"Я думаю, что ты можешь положитъ конецъ этой сценѣ; тебѣ тоже нуженъ покой".
Тидеманъ направился къ двери, она пошла вслѣдъ за нимъ, глаза ея широко были раскрыты.
"Накажи меня", крикнула она ему: "умоляю тебя, будь милосердъ, и я буду тебѣ благодарна. Не уходи; я вижу только тебя одного; я люблю тебя. Когда я здѣсь, изъ окна, слѣжу за тобой, я все еще стою и жду еще послѣ того, какъ ты завернулъ за уголъ; и взявъ работу, я все еще оборачиваюсь къ окну, чтобъ посмотрѣть, дѣйствительно ли ты исчезъ. Не отталкивай меня, Андрей, не отталкивай меня окончательно! Будь терпѣливъ, я задерживаю тебя, но я еще никогда не испытывала такого страха, какъ сейчасъ, послушай меня только минутку, да, я была невѣрна. Я знаю, что для меня нѣтъ надежды. Да, но если бы ты захотѣлъ только попробовать, только попробовать… ну скажи что-нибудь… нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, ты уходишь"…
"Было время, ты не обращалась ко мнѣ, когда тебѣ это было нужно"…
"Нѣтъ, но теперь это иначе. Ты околдовалъ меня. Могу я бытъ твоей, Андрей?"
Пауза.
Онъ открылъ двери. Она все еще стояла съ вопросомъ въ глазахъ.
"Нѣтъ, зачѣмъ ты смотришь на меня такъ? До чего ты хочешь меня довести", сказалъ онъ, уже уходя. "Приди въ себя, не думай больше объ этомъ. Ты знаешь въ продолженіе послѣднихъ годовъ ты искала утѣшенія гдѣ-то на сторонѣ, ты постоянно находила другихъ, къ кому ты обращалась, я для тебя не годился. Но вѣдь я также не такъ убогъ, Ханка, чтобы и дальше быть твоей тряпкой. Я постараюсь сдѣлать все возможное для дѣтей, ничего большаго ты отъ меня требовать не можешь".
Она сдалась. А когда онъ ушелъ, она молча протянула вслѣдъ ему руки и продолжала такъ стоять. Она слышала его шаги въ прихожей, потомъ на лѣстницѣ; онъ остановился на минутку внизу въ сѣняхъ, какъ будто задумался, куда ему итти; Ханка быстро подбѣжала къ окну, но въ ту же минуту она услышала, что онъ пошелъ въ контору. Потомъ все стихло.
Все погибло. Но развѣ можно было ожидать что-нибудь другое? Какъ она могла надѣяться и радоваться этой надеждѣ и день и ночь, цѣлый мѣсяцъ! Нѣтъ, нѣтъ, это было немыслимо. Онъ ушелъ, сказалъ, что ему нужно было сказать, и ушелъ; и онъ не хочетъ, чтобъ она оставалась здѣсь дольше съ дѣтьми…
На слѣдующій день фру Ханка переѣхала. Она сняла комнату по объявленіямъ газеты, первую попавшуюся комнату тамъ внизу, около крѣпости; она покинула свой очагъ утромъ; Тидеманъ уже вышелъ, она поцѣловала дѣтей и долго плакала; потомъ она собрала всѣ ключи въ конвертъ и написала письмо своему мужу; когда Тидеманъ вернулся домой, онъ нашелъ на столѣ эти ключи отъ шкаповъ и ящиковъ, она не забыла оставитъ даже ключъ отъ входной двери. А рядомъ съ ключами лежало прости, безъ злобы, безъ жалобы; каждое слово было благодарностью къ нему, просьбой о прощеніи. А затѣмъ: прости, я каждый день буду вспоминать о тебѣ съ благодарностью…
Тидеманъ снова вышелъ. Онъ ходилъ, бродилъ по улицамъ, спустился въ гавань и пошелъ далеко вдоль по набережной. Нѣсколько часовъ спустя онъ вернулся по той же самой дорогѣ. Онъ посмотрѣлъ на свои часы, былъ часъ. Онъ пошелъ къ морю. Тутъ онъ случайно наткнулся на Гольдевина.
Гольдевинъ стоялъ неподвижно на углу въ гавани и высунувъ только голову; когда онъ увидѣлъ, что Тидеманъ направляется прямо къ нему, онъ вышелъ на улицу и поклонился.
Тидеманъ разсѣянно посмотрѣлъ на него.
Гольдевинъ спросилъ:
"Извините пожалуйста, что это не господинъ Иргенсъ идетъ тамъ внизу, — вотъ господинъ въ сѣромъ?"
"Гдѣ? Да, кажется, по всей вѣроятности это онъ", отвѣчалъ Тидеманъ. И опять уставился на мостовую.
"А дама? Онъ идетъ съ дамой, это не фрекенъ Линумъ?"
"Дама? Да, мнѣ тоже кажется, что это фрекенъ Линумъ!"
"Но развѣ она не хотѣла сегодня уѣхать? Я какъ будто слышалъ… Она вѣрно передумала".
"Да", сказалъ Тидеманъ, "значитъ она сегодня не уѣдетъ".
Гольдевинъ быстро посмотрѣлъ на него, — онъ вѣрно помѣшалъ ему, Тидеманъ былъ занятъ своими собственными мыслями. Онъ вѣжливо поклонился и извинился, что помѣшалъ ему.
Тидеманъ пошелъ дальше.
VІ
Нѣтъ, Агата не уѣхала, какъ предполагала раньше. Ей вдругъ пришло въ голову, что нужно повезти домой какія-нибудь бездѣлушки маленькимъ сестрамъ и братьямъ; она не могла пріѣхать съ пустыми руками, а это требовало времени найти подходящія вещи. И, кромѣ того, это было очень занимательно ходить одной, самостоятельно и смотрѣть въ окна магазиновъ; весь день ушелъ на это, а около шести часовъ вечера, когда она со всѣмъ этимъ покончила, она встрѣтила Иргенса на улицѣ. Онъ отобралъ у нея свертки и пошелъ провожать ее. Наконецъ, они взяли экипажъ и поѣхали за городъ. Было свѣтло и пріятно.
Нѣтъ, она не должна уѣзжать на слѣдующій день. И къ чему это? Одинъ день больше или меньше не имѣетъ значенія. И Иргенсъ сказалъ ей прямо въ лицо, что его денежныя обстоятельства очень грустныя въ данную минуту, иначе онъ непремѣнно проводилъ бы ее… нѣтъ, нѣтъ, если и не въ одномъ купэ съ нею, то по крайней мѣрѣ, въ одномъ поѣздѣ, чтобы до послѣдней минуты бытъ близко къ ней. Но какъ онъ уже сказалъ онъ черезчуръ бѣденъ для этого.
Она слушала его. Но вѣдь это просто стыдно, что этому человѣку такъ плохо приходится. Она, конечно, не взяла бы его съ собой, — нѣтъ. Какое впечатлѣніе производитъ на нее то, что онъ такъ откровенно говоритъ о своихъ дѣлахъ. Онъ не старался казаться лучше, чѣмъ онъ есть; у него не было ложнаго стыда. Но ничѣмъ нельзя этому помочь.
"Я, впрочемъ, не знаю, насколько обезпечена здѣсь моя жизнь", сказалъ онъ улыбаясь. "Вы разсказали моему другу, Олэ, что я былъ непослушный по отношенію къ вамъ?"
"Это еще не поздно", отвѣчала она.
Нѣтъ, она ничего не разсказывала, вѣдь она же не ребенокъ. И кромѣ того, она теперь уѣзжаетъ домой, — и конецъ всей исторіи.
Они велѣли извозчику остановиться и они вышли изъ экипажа; они пошли дальше по дорогѣ и болтали, смѣясь и шутя; онъ просилъ ее простить ему его безразсудство прошлаго раза, но этимъ онъ не хочетъ сказать, что онъ забылъ, или что онъ въ состояніи забыть это. На видъ онъ былъ спокоенъ и ничего не говорилъ такого, что можно было принятъ за опрометчивыя слова.
"Я люблю васъ", сознался онъ: "но я понимаю, что это безцѣльно! У меня осталось одно, что меня привязываетъ къ жизни, это — мое перо. Я порой буду писать къ вамъ стихи, и вы не должны на это сердиться. Во всякомъ случаѣ, это не зависитъ ни отъ кого другого, какъ только отъ васъ". И онъ тутъ же спросилъ ее: "Вы недавно сказали, что я долженъ дать вамъ время, вы просили о времени, что вы хотѣли этимъ сказать? Или это были одни слова?"
"Да".
Они пошли дальше и вышли на полянку. Тогда Иргенсъ началъ говорить съ оживленіемъ о синихъ лѣсахъ, о холмахъ, о рабочемъ, который тамъ вдали нагибался и чинилъ заборъ. Агата была благодарна ему; она видѣла, что онъ дѣлаетъ все возможное, чтобъ сдерживаться, онъ не хотѣлъ тревожить ее, она цѣнила это. Онъ сказалъ даже съ грустной улыбкой, что если бы ему не было стыдно, то онъ съ удовольствіемъ записалъ бы нѣсколько строкъ, которыя только что пришли ему въ голову: но пусть она не думаетъ, что это — аффектація.
И Иргенсъ записалъ нѣсколько строкъ.
Она заглянула черезъ плечо, хотѣла видѣть, что онъ пишетъ, наклонилась къ нему и, улыбаясь, съ любопытствомъ попросила позволенія посмотрѣть.
"Да, охотно! Да, это просто пустякъ, она можетъ смотрѣть. Ничего путнаго изъ этого не выйдетъ, пока онъ не придетъ домой и не сядетъ за столъ; тогда можетъ бытъ ему и повезетъ, если все пойдетъ хорошо. Нѣтъ, когда онъ не одинъ, тогда ничего изъ этого не выходить.
— Но у него нѣтъ ничего такого, что онъ могъ бы прочесть?
— Нѣтъ, ничего. Кромѣ того, онъ никогда не читаетъ вслухъ, никогда. Еще ни одинъ человѣкъ этого не слыхалъ; это было противъ его принциповъ; пустъ это дѣлаютъ другіе.
Она соглашалась съ нимъ.
"Знаете ли вы, между прочимъ", сказалъ онъ: "теперь, когда вы стояли такъ близко ко мнѣ, почти прикасаясь ко мнѣ головой, я просилъ васъ въ душѣ, остаться такъ стоять, и вотъ, почему я такъ долго уклонялся показать вамъ написанное".
"Иргенсъ", сказала она вдругъ взволнованнымъ голосомъ: "что было бы, если бъ я сказала — да?"
Пауза.
Они посмотрѣли другъ на друга.
"Было бы то, что… что вамъ пришлось бы сказать — нѣтъ — тому другому".
"Да… Но теперь это слишкомъ поздно, да, слишкомъ поздно… Объ этомъ и думать нельзя… Если это можетъ васъ утѣшить… Не вы одинъ смущены… я хочу сказать, вы дороги мнѣ, но тѣмъ не менѣе…"
Къ этому отвѣту онъ отнесся такъ радостно. Онъ схватилъ ея руку и пожалъ ее молча съ счастливымъ взглядомъ и въ то же самое мгновеніе онъ оставилъ ее.
И такъ они шли по дорогѣ; никогда еще они не были такъ близки другъ другу; когда они подошли къ новому забору, работникъ посмотрѣлъ на нихъ и снялъ шапку. Потомъ они постояли передъ какими-то воротами, посмотрѣли минутку другъ на друга и, не говоря ни слова, повернули обратно. Не говоря ни слова.
И такъ они шли по дорогѣ; никогда еще они не были такъ близки другъ другу; когда они подошли къ новому забору, работникъ посмотрѣлъ на нихъ и снялъ шапку. Потомъ они постояли передъ какими-то воротами, посмотрѣли минутку другъ на друга и, не говоря ни слова, повернули обратно. Не говоря ни слова.
Они снова сѣли въ экипажъ. На обратномъ пути Иргенсъ въ рукахъ держалъ всѣ маленькіе свертки, онъ не двигался и не былъ навязчивымъ; она была тронута этой принужденной сдержанностью, у него даже руки были, волей-неволей, связаны, и когда онъ снова попросилъ со не уѣзжать на слѣдующій день, она обѣщала остаться.
Когда нужно было заплатитъ за экипажъ, онъ напрасно рылся въ своихъ карманахъ, онъ не нашелъ денегъ и долженъ былъ въ концѣ концовъ попросить ее заплатитъ извозчику. И она сдѣлала это съ благодарностью, она сама не догадалась это сдѣлать. Такъ досадно, у него былъ такой смущенный видъ. Она, какъ ребенокъ, радовалась тому, что могла достать деньги изъ кармана и заплатилъ за него…
На слѣдующій день они встрѣтились уже утромъ. Они шли по гавани, болтали вполголоса, въ груди каждаго работало сдержанное волненіе, ихъ взоры были нѣжны, они смотрѣли другъ на друга, какъ бы лаская. А когда Иргенсъ увидалъ Гольдевина, стоявшаго на своемъ углу и подкарауливавшаго, то ни словомъ не упомянулъ о своемъ открытіи, чтобъ не тревожить ее. Онъ сказалъ только:
"Какъ досадно, что мы съ вами не простой рабочій народъ, на насъ глазѣютъ, нигдѣ не оставляютъ въ покоѣ. Не судьба мнѣ вести никому незамѣтное существованіе, а это имѣетъ свои непріятныя стороны".
И она согласилась съ нимъ. Она вспомнила, что и рабочій вчера въ деревнѣ стоялъ передъ нимъ съ шапкой въ рукахъ; вѣроятно, онъ зналъ Иргенса, — такъ далеко за городомъ знали, кто онъ такой.
Они уговорились, что вечеромъ пойдутъ въ Грандъ; такъ давно они тамъ не были; дѣйствительно, послѣднее время она такъ мало выходила. Вдругъ онъ сказалъ:
"Нѣтъ, пойдемте со мной, ко мнѣ наверхъ, тамъ мы можемъ болтать спокойно и уютно".
"А развѣ это можно?" спросила она.
— Конечно, почему же нѣтъ. Средь бѣла дня. Они безъ всякихъ церемоній пойдутъ наверхъ. И тогда онъ всегда, всегда будетъ думать о томъ, что она была тамъ и сохранитъ это воспоминаніе навсегда.
И робкая отъ радости и страха она пошла вмѣстѣ съ нимъ.
Заключеніе
I
Мильде и Грегерсенъ шли внизъ по улицѣ; было время обѣда, и они направлялись въ Грандъ. Они говорили о портретѣ Паульсберга, написанномъ Мильде, купленномъ теперь Національной галлереей, говорили также объ актерѣ Норемъ, и объ одномъ изъ его коллегъ, найденномъ въ водосточной канавѣ; о фру Ханкѣ, о которой теперь говорилъ весь городъ, что наконецъ она развелась со своимъ мужемъ. Но развѣ можно было ждать что-нибудь другое? Развѣ она не терпѣла цѣлые четыре года тамъ, внизу, въ лавкахъ! Оба друга хотѣли узнать ея адресъ, чтобъ посѣтить ее, осчастливить; она должна видѣть, что всѣ ихъ симпатіи на ея сторонѣ. Но никто изъ нихъ не зналъ адреса.
Потомъ они заговорили о политикѣ. А положеніе было таково, что Стортингъ разошелся по домамъ, не постановивъ окончательнаго рѣшенія. "Новости" измѣнили въ самую послѣднюю минуту, онѣ отговаривались отвѣтственностью и несвоевременностью своихъ главнѣйшихъ требованій; доведя подстрекательство до высшей точки, газета, какъ всегда, вдругъ отказалась отъ своего основного мнѣнія.
"Нѣтъ, чортъ возьми, что можемъ мы сдѣлать съ нашей воинственностью!" сказалъ Грегерсенъ о "Новостяхъ" серьезно и съ убѣжденіемъ: "Намъ остается только ждать".
"Да", сказалъ также Мильде: "ничего другого не остается".
Они вошли въ Грандъ. Тамъ уже сидѣлъ Ойэнъ со своими покатыми плечами и краснымъ шнуркомъ отъ пенснэ. Онъ разсказывалъ своимъ постояннымъ спутникамъ, обоимъ стриженымъ поэтамъ о своихъ новыхъ произведеніяхъ, — трехъ или четырехъ стихотвореніяхъ въ прозѣ: спящій городъ, макъ, вавилонская башня, текстъ къ картинѣ. Нѣтъ, вы представьте себѣ, - одна архитектура вавилонской башни! И нервнымъ движеніемъ Ойэнъ нарисовалъ спираль надъ головой.
"Жестъ былъ черезчуръ быстрый", перебилъ его Грегерсенъ: "вѣдь вавилонская башня не представляется тебѣ въ видѣ часовой стрѣлки? Нѣтъ, ее нужно представлять себѣ, какъ спираль съ громаднымъ діаметромъ". И Грегерсенъ описалъ нѣсколько огромныхъ круговъ вокругъ себя.
Вскорѣ послѣ этого пришелъ Паульсбергъ съ женой, тогда сдвинули два столика и составили колонію; Мильде взялъ на себя всѣ издержки. У него оставались еще деньги отъ первой половины преміи. Паульсбергъ не могъ удержаться, чтобъ не напасть тотчасъ же на Грегерсена по поводу перемѣны политики "Новостей". Недавно онъ самъ написалъ очень сильную статью для "Новостей", а теперь газета окончательно забыла его? Да, какъ это понимать? Скоро честнымъ людямъ будетъ стыдно писать для этой газеты. Паульсбергъ былъ дѣйствительно золъ и высказывалъ свое мнѣніе безъ стѣсненія.
Грегерсенъ молчалъ. Онъ сказалъ только, что "Новости" изложили свои доводы въ сегодняшнемъ номерѣ.
— Доводы? Да, но какіе это доводы? Паульсбергъ покажетъ ему, какого рода эти доводы. Кельнеръ, сегодняшнія "Новости"!
И пока они ждали газету, Мильде объявилъ, что дѣйствительно доводы довольно жалкіе, почти ничего. Рѣчь шла о восточной границѣ, объ увеличеніи войска, да о вмѣшательствѣ другихъ державъ.
"А не прошло и четверти часа, Мильде, какъ ты былъ такого же мнѣнія, какъ и "Новости", сказалъ Грегерсенъ.
Теперь Паульсбергъ началъ читать газету, пунктъ за пунктомъ, онъ втихомолку зло смѣялся и посматривалъ на окружающихъ. Да, ну развѣ это не замѣчательно, что такая газета, какъ "Новости", говоритъ о какой-то отвѣтственности? Эга вся статья и написана-то для подписчиковъ… И Паульсбергъ бросилъ газету. Нѣтъ, въ жизни нужно немного, хоть немножечко придерживаться честныхъ взглядовъ. Если постоянно потворствовать вкусу толпы, это поведетъ къ упадку страны. Онъ не побоится завтра же днемъ пойти въ "Новости" и объявитъ это.
Послѣ этого наступило молчаніе. Почти никогда никто не слыхалъ, чтобъ Паульсбергъ сказалъ такъ много за разъ, — всѣ смотрѣли на него, даже посѣтители, пившіе пиво за сосѣдними столиками, поворачивали головы и прислушивались; всѣ знали Паульсберга, и всѣмъ было очень интересно послушать, что думаетъ этотъ человѣкъ о текущихъ событіяхъ. Итакъ, значитъ Паульсбергъ не былъ согласенъ съ "Новостями", — это всѣ слышали. Ни одинъ порядочный человѣкъ не могъ писать для нихъ.
Бѣднаго журналиста также поразили серьезныя слова Паульсберга; онъ держалъ въ рукахъ "Новости" и признался, что въ принципѣ онъ согласенъ съ Паульсбергомъ; всегда будетъ что-то, что называется честностью, этого нельзя отрицать. Во всякомъ случаѣ, вѣдь не онъ же былъ причиной послѣдняго колебанія "Новостей", но съ другой стороны, какъ сотрудникъ, онъ не можетъ отклонить отъ себя все обвиненіе.
"Я думаю", сказалъ въ заключеніе Ларсъ Паульсбергъ тѣмъ же серьезнымъ голосомъ: "я думаю, что если бы нѣкоторыя личности и газеты были бы единодушны на этотъ разъ, то Стортингъ что-нибудь да сдѣлалъ бы раньше, чѣмъ разойтись; и, по всей вѣроятности, былъ бы положенъ конецъ нашему несчастному спору. Но этимъ личностямъ и газетамъ ихъ собственные интересы были дороже, и Стортингъ разошелся по домамъ. Теперь долженъ быть самый строгій трауръ по всей странѣ, чтобы показать людямъ, что мы что-то потеряли, чего-то лишились. Вѣдь больше всего отъ этого удара страдаемъ мы же, мы, молодежь".
Опять наступило молчаніе. Всѣ принимали близко къ сердцу то, что они слышали. Всѣ черты Паульсберга выражали въ данную минуту, какъ глубоко его огорчалъ поступокъ газетъ и Стортинга; онъ забылъ даже свое обыкновенное позированіе съ опущенной головой и задумчивымъ лицомъ, которое производило впечатлѣніе на всѣхъ кто его видѣлъ. Теперь это былъ возмущенный, глубоко оскорбленный человѣкъ, высоко державшій голову и высказывающій все, что накопилось у него на душѣ. Только послѣ долгой паузы Мильде рискнулъ попробовать свое вино; всѣ три писатели все еще продолжали сидѣть молча. Но журналистъ, этотъ веселый сотрудникъ несчастной газеты, не могъ больше выдержать этого, онъ указалъ на какое-то объявленіе въ "Новостяхъ" и прочелъ, смѣясь: ищутъ дѣвушку, желавшую пополамъ съ кѣмъ-нибудь снять комнату".
"Хи-хи, дѣвушку, желавшую снятъ пополамъ съ кѣмъ-нибудь комнату"….
"Грегерсенъ, не забывайте, что здѣсь дамы", сказалъ Ларсъ Паульсбергъ, тоже смѣясь.
На этотъ разъ серьезное настроеніе исчезло; всѣ начали говоритъ, перебивая другъ друга, и даже Ойэнъ рискнулъ поздравить Паульсберга съ покупкой его портрета Національной галлереей. Это почти равняется принятію въ Академію. Во всякомъ случаѣ, это не черезчуръ рано.
Принесли еще вина, много вина. Мильде угощалъ всѣхъ очень обильно и чокался со всѣми присутствующими. Грегерсенъ опять напился до хорошаго настроенія и началъ говоритъ глупости, коверкать по привычкѣ слова. Онъ находилъ, что въ залѣ становилось жарко и чувствуется смѣсь всевозможныхъ запаховъ, какъ рыбныхъ, такъ и мясныхъ. Кто знаетъ, были ли вычищены сегодня плевательницы? Грегерсенъ не церемонился темами.