Онъ перебилъ ее съ отчаяніемъ.
"Нѣтъ, Ханка, неужели ты не можешь… Ты постоянно возвращаешься къ деньгамъ? Къ чему ты копишь деньги для меня. Я не понимаю, какъ это можетъ тебѣ доставлять удовольствіе; у меня достаточно денегъ, дѣла идутъ хорошо, очень хорошо, мнѣ ничего не нужно".
"Но эти деньги, это совсѣмъ другое дѣло, сказала она сдавленнымъ голосомъ, я даю ихъ тебѣ ради самой себя. Я ихъ получила отъ тебя, ты мнѣ помогалъ, ты всегда мнѣ посылалъ черезчуръ много и я могла откладывать часть. Если бы у меня не было этой маленькой радости, о которой я могла бы думать, я бы не выдержала; я пересчитывала кредитки каждый вечеръ, и все думала, когда ихъ будутъ достаточно. Осталась не половина, я высчитала; осталась еще четверть. Ты получишь это позже. Сдѣлай мнѣ удовольствіе, возьми это! Ты не знаешь, какъ мнѣ стыдно".
И вдругъ Тидеману стало ясно, почему она именно эти деньги хотѣла ему отдать; онъ взялъ ихъ и поблагодарилъ. Онъ ничего другого не могъ вывести какъ только то, что здѣсь много денегъ, дѣйствительно много денегъ. Но не вредитъ ли она себѣ этимъ? Можно ли ей вѣритъ? Онъ возьметъ эти деньги отъ нея въ долгъ очень охотно и съ благодарностью; она всегда можетъ. получить ихъ обратно, а пока пусть онѣ останутся у него. Во всякомъ случаѣ это настоящее благодѣяніе, что она помогла ему именно теперь, потому что ему дѣйствительно могутъ понадобиться деньги, немного денегъ, если сказать по правдѣ…
Онъ не показалъ и виду, что понялъ, онъ слѣдилъ за нею и увидалъ, что она вздрогнула отъ радости; глаза ея блестѣли черезъ вуаль, она сказала: "Нѣтъ, это правда? Богъ мой, ты дѣлаешь меня просто… Спасибо, что ты берешь ихъ".
Этотъ голосъ, этотъ голосъ, такимъ онъ слышалъ его въ тѣ счастливые дни, когда она желала его поблагодарить за что-нибудь! Онъ дошелъ до своего бюро и снова повернулъ назадъ, смущенный ея близостью, ея фигурой, ея блестящимъ взглядомъ. Онъ посмотрѣлъ въ землю.
"Какъ ты поживаешь?" сказала она, "а дѣти?"
"О, очень хорошо, дѣти выросли изъ своихъ платьевъ, намъ всѣмъ очень хорошо. А ты?"
"Я абсолютно про васъ ничего не слыхала. Я все ждала когда кончу съ деньгами, съ послѣдней четвертью; я могла это переносить, пока Олэ былъ въ живыхъ, Олэ разсказывалъ мнѣ про васъ всѣхъ, я не разъ мучила его, но послѣднее время я не имѣла даже его, мнѣ не къ кому было обращаться, и я потеряла всякое терпѣніе. Еще вчера я была здѣсь передъ домомъ; но я не вошла, я вернулась обратно"…
Долженъ ли онъ попросить ее подняться къ дѣтямъ?
"Ты вѣдь на минутку поднимешься наверхъ, Ханка?" сказалъ онъ. "Ты этимъ доставишь всѣмъ намъ удовольствіе. Я не знаю, все ли тамъ въ порядкѣ наверху, но"…
"Ахъ да, благодарю тебя, если можно. Я хотѣла просить тебя объ этомъ, узнаютъ ли они меня? Я слышу ихъ; они все бѣгаютъ… да, да, еще разъ тысячу спасибо за сегодня!" Она протянула ему руку.
Онъ взялъ ее и сказалъ:
"Я сейчасъ приду туда, мнѣ здѣсь нечего дѣлать! Ты, можетъ быть, побудешь немного, но я только не знаю, все ли тамъ наверху… Вотъ ключъ отъ входной двери, тебѣ не надо будетъ звонить. Но берегись дѣтскихъ башмаковъ, когда ты ихъ возьмешь на руки. Да, не смѣйся этому; кто знаетъ, надѣты ли на нихъ новые башмаки сегодня?"
Ханка ушла. Онъ отворилъ дверь, проводилъ ее на лѣстницу и потомъ снова вернулся въ контору. Боже мой, она мучилась недѣли и мѣсяцы изъ-за этихъ денегъ. Ей доставляло удовольствіе пересчитывать ихъ каждый день, и она ждала, ждала, когда ихъ будетъ достаточно. Могъ ли онъ это подумать! Но онъ ничего и не подозрѣвалъ, такъ онъ былъ глупъ. Она носила старое платье, она продала кольцо, а онъ ничего не думалъ. Какъ тяготѣли надъ ней эти деньги. Она не хотѣла прійти раньше, чѣмъ у нея будетъ для этого предлогъ, и ни разу, ни разу до сихъ поръ у нея не было достаточно денегъ…
Тидеманъ снова подошелъ къ своему столу, но онъ не могъ работать. Вотъ здѣсь она стояла, на ней сегодня было бархатное черное платье; но лица ея онъ не видѣлъ, а только немножко шею, маленькую полоску шеи. Теперь она была наверху. Кто знаетъ, можетъ ли онъ теперь подняться. Дѣтей больше не было слышно, они больше не бѣгали, вѣроятно они сидѣли съ ней. Вотъ было бы хорошо, если бъ на нихъ были надѣты красныя платья?
Странно взволнованный онъ поднялся по лѣстницѣ и у двери прихожей онъ постучался, какъ будто онъ не у себя дома. Его жена встала, какъ только увидѣла его.
Она сняла вуаль и сильно покраснѣла. Теперь онъ понялъ. почему она носила вуаль; она не напрасно тосковала и молча страдала тамъ, внизу, въ ея комнатѣ около крѣпости; ея лицо носило рѣзкіе слѣды ея одиночества, и это все сдѣлалось въ этотъ короткій промежутокъ, съ тѣхъ поръ, какъ умеръ Олэ. Іоханна и Ида стояли около нея и держались за ея платье, онѣ не совсѣмъ узнали ее, онѣ смотрѣли удивленно другъ на друга и молчали.
"Онѣ не узнаютъ меня", сказала фру Ханка и сѣла, "я спросила ихъ".
"Нѣтъ, я тебя знаю", сказала Іоханна… И съ этими словами она взобралась къ матери на руки; Ида сдѣлала тоже самое.
Тидеманъ, тронутый, посмотрѣлъ на нихъ.
"Вы не должны лазить, дѣти", сказалъ онъ, "дайте покой вашей мамѣ".
Нѣтъ, этого онѣ не хотѣли, онѣ не хотѣли дать мамѣ покоя. У нея такія красивыя кольца на рукахъ, и такія замѣчательныя пуговицы на платьѣ, за которыя можно дергать. Онѣ начали болтать; имъ бросилась въ глаза также булавка на груди у матери и это также было поводомъ къ разговорамъ. Вотъ онѣ обѣ лежали на колѣняхъ у матери и положили ручки на ея грудь.
"Ты должна ихъ пустить на полъ, когда устанешь", сказалъ Тидеманъ.
"Нѣтъ, нѣтъ, оставь ихъ", сказала она.
Они начали говоритъ объ Олэ, они вспоминали Агату: Тидеманъ ообирался ее отыскать; Олэ просилъ его объ этомъ; ея судьба интересовала его, онъ не забылъ ее.
Въ это время вошла няня, чтобы увести дѣтей; имъ пора была кушать и потомъ ложиться спать.
Но этого дѣти совсѣмъ не хотѣли, они не давались и капризничали; мать должна была идти вмѣстѣ съ ними, въ ихъ спальню, чтобы ихъ успокоитъ. Она посмотрѣла вокругъ; тамъ все была по прежнему; вотъ обѣ маленькія постельки, вотъ одѣяла и крошечныя бѣлыя подушечки, вотъ книги съ картинами, игрушки. Когда она уложила дѣтей въ постельку, она должна была пѣть имъ пѣсенку, иначе онѣ не хотѣли спать, каждая держала по рукѣ и все хотѣли выскочить изъ постели и опять болтать.
Тидеманъ посмотрѣлъ на нихъ нѣкоторое время, потомъ быстро повернулся и вышелъ. Черезъ полчаса Ханка вышла въ гостиную,
"Теперь они заснули", сказала она.
"Я хотѣлъ тебя просить… У насъ здѣсь довольно своеобразно", сказалъ Тидеманъ, "мы сами ведемъ своего рода хозяйство; если бы ты захотѣла здѣсь пообѣдать… Я не знаю, что они тамъ приготовили въ кухнѣ; но мнѣ кажется"…
Она посмотрѣла на него, смутившись, какъ дѣвочка и сказала: "Благодарю, да".
Послѣ обѣда они опять пошли въ гостиную, и Ханка вдругъ сказала:
"Андрей, я пришла сегодня не для того, чтобы все уладить; ты не долженъ этого думать. Я просто не могла дольше выдержать, пока я не увижу кого-либо изъ васъ".
"Я этого и не думалъ!" сказалъ онъ; "я только радовался, что ты пришла. Вѣдь и дѣти не хотѣли тебя отпускать".
"Я ни одной минутки не собиралась проситъ тебя о томъ, о чемъ я просила тебя раньше; нѣтъ, все это миновало, я сама это знаю. И я бы не могла даже вернуться, каждый разъ, когда ты смотришь на меня… когда ты только кланяешься мнѣ, я вся вздрагиваю. Я знаю, для насъ обоихъ это было бы невыносимо. Но, можетъ быть, я могла бы въ среднюю комнату приходитъ, въ среднюю комнату"…
Тидеманъ опустилъ голову, его тайная надежда исчезла. Она не хотѣла больше возвращаться, все исчезло. Эти мѣсяцы сдѣлали то, что она смотрѣла теперь на вещи другими глазами, она тогда любила его; но цѣлая вѣчность прошла съ тѣхъ поръ, какъ она сама это сказала, — въ тотъ вечеръ, когда она уходила.
"Проходи, Ханка, приходи часто, каждый день", сказалъ онъ. "Ты вѣдь приходишь не ко мнѣ, а"…
Она смотрѣла въ землю.
"Нѣтъ, къ тебѣ. Къ сожалѣнію къ тебѣ. Я до сихъ поръ никогда не знала, что это значить быть кѣмъ-нибудь всецѣло увлеченной. Я не двигаюсь безъ того, чтобы не думать о тебѣ; я вижу тебя вездѣ, гдѣ бы я ни ѣхала или стояла. Съ той лѣтней поѣздки на катерѣ я какъ бы ослѣплена тобой, да, я не должна была бы все это говоритъ, но какъ часто, когда я сидѣла одна тамъ, внизу, въ своей комнатѣ, и… я прижимала руки къ себѣ, когда я думала о тебѣ. Правда, я ничего подобнаго никогда еще не испытывала, нѣтъ, все время шло очень плохо, пока ты не потерялъ своихъ денегъ; но вотъ тогда ты какъ-то сразу сдѣлался совсѣмъ другимъ человѣкомъ, ты высоко поднялся надъ всѣми другими, я никогда не забуду, какъ ты стоялъ у руля и управлялъ имъ, я забывала тебя прежде, я забывала самое себя; это было такъ давно, мнѣ кажется, что это было много лѣтъ тому назадъ, но тогда ты не былъ такой, какъ теперь, Андрей, теперь я не могла бы тебя забыть. Я была счастлива, когда встрѣчала тебя хотъ на улицѣ, и я чаще видѣла тебя, нежели это ты думаешь. Какъ-то разъ мы встрѣтились съ тобой въ магазинѣ, ты, можетъ быть, не помнишь этого, но я хорошо помню, ты поднялъ мнѣ свертокъ; я такъ смутилась, что я даже не знаю, какъ я добралась до дому, а ты вѣдь мнѣ не сказалъ ни слова. Ахъ да, тяжело наказана, но"…
"Но, Ханка, вѣдь не все же исчезло", перебилъ ее Тидеманъ.
Онъ поднялся, выпрямился, онъ весь дрожалъ и смотрѣлъ на нее, какъ она сіяла; зеленые глаза казались золотистыми при ламповомъ освѣщеніи, ея грудь опускалась и поднималась. Она тоже поднялась.
"Да, но… ты больше не можешь меня любить. Нѣтъ, не говори, я не хочу, нѣтъ, милый Андрей, я не хочу. Да, если бъ я любила тебя меньше…. можетъ быть, если бъ я любила тебя меньше. Ты не можешь забыть всего, что было, это невозможно".
Она взялась за шляпу и пальто.
"Не уходи, не уходи!" сказалъ онъ умоляющимъ голосомъ. "Я ничего не помню, что было, ничего, я самъ былъ виноватъ въ томъ, что ты ушла; послушай меня. Мысль о тебѣ никогда не покидала меня, прошло такъ много времени съ того дня, когда я былъ счастливъ, такъ много лѣтъ. Ты помнишь, какъ было въ началѣ, въ началѣ — здѣсь? Мы были всегда вмѣстѣ, мы одни выѣзжали съ тобой, мы бывали у нашихъ знакомыхъ, принимали гостей у себя и радовались этому и во всѣхъ комнатахъ у насъ былъ свѣтъ. Но вечеромъ мы шли въ твою комнату, намъ надоѣдали всѣ другіе и мы хотѣли бытъ одни. Ты тогда говорила, что тебѣ хочется выпить со мной стаканчикъ и смѣялась и пила со мной, несмотря на то, что такъ уставала, что едва могла раздѣться. Ахъ нѣтъ, Ханка! Это было три года тому назадъ, а можетъ быть и четыре… И теперь все такъ же, все какъ прежде въ твоей комнатѣ; хочешь посмотрѣть? Повѣрь мнѣ, мы ничего тамъ не тронули, а если ты хочешь тамъ остаться… А знаешь, что касается меня, мнѣ придется сегодня ночью поработать въ конторѣ; тамъ внизу, по всей вѣроятности, уже лежитъ цѣлая куча писемъ, а средняя комната осталась совсѣмъ такой, какой ты ее оставила, можешь въ этомъ убѣдиться".
Онъ открылъ дверь, она пошла вслѣдъ за нимъ, тамъ горѣлъ огонь; увидя это, она вошла. Нѣтъ, разъ онъ этого хочетъ, если онъ хочетъ… Она опять здѣсь можетъ остаться, онъ такъ сказалъ, онъ беретъ ее обратно. Она стояла, задыхаясь отъ радости, она ничего не могла говорить; ихъ глаза встрѣтились, онъ притянулъ ее къ себѣ и поцѣловалъ ее, какъ въ первый разъ, какъ тогда, три года тому назадъ. Она закрыла глаза, и въ то же самое мгновеніе онъ почувствовалъ, что ея руки обнимаютъ его.
X
Наступило утро.
Проснулся городъ, громко стучатъ молоты на верфяхъ и въ улицы медленно въѣзжаютъ крестьянскія телѣги. Это старая исторія. На площадяхъ собираются люди, открываются лавки, шумъ все усиливается и бушуетъ, а внизъ и вверхъ до лѣстницѣ карабкается маленькая больная дѣвочка съ газетами, съ своей собакой.
Все это старая исторія
Но лишь къ двѣнадцати часамъ на "Углу" собираются молодые, свободные люди, имѣющіе возможность дѣлать что хочется и долго спать. Тамъ стоятъ нѣсколько замѣчательныхъ лицъ: Мильде, Норемъ и Ойэнъ, двое изъ нихъ въ пальто, одинъ въ плащѣ, - Оэйнъ. Холодно, они мерзнутъ; они стоятъ, погруженные въ свои собственныя мысли, и не разговариваютъ; даже когда неожиданно появился между ними Иргенсъ, въ хорошемъ расположеніи духа и изящный, какъ самый изящный человѣкъ въ городѣ, разговоръ не принялъ болѣе оживленнаго характера. Нѣтъ, было черезчуръ рано и черезчуръ холодно. Черезъ нѣсколько часовъ будетъ уже совсѣмъ другое. Ойэнъ объявилъ о своемъ самомъ послѣднемъ стихотвореніи въ прозѣ "Спящій городъ", ему удалось сегодня ночью довести его почти до половины, онъ началъ писать на цвѣтной бумагѣ и нашелъ это очень удобнымъ. Нѣтъ, вы представьте себѣ тяжелый, давящій покой надъ спящимъ городомъ; его дыханіе, — это потокъ, который можно разслышатъ на разстояніи десяти миль. Проходятъ часы, проходитъ безконечно длинное, длинное время — вдругъ просыпается чудовище и начинаетъ потягиваться. Вѣдь можно изъ этого что-нибудь сдѣлать.
И Мильде высказалъ свое мнѣніе, что можно очень многое изъ этого сдѣлать, если все пойдетъ хорошо, онъ давно уже опять сдѣлался другомъ Ойэна. Теперь Мильде работаетъ надъ своими каррикатурами къ "Сумеркамъ Норвегіи". Да, онъ уже сдѣлалъ нѣсколько смѣшныхъ каррикатуръ и безпощадно высмѣялъ несчастное стихотвореніе.
Норемъ ни слова не говоритъ.
И вотъ на улицѣ появился вдругъ Ларсъ Паульсбергъ; журналистъ Грегерсенъ идетъ рядомъ съ нимъ, теперь группа стала увеличиваться, каждый ее замѣчаетъ, ихъ такъ много собралось на одномъ мѣстѣ. Литература имѣетъ перевѣсъ, литература заполонила весь тротуаръ; люди проходящіе мимо, ищутъ предлога, чтобы снова вернуться и посмотрѣть на этихъ шестерыхъ мужчинъ въ пальто и въ плащахъ. Мильде тоже возбуждаетъ вниманіе; и у него нашлись средства для новаго костюма.
Грегерсенъ осмотрѣлъ этотъ костюмъ сверху до низу и сказалъ:
"Ты вѣдь не заплатилъ за него?"
Но Мильде не слышалъ его, все его вниманіе было обращено на одиночку, шагомъ ѣхавшую по улицѣ. Ничего особеннаго не было въ этой одиночкѣ, развѣ только то, что она ѣхала шагомъ. А кто сидѣлъ въ ней? Дама которую Мильде не зналъ, хотя онъ зналъ весь городъ. Онъ спросилъ остальныхъ мужчинъ, знаютъ ли они ее; Паульсбергъ и Ойэнъ одновременно схватились за лорнеты и всѣ шесть человѣкъ внимательно уставились на даму; но никто изъ нихъ не зналъ ея.
Она была необыкновенно толста и сидѣла тяжело и развалившись въ экипажѣ. У нея былъ вздернутый носъ, она высоко держала голову; красная вуаль на ея шляпѣ спускалась ей на спину. Только болѣе пожилые люди, оказывается, знали ее и кланялись, а она отвѣчала на поклоны съ выраженіемъ полнѣйшаго равнодушія.
Какъ разъ въ ту минуту, когда она проѣзжала мимо "Угла", Паульсбергу промелькнула мысль и онъ сказалъ улыбаясь:
"Но, Боже мой, вѣдь это фру Гранде, фру Либерія".
Теперь и остальные узнали ее. Да, это была фру Либерія, прежняя веселая фру Либерія. Журналистъ Грегерсенъ даже поцѣловалъ ее какъ-то разъ, 17-го мая, подъ веселую руку. И ему вспомнился этотъ день. Это было давно, очень давно. "Нѣтъ, неужели это была она" сказалъ онъ. "Какъ она пополнѣла. Я совсѣмъ не узналъ ея, я долженъ былъ бы поклониться".
Да, это всѣ должны были бы сдѣлать, всѣ знали ее.
Но Мильде утѣшилъ себя и другихъ, говоря:
"Какъ можно ее узнать, если встрѣчаешься съ ней такъ рѣдко? Она никогда не выѣзжаетъ, нигдѣ не показывается, ни въ чемъ не принимаетъ участія; она постоянно сидитъ дома и массируется. Я тоже долженъ былъ поклониться, но… Но я отношусь легко къ этому преступленію".
Иргенсу вдругъ пришла ужасная мысль; онъ не поклонился, фру Гранде могла разсердиться на него за это: она можетъ заставить своего мужа измѣнить его мнѣніе относительно преміи. Да, она имѣла очень большое вліяніе на мужа, это было всѣмъ извѣстно; что если завтра днемъ адвокатъ пойдетъ съ докладомъ къ министру.
"Прощайте!" сказалъ вдругъ Ингенсъ и побѣжалъ. Онъ бѣжалъ, бѣжалъ, сдѣлалъ цѣлый кругъ, это еще счастье, что фру Гранде ѣхала такъ тихо, онъ могъ пойти напрямикъ и догнать ее. Когда онъ вышелъ на главную улицу, ему посчастливилось: фру Гранде увидѣла его низко кланяющуюся фигуру. Онъ поклонился, да, онъ остановился смущенно, снялъ шляпу и поклонился. А она кивнула ему изъ своей одиночки.
Тѣмъ же шагомъ фру Либерія продолжала свой путь черезъ городъ. Людямъ не надоѣдало спрашивать другъ у друга, кто это можетъ быть, кто это такое. Какое любопытство; это была фру Либерія Гранде, жена Гранде, изъ великаго рода Грандовъ; она сидѣла спокойно и важно въ своей одиночкѣ, какъ настоящій министръ, и совершала свою рѣдкую, рѣдкую утреннюю прогулку. Въ этомъ не было ничего необыкновеннаго, развѣ только то, что она ѣхала шагомъ. Но ея красная вуаль не была современной, она производила очень кричащее впечатлѣніе, и молодежь, слѣдившая за модой, смѣялась про себя надъ этой красной вуалью. Но многіе подозрѣвали бѣдную даму въ высокомѣрныхъ мысляхъ, у нея быль видъ, какъ-будто она выѣхала изъ дому съ намѣреніемъ быть всѣми замѣченной, да, какъ-будто она непрестанно говорила про себя: "вотъ и я".
Такой у нея былъ видъ.
Не было совсѣмъ плохо, когда она приказала своему кучеру остановиться передъ зданіемъ Стортинга. Что ей тамъ было нужно? А когда кучеръ еще кромѣ того ударилъ хлыстомъ по лошади, многіе изъ присутствующихъ подумали, что это зашло уже черезчуръ далеко. Что ей было дѣлать въ Стортингѣ? Онъ былъ закрытъ; всѣ разошлись по домамъ, засѣданіе кончилось; что эта женщина съ ума сошла? Но многіе, знавшіе фру Либерію, знали, что ея мужъ засѣдалъ въ либеральной комиссіи въ Стортингѣ, въ дворцовой комнатѣ, туда можно было попасть съ той стороны; развѣ она не могла навѣстить своего мужа? Противъ этого ничего нельзя было сказать, ей нужно было что-нибудь сказать мужу, и, кромѣ того, фру Гранде вѣдь не часто выѣзжала. Нѣтъ, къ ней были очень несправедливы.
Фру Либерія сошла съ одиночки и приказала кучеру ждать; тяжело и медленно она направилась къ лѣстницѣ; ея красная вуаль висѣла безжизненно на спинѣ, вѣтерокъ не шевелилъ ея, затѣмъ она исчезла въ большомъ зданіи…