Нынешняя западная цивилизация – это громадная, сильная и вязкая, как паутина, система. Роль личности в ней незначительна. Пробить ее невозможно, да и нужно ли?
В России связь с Европой нарушилась с убийством Романовых. После казни царя все стало возможным. Не стало цивилизованного диалога, пропала легитимация в глазах Запада. Романовская Россия, как и другие европейские династии, замешана была на общем германском элементе. Соединялась с Европой неким генетическим кодом. С разрывом этой связи Россия стала изгоем. И останется, даже после краха коммунизма. “Эти новые русские пацаны никогда не станут своими!” – заключает Иван.
Подарок судьбы
Февраль 1992-го, Мюнхен. Иван ищет работу. И не находит. Он пишет сотни “бевербунгов” (заявок), заполняет резюме, анкеты, просится на интервью, и отовсюду приходит отказ. Ему, российскому гуманитарию, в Германии ничего не светит. Даже с его языками. Ни в университетах, ни в гимназиях – нигде. Работы мало и для немцев. Каждую позицию немцы высиживают годами. Он ходит регулярно в Арбайтсамт на Капуцинерштрассе. Сидит в длинных очередях к чиновнику-бератеру, ведет бестолковые беседы. Ему предлагают перековаться на компьютерного графика, но он понимает, что в сорок лет…
А журналисты в Европе живут плохо. Особенно газетные. Он посещает их собрания. Большинство мечтает получать тысячу марок в месяц – это прожиточный минимум. За большую статью в газете платят двести марок, но это целая неделя работы.
Короче, в этой области ему грозит влипание по полной.
В один из визитов в Арбайтсамт он безо всякой надежды роется в картотеке и натыкается на объявление. Требуется редактор со знанием русского, английского и немецкого языков. Работа привычная, зарплата выше среднего. Он выписывает шифр объявления и подает бератеру безо всякой надежды. Тот вытаскивает ему распечатку. Это радио “Свобода”/ “Свободная Европа”. Знакомое слово, звучит как заоблачный мотив.
Иван на всякий случай посылает “бевербунг”. Как делал сотни раз. И забывает про это. Через пару недель приходит письмо: его просят связаться с отделом кадров радио “Свобода”. Сердце забилось: неужели? Он набирает телефон, и женский голос приглашает его на собеседование к директору русской службы Владимиру Матусевичу.
С бьющимся сердцем он подходит к уже знакомому зданию: белый бетонный забор на Оттингенштрассе, всюду камеры наблюдения, проходит немецкую охрану, ждет в холле. Выходит секретарша, ведет его к шефу русской службы Матусевичу. Владимир Матусевич – мужчина средних лет с брезгливым выражением лица. Состоявшийся советский эмигрант. Матусевич сидит, откинувшись в кресле, нога на ногу, почесывает в затылке, весьма уверен в себе. Вопросы конкретные: “Откуда вы, что делали в Союзе? Почему вы здесь, но тот ли вы, за кого себя и т. д.”
Иван отвечает четко, как в армии. Он знает, что прямота завоевывает доверие. Судя по всему, даже у кислого Матусевича ответы не вызывают отторжения. Кажется, речь идет об отделе новостей. Поколебавшись, Матусевич ставит визу.
Во время разговора Матусевич странно смотрит на него. Наверное, они виделись в Москве. Иван вспоминает: “Бюро пропаганды советского кино”, рядом с его домом у метро “Аэропорт”. Матусевич там работал редактором: он видел его, унылого и бледного чиновника с потертым портфелем. Потом Матусевич смылся на Запад во время турпоездки. Кажется, в Швецию. И вот такое преображение.
После визита к Матусевичу следует проверка на профпригодность в службе новостей. Его сажают за стол, дают два английских текста на перевод. Из мировых пресс-агентств. Что-то про Папу Римского и Приднестровье. Рядом словари. Как советский редактор, Иван понимает, что в написании “Иоанн-Павел II” нельзя ошибаться. Также надо правильно писать имя турецкого террориста Мехмета Али Агджи, который подал на апелляцию. Он все сверяет по словарям и шепотом советуется с сотрудником службы – пожилым диссидентом Аркадием Полищуком. Что касается Приднестровья, или по-западному Трансднистрии, то тут все проще. Когда переводы готовы, его ведут в кабину читать. Записывают голос, слушают. Кажется, они довольны.
Следующий этап – Первый отдел, секретка. Это в самом конце коридора, на первом этаже. Его встречает сам шеф отдела – Ричард Дженнингс. Предлагает сесть. Дженнингс – мужчина лет пятидесяти, с ровно подстриженной бородкой и умными глазами. Совсем не похож на американца. И на привычный образ цээрушника. Он говорит Ивану: “Ну как, прошли экзамен?” Потом проходится по биографии и карандашиком уточняет моменты в листочках, которые лежат перед ним: “Наверное, вы были агентом КГБ?” – Иван задумывается, но инстинкт подсказывает ему правильный ответ: “Я – аналитик, я делал анализы для тех, кто платит: МИД, ЦК КПСС, а нынче – даже для канцелярии бундесканцлера”.
– Ну что же, не стыдитесь этого, – с улыбкой кивает Дженнингс, – у нас тут половина сотрудников работала на госучреждения. И вот теперь они прекрасно трудятся на ниве свободного вещания. – Он, кажется, приятно удивлен, что Иван не скрывает своих знаний. – А где вы проходили свой клиринг как перебежчик, у немцев? – Так точно. – А почему не у американцев? – Я к вам попробовал сунуться в Вене, но меня не взяли из-за визита Горбачева. – Так-так, – он помечает пункт, чтобы перепроверить. – А где был клиринг у немцев, на Штарнбергском озере? На той самой вилле? Понятно. – Он делает еще одну пометку, потом расспрашивает про работу Ивана в Будапеште, как он очутился в Австрии, в Германии. И под конец – об общих интересах и предпочтениях.
Дженнингс, видимо, доволен результатом беседы. Он хвалит Ивана за откровенность, жмет ему руку и делает напутствие: “Учтите, “Свобода” – не простая станция, здесь эмигранты ненавидят друг друга. Главное – оставайтесь самим собой. Мне нравится ваш английский”. – “Правда?” – “Да-да, здесь многие считают, что владеют английским, но это просто смешно. Счастливо поработать!”
Иван снова чувствует, как ему легко с разведчиками – русскими, немецкими, американскими. В отличие от политиканов и администраторов всех стран они все понимают с ходу.
Оформление проходит быстро. Еще через неделю ему пересылают контракт. Он поражен: ему кладут семьдесят тысяч марок в год и массу привилегий – страховку, пенсию, отгулы и т. д. Такого льготного режима, как на “Свободе”, нет ни у кого из западных журналистов.
Станция
Дом на Оттингенштрассе, 67 окружен мощным бетонным забором, по всему периметру установлены аппаратура наблюдения, электрическая сигнализация. Бывший военный госпиталь расположен идеально: спереди открытое пространство, теннисные корты, сзади – ручей и рощи Английского парка. Впрочем, это не всегда спасает. В 1981 году взорвали бомбу.
Маша Тофан из отдела новостей рассказывает: “Это было ранним утром 21 февраля 1981 года. Заканчивалась ночная смена, сотрудники сидели за телетайпами, зевали. Внезапно раздался взрыв: все попадали со стульев. Взрывной волной вышибло стекла, и многих поранило осколками. Диверсию приписывают Карлосу “Шакалу”. Или швейцарскому террористу Бруно Брегету. Возможно, что сработала чехословацкая разведка СТБ”.
Но это – единичный случай. А в остальном все тихо, спокойно, уютно. Сотрудники приезжают сюда на своих машинах (парковка во дворе) либо на трамвайчике до остановки Тиволиштрассе, где теннисные корты. Поскольку Английский парк – прямо за воротами, традицией становится ходить в теплые дни к Китайской башне и там располагаться на воздухе с кружкой пива. Мужики сидят, потягивают пивко, греются на солнце, созерцают задницы велосипедисток, а время рабочее идет.
Зарплаты на станции намного больше, чем в среднем по Западной Германии. Для тех, кто прибыл из России, Америки и прочих стран, есть хаузинг – бесплатное жилье. Лишь те, кто нанят в Мюнхене, лишены такой привилегии. Иван относится к этому меньшинству.
Особенно жирует американское начальство, оно не платит налогов в Германии, живет на виллах, имеет казенные ковры, рояли, мебель.
Зарплату переводят регулярно. Иван не доверяет банкам и просит выдавать наличкой. Бухгалтер – англичанин Макс, он “голубой”, отсчитывает деньги с очаровательной улыбкой. Его сформировал Лондон 60-х, Карнаби-стрит и вся культура рок-н-ролла. Ему привольно в Мюнхене, где либеральная гей-сцена и устраивает тусовки сам Фредди Меркьюри.
И Макс, и другие западные люди здесь отдыхают. Они, конечно же, снисходительно смотрят на советских варваров – на власовцев, на неопрятных диссидентов из СССР, на среднеазиатов и кавказцев в тюбетейках и папахах – сотрудников “бабайских” редакций. Однако высокая зарплата и близость Английского парка смягчают несоответствие культур. Все сотрудники станции живут на островке стабильности и благодушия, даже по западным понятиям.
Иван делает вывод: никогда еще эмигранты из России не жили так хорошо, как в годы “холодной войны” на станции “Свобода”. И это чувство экономической свободы толкает их на авантюры. Имея зарплату в пять, шесть, восемь и даже десять тысяч марок, они начинают спекуляции с недвижимостью. Покупают квартиры, потом продают, несут убытки, поскольку опыта нет. Немцы с усмешкой наблюдают за этими представителями ост-блока, которые пытаются вести себя как настоящие западные люди.
Иван делает вывод: никогда еще эмигранты из России не жили так хорошо, как в годы “холодной войны” на станции “Свобода”. И это чувство экономической свободы толкает их на авантюры. Имея зарплату в пять, шесть, восемь и даже десять тысяч марок, они начинают спекуляции с недвижимостью. Покупают квартиры, потом продают, несут убытки, поскольку опыта нет. Немцы с усмешкой наблюдают за этими представителями ост-блока, которые пытаются вести себя как настоящие западные люди.
Сотрудники ржут над Юлианом Паничем, который купил усадьбу в Штатах и вынужден был бросить ее, поскольку она стояла вплотную к свиноферме: пронзительный запах отгонял потенциальных покупателей. Те, кто в Мюнхене, тоже пролетают: приобретают квартиру где-нибудь у Восточного вокзала, и стук колес снижает в разы ее стоимость.
Один из многих актов коллективного безумия происходит в 1994-м, за год до переезда в Прагу.
Повинуясь некоему стадному инстинкту, все сотрудники российской, украинской и других служб покупают квартиры в Аугсбурге. Под монастырь их подводит яркая женщина-маклер, она обволакивает их крепчайшими духами, соблазняет возможностью списать налоги и кредиты. Вскоре выясняется, что маклерское бюро – липовое, и все попавшиеся на уловку сотрудники потом бегают от судебных приставов.
Эмигранты стремятся всячески повысить свой статус: многие отдают детей в американскую школу на Штарнбергском озере, поскольку там занимаются верховой ездой. И совершают ошибку. Детишки болтают по-английски, но плохо знают немецкий.
Они также начинают разбираться в винах. Нюхают подолгу бокал с красным, определяя – “шато” или не “шато”. Еще недавно пили портвейн и водку, и тут – чудеса вкуса.
В этом смысле Ивану симпатичней сотрудники “бабайских” редакций. Психика тюркских народов еще не подточена алкоголем и эгоизмом. Они готовят дома плов и не строят из себя европейцев.
До 1967 года радио “Свобода” занимало старое здание аэропорта Обервизенфельд, но, поскольку это место понадобилось для Олимпийских игр 1972 года, станция переехала на другой берег Изара в район Богенхаузен, а затем – на Оттингенштрассе.
Финансируясь ЦРУ, а затем Конгрессом США, станция подчинялась немецким трудовым законам. Сей факт создавал массу гротескных ситуаций. Бисмарковский немецкий социализм обеспечивал права трудящихся, и этого американцы, привыкшие hire and fire (нанимать и увольнять), не понимали. Но здесь сотрудник подписывает трудовое соглашение, и по немецкому закону его нельзя уволить. А в случае увольнения начинается суд. Для многих десятков сотрудников немецкий суд становится триумфом справедливости, а также способом обогатиться.
Обычно это происходит так: “несвидомый” с немецкими законами новый американский начальник проходит по коридорам, видит пьющего чай с коньяком сотрудника и кричит: “Ты уволен!” Тот, усмехаясь, продолжает пить чай. Потом идет домой на больничный и подает в суд. Суд может состояться через два-три месяца, а может и через год. Немецкий суд еще ни разу не поддержал американского хозяина. Вердикт обычно один: восстановить и выплатить компенсацию за моральный ущерб. Компенсация большая – полмиллиона, а то и миллион марок.
Все сотрудники подчиняются профсоюзу – Betriebsrat. Обычно выбирают немца – из числа сотрудников или охраны. Немцы очень добросовестно защищают интересы трудящихся. Иногда в Betriebsrat включают энтээсовцев, диссидентов, нацменов.
Американское начальство ненавидит эту систему, но вынуждено смириться. Лишь в 1995 году им удается перевести станцию в Прагу. Там начинается подлинный разгром старых кадров. Уходят невропаты-диссиденты, сивоусые бандеровцы, хромоногие власовцы: все их внутренние конфликты смыты волной перемен. Набираются ушлые, беспринципные ребята из Москвы и Киева. Они готовы работать безо всякой социальной защиты. Страница перевернута.
Психология гомо совьетикусов удивительна: они, придыхая, защищают интересы Запада, при этом со слезами вспоминая о России. Свою неудержимую страсть к стяжательству выдают за любовь к свободе. Проклятия и комплименты в адрес США чередуются с завидным постоянством в советских привычках.
Один из критических наблюдателей пишет: “Радио “Свобода” – громадная лаборатория. Американцы наблюдают за этими насекомоядными – выходцами из СССР. Под лупу смотрят, как схватываются в пустых баталиях энтээсовцы, монархисты, правозащитники, дети национальных окраин и прочие гуманоиды. Это уморительное зрелище, но интересно, что оно в точности предвосхищает процесс, который пойдет во время Перестройки и на постсоветском пространстве”.
В кантине советские люди пьют чай, пиво, шнапс и бьют друг другу морду по разным поводам. Татарин машет палкой, грозит прибить энтээсовца. Тот, в свою очередь, клянет сионистов. На все это начальство взирает с отеческой, покровительственной улыбкой. Драки в кантине – это производственная необходимость. Американцы даже не против, чтобы в рядах этой публики работали агенты КГБ и прочих спецслужб.
Все тот же неустрашимый Антон Брехман объясняет ему суть заговора: англо-саксонские элиты никогда не смирятся с ролью России в мире. Это они организуют внешнее управление. Настоящий центр мировой власти не в Вашингтоне, а в Лондоне. Если надо, они переведут его из Штатов в Китай. На самом деле, мондьялистам не нужен американский народ. Америка – великая, но безголосая страна. Население не имеет никакого влияния. Американский народ – основа пирамиды, ее биологическая база. Атомизированные, наивные америкосы, которых мы (свидомые) называем пиндосами. Однако они через лондонских хозяев поставлены управлять бабайскими народами. Россия их устраивает только как сырьевой придаток или колония.
Радио – лаборатория психологической войны с Россией, и эта функция важнее, чем вещание. И даже измены, подобные тумановской (об этом – позже), входят в изначальный сценарий.
Это “опытная пробирка”, где представлены все народы СССР. Националисты и либералы, евреи и антисемиты, весь спектр мнений искусственно поддерживается. Такова тайная программа ЦРУ. Еще никто не был уволен за свои убеждения. Немец-энтээсовец Глеб Рар и еврей-социалист Вадим Белоцерковский спокойно уживаются друг с другом.
На вопрос, где центр принятия решений, Брехман не задумываясь отвечает: “Посмотрите на карту! На восточное побережье США. Там, где проходят атлантические течения. Игла Кащея воткнута в Вашингтон. Вот где вибрирует ариманическая энергия атлантизма!”
– А при чем тогда Лондон? – недоумевает про себя Иван.
Отдел новостей
Иван С. направлен в отдел новостей. Его приветствуют Маша Тофан, Илона Шварц и Шура Финкельштейн. Они открыли бутылку шампанского “Мумм”, чокнулись с новоприбывшим, закурили. “Мы все на станции немного снобы, неприкасаемые рыцари “холодной войны”, – говорит Тофан. – За успех нашего безнадежного дела, лишь бы платили”, – добавляет Илона Шварц.
Когда-то в новостях работал сам Гайто Газданов. Работа не пыльная, но имеет свою специфику. Иван сидит за компьютером немного устаревшей модели – зеленые буковки мигают на черном экране. Копи-герл приносит ворох новостей на английском – из центральной редакции. Он раскладывает все эти вырезки – обобщения из Ассошиейтед Пресс, Рейтер, Франс-пресс и прочих агентств, решает, что отобрать. Новости однообразны: кризис в Приднестровье, решение Крымского правительства, протесты на Кавказе… Гораздо интереснее начавшийся процесс приватизации в России. Он думает: “А где мой ваучер? Быть может, меня лишили гражданства?”
Брать новость надо из трех источников. Сомнительное – по боку. Вопросы – к главному редактору. Обычно – американцу. Тональность – сдержанно-критическая, антисоветская, но без чрезмерного пафоса. Короче – новостная рутина. Новостников называют телеграфистами. Ввиду присущей их работе монотонности и ударам по клавишам, напоминающим морзянку.
Напротив сидит немолодой американский редактор Джон. Он периодически засыпает, встряхивается, пишет дальше. Он уже пятнадцать лет в Мюнхене, стал европейцем, терпеть не может Штаты. Говорит, Америка превратилась в “третий мир”. Джон все списывает с агентства Рейтер и все равно делает ошибки. Иван предпочитает напрямую брать новости из первоисточника.
Из новостей он выбирает то, что кажется ему приоритетным, быстро шлепает русский текст на компьютере и шлет на принтер. Копи-герл или копи-бой приносят распечатку. Новости идут каждые полчаса. Большие – каждый круглый час, короткие – в половину. Он собирает выпуск за пару минут до эфира и вызывает диктора.
Приходит диктор. Иногда Денис Пекарев, иногда Юра Дерябкин, иногда многодетный израильтянин Бурштейн. Диктор исчезает в кабине. В это время ничто не мешает выйти покурить.
…Курилка, коридор, кантина. Особый мир. Здесь можно почувствовать дух станции. Поспорить, потрепаться, посплетничать. И вернуться за компьютер с чашкой кофе.