной дорогой. С первой минуты все открылось между нами, будто знаем друг друга не одну жизнь, не одно воплощение. Порою в компании человека, с которым знаком не больше часа, лучше слышишь себя, чем в обществе того, который прошел с тобой много лет.
Руки Гончи пахнут пожелтевшими письмами. При первой же возможности она достает листки из рюкзака, перебирает, чтобы на пальцах появился аромат воспоминаний. Пачка с отцовскими письмами, он писал их до последнего дня жизни и передал дочери. «Когда тебе будет недоставать тепла, приходи домой».
Спрашиваю у Гончи: «Тебе не кажется, что так ты живешь воспоминаниями?» Вынимает из конверта одно из писем. Дата – 12 марта 1993 года. Поздравление с днем рождения. Протягивает мне, я читаю улетающие вверх строки.
«Доченька, не смотри назад, не заглядывай вперед, не жалей, не вини себя, а радуй. Настолько, насколько можешь. Дыши, улыбайся, грусти, отдавай и не отдавай, люби и не люби, мечтай и не мечтай. Будь свободна в своих проявлениях, научись гордиться ими, но старайся быть лучше. Твое счастье – это ты. Ищи его в себе, а не снаружи. У тебя получится. Если можешь, если есть силы, продолжай делать мир лучше. Люблю тебя».
Гонча не боится застрять в воспоминаниях. Лечит ими грусть, которая, прикинувшись безобидным кротом, роет в душе ямки. «Воспоминания помогают мне двигаться дальше, верить людям, как в детстве. Поэтому ношу их с собой. У кого-то шоколад, у кого-то талисман, а у меня письма с теплым прошлым… Важно, чтобы во всем была любовь».
Два года назад она уехала из Баку. Долго не могла оторваться от привычного, насиженного места. Много месяцев была не в состоянии прекратить отношения, в которых вроде бы четко слышно друг друга, но нет руки в руке. Это когда идешь одной дорогой, в одном темпе, близко, но без прикосновений. Один руку протягивает, другой свою прячет в карман.
Если бы не расставание, Гонча так бы и не двинулась дальше. Когда мы сопротивляемся потоку жизни, нас сбивает сильной волной. Чтобы мы не стояли на месте, упали и вынуждены были плыть.
«Я познакомилась с ним спустя месяц после смерти папы. Мы встретились, чтобы друг друга спасти. От тоски по прошлому. Он был чужой собственной жене, я – себе. Бывает же так, когда подобное притягивает подобное. Я согрелась в его объятиях. Меня замучили перепады как внутренних, так и внешних температур… Я полюбила его тепло. Осознанно. И старалась отдать ему больше себя. От благодарности, прежде всего. Потом он ушел. Сказал: “Возвращаюсь к жене” – и вернулся. Я закрыла за ним дверь, поставила на газ чайник.
Четыре года прожила с его именем на кончике языка. Первое время, признаюсь, ждала возвращения. Мне хотелось этого ради мести. Чтобы отвергнуть. Но обида быстро проходила, а желание отомстить сменялось стыдом… Я заболела. Довела себя. Теперь, когда вылечилась и кормлю по утрам чаек в городе на другом полушарии, я благодарна ему за те чувства, за тепло. Ведь, по сути, я любила не его, а свою к нему любовь».
«Вот глянь, что я написала после расставания с ним». Протягивает мне мятый лист бумаги. Читаю.
«Вы когда-нибудь умирали в человеке? Я умерла в том, кого любила больше себя. Умерла и воскресла в другой жизни – без него. Никто не заметил перерождения. И не надо. Моя история.
Тогдашняя я упокоена в мужчине, без которого не могла, а он без меня – мог. Не пыталась удержать, не бросалась с истериками. Просто в один вечер, когда он ушел, я умерла в его отдаляющихся объятиях, прикосновениях, глазах. Он этого не заметил. И не надо.
Теперь он ходит по могиле меня тогдашней, роняет на нее пепел крепких сигарет и, присев на корточки, обнимает своих детей. От другой. Не от меня.
Я наблюдаю за этим из своей новой жизни, и так хочется тихой безлюдной ночью принести на могилу той себя синие тюльпаны. Он их часто дарил. Принести, разложить по затоптанной земле, сказать: “Это тебе, милая. Весна наступила”. Жаль, но никак. Ее могила – в нем, а это значит, придется приблизиться к нему. Не хочу.
Пусть живет бестревожно, пусть будет счастлив, а я редкими ночами, вспоминая покойную, буду молиться за ее сон. Под его ногами.
Говорят, такая отчаянная любовь, похожая на смерть, совсем не любовь – уязвленный эгоизм, приступ страсти и что угодно еще. Чушь. Она самая что ни на есть настоящая, без эгоизма – в ней все не о себе, а о том, кого любишь. И нет в ней слов, только бескорыстное желание счастья ушедшему.
Каждая женщина умирает раз в жизни в мужчине. Не каждая говорит об этом вслух. Не каждая называет место своей могилы».
* * *
– «Сколько еще ты будешь стучаться в открытую дверь?» Как ты понимаешь эти слова Руми?
– Точно сказать не могу, Гонча. Мысли сумбурные.
– А если не точно?
– Посвяти свою жизнь главному – любви…
– Интересно. Значит, внутри тебя сейчас все об этом. А я вижу в них другое.
– Что?
– Мы сами ставим себе преграды. Даже когда их нет.
– Да, Гонча, мы строим стены, а потом сами же их разрушаем. Знаешь, для чего?
–..?
– Чтобы прийти к тому, что из камней нужно строить не стены, а ступени. Чтобы подняться выше и перестать тащить за собой мешки с прошлым.
* * *
За окном автобуса – пустынная желтизна с чистым небом. Вчерашний хазри загнал облака выше видимого. В этой картине вижу освобождение. От всего, что надумал, но оставил на полуслове. Если ты подумал, но не сделал, – это пустота. Надо набраться смелости и нырнуть с головой. Дна всего моря все равно не узнаешь.
Мне нужно увидеться с морем. Эти годы в предгорьях Большого Кавказа, покровительство которых подарило тишину для знакомства с собой, многому научили. Теперь настало время моря.
Главное зовет меня.
Гонча заснула, скучаю по Беязу. За ним присматривает Нури. Скоро мы снова будем вместе.
25Октябрьский берег выглядит освобожденным. Больше нет изнуряющего летнего потока людей, большинство которых предпочитают получать, но не отдавать. Берег пуст: редкие чайки и волны с раскинутыми объятиями.
«Финик, если волны не оставляют на песке пены, значит в их заводи спокойствие. Море не понимает длинных рук и пустого шума людей, но продолжает нас любить». Помню, как бабушка убирала с берега бутылки, пакеты, коробки, сдерживая возмущение и повторяя цитату Руми: «Любовь – это сад, и если ты не чувствуешь аромата, не входи в него».