— А зачем она вам? — наивно спросил Сережка.
— Зажигалки буду из нее делать. Особенные. Знаешь, как пойдут!
— Вот-вот! Знаем, где ты их делать научился, — многозначительно заметил Крылов.
Настоящего клева не было. Рыбы на уху едва хватило. Так домой в поселок с железякой одной и явились. Зато речным туманом вдоволь надышались, да и комаров покормили на славу. Им ухи не требуется.
Иван Кузьмич потом так рассказывал:
«В поселке у базы геологов Коми филиала Академии наук мужики галдят. И среди них одна баба, приезжая, в штанах, а коса на голове вроде венком закручена.
Сережка окаянный, не спросясь, к геологу шасть и про находку рассказывает. Тут геолог-мужик и баба с ним к Федьке Бурунову направляются. Так и так, мол, давай покажь.
Бурунов свое:
— Моя вещь, не отдам, зажигалки делать буду.
— Да зачем вам зажигалки? Если камень стоящий, я зажигалку свою отдам, японскую, с пьезокристаллом, вечную.
А Федька Бурунов интересуется, почем такая в Москве стоит.
— Да ее за деньги не купить там, — геолог говорит и зажигалку вынул. Видная она, видать, впрямь заморская. Чуть надавил — огонь вспыхивает, чиркать не надо.
Показал Бурунов железяку. Очень она их удивила, но виду они не кажут, темнят. Бурунов даже забеспокоился. Не передумали ли. А геологи все переглядываются. И тут не выдержал он, фистулою спрашивает:
— Махнем? Али как?».
Сделка состоялась. Серебристая находка перешла в руки геологов. Но о ней еще долго судачили в поселке Ертом, расспрашивая и Ивана Кузьмича, и Федора Бурунова, и Сережку Зернова. Впрочем, он вскоре ушел в армию.
Прошли годы. Сергей Зернов вернулся из армии и поступил в Московский институт стали и сплавов, закончил его и стал работать сменным инженером на столичном заводе «Серп и молот».
В 1984 году он получил из Ертома письмо от Ивана Кузьмича Крылова, старик напоминал о вашкской находке и просил Сережку узнать там в столице судьбу «железяки», найденной на берегу Вашки, потому что проезжие геологи из института Коми филиала Академии наук сказали ему, что отослали еще тогда диковинку в Москву, потому что она чем-то необыкновенная. И Кузьмич, несмотря на свои 80 с гаком лет, «железякой» интересуется.
На Сергея как бы пахнуло лесным ароматом, предутренней речной свежестью, дымком костра и всеми лесными запахами захолустного, но такого дорогого сердцу Ертома с его деревянными домиками и столь разными, но так знакомыми людьми.
И он начал поиск.
Один только перечень почтенных учреждений, занявшихся исследованием находки, должен был говорить сам за себя.
Прежде всего побывал Сергей Алексеевич в своей альма-матер, в Московском институте стали и сплавов, повидался с заведующим одной из кафедр, любимым своим профессором, который и помог ему найти все три куска расчлененного обломка.
В Институте ядерной геофизики и геохимии отпиленную часть знакомого обломка показывал ему заведующий лабораторией Валентин Иванович Миллер, говоря:
— Зная, Сергей Алексеевич, где и кем вы работаете, хочу сообщить вам, что при исследовании этого удивительного образца мы применяли самые тончайшие и современные прецизионные методы.[7]
— Из чего же состояла наша «железяка»?
— Железяка вы сказали? — усмехнулся ученый. — Должен вам сказать, что железа в ней обнаружено чуть-чуть десятых процента, но что удивляет, окислов железа при этом, непременно сопутствующих железу во всех земных сплавах и породах, в образце не оказалось совсем, словно он не земной.
— Я еще и тогда подумал о космическом спутнике.
— О спутнике ли? — многозначительно сказал Миллер. — Дело в том, что образец состоит из редкоземельных металлов: церия 67,2 процента, латана (опять без чрезвычайно трудно отделимых от него металлов латановой группы) 10,9 процента, неодима 8,78 процента. Поражает чистота этих редкоземельных составляющих.
Побывал Сергей Зернов еще и в Научно-исследовательском институте геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского, где получил подтверждение диковинного состава образца с добавлением, что вкрапления урана, без всяких следов его распада, говорят, что образцу не больше 100 000 лет! Это почему-то разочаровало Зернова. Но в Институте физических проблем имени С. И. Вавилова несколько прояснили вопрос о возрасте находки. По наличию в нем тория и следов его распада можно было с уверенностью утверждать, что ему не меньше[8] и не больше 100 000 лет.
У Сергея Алексеевича зрела гипотеза, и возраст образца в несколько десятков лет устраивал его больше, чем тысячелетия.
Он задал Валентину Николаевичу Миллеру вопрос о том, может ли этот образец быть метеоритом, и получил вразумительный ответ:
— Во-первых, форма обломка с острыми краями и четкими плоскостями излома не совпадает с формой метеоритов. Во-вторых, редкие земли в них встречаются так же редко, как и на Земле, и отнюдь не в чистом виде. И наконец, теоретически метеориты только редкоземельного состава существовать не могут.[9]
И тут зашла речь на любимую тему Зернова, о Тунгусском метеорите. Собеседники, для того, чтобы отбросить всякую метеоритную версию, сообщили ошеломляющую подробность: в слоях торфа, относящихся к 1908 году, обнаружено повышенное содержание редких элементов, а в годичных слоях деревьев того же года, продолжавших расти вблизи эпицентра взрыва, церия и лантана оказалось в 600 раз больше, чем в любом месте на Земле. Осев на почву, редкие элементы попали в древесину вместе с соками.
То, что находка не была метеоритом, Зернову стало совершенно ясно. Но родственность взорвавшегося над тунгусской тайгой тела и выпавшего на берег Вашки куска позволяла разыграться фантазии.
Сергей Алексеевич прекрасно знал, что после появления гипотезы о взрыве инопланетного космического корабля над тунгусской тайгой для объяснения тунгусского явления было выдвинуто чуть ли не сто гипотез. Ортодоксальными считались: упрямое утверждение, что это все-таки был метеорит, рикошетом отлетевший совсем в другое место, и особенно популярная среди астрономов бытовала гипотеза, выдвинутая еще Астаповичем в тридцатых годах, о взрыве над тайгой ледяной кометы. Были попытки академика Петрова объяснить взрыв мощностью в десятки водородных бомб, вторжением в атмосферу снежного облака с плотностью, в 100 раз меньшей, чем вода, игнорируя сомнительность прохождения такого облака через атмосферу. Были и смехотворные утверждения, будто в тайге тогда пробудился грязевой вулкан или в воздухе произошел газовый взрыв, как в несчастном американском челноке «Чэленджере». Все эти гипотезы не объясняли ВСЕХ аномалий тунгусской катастрофы, а только выборочные.
В 1983 году на юбилейном заседании комиссии по метеоритам Сибирского отделения Академии наук СССР в Красноярске по случаю 75-летия падения ученые пришли к выводу, что все ортодоксальные гипотезы не объясняют отмеченной очевидцами петлеобразной траектории словно бы «управляемого» тела, радиоактивности слоев деревьев и мхов, мутаций растений и насекомых, а также лучевого ожога на расстоянии почти в 100 километров, что свидетельствует о температуре в десятки миллионов градусов в точке взрыва, не говоря уже о стоявших в небе несколько суток серебристых облаках, освещавших по ночам отдаленные земли. Такую оценку состояния вопроса об изучении тунгусского взрыва дал академик Н. Васильев на президиуме Сибирского отделения Академии наук СССР в 1986 году[10] после тридцатилетних исследований группой ученых под его руководством района тунгусской катастрофы.
Всех этих многозначительных подробностей Зернов сообщать деду Крылову не стал (еще не поймет старик), написал ему, что «вашкскую железяку» во второй раз нашел и о ней есть что рассказать. И специально для того приедет он в отпуск с семьей погостить в Ертом и с дедом увидеться.
Так и произошло.
В августе 1986-го приехал инженер Зернов Сергей Алексеевич с женой Софьей и сынишкой Гришей (отцом ставшего знаменитым сто лет спустя академика Зернова), приехал в Ертом повидаться с жившими там старичками родителями.
У деда Кузьмича тоже гостил сын, Геннадий Иванович Крылов. У военных отпуск 45 дней. Так он и выкроил время и для Ивана Кузьмича.
Дед Крылов обрадовался, узнав о приезде Сережки Зернова, хотя тот набрался солидности и усы отпустил.
Затеял старик, несмотря на свои 80 с гаком лет, на рыбалку ехать.
— Там мне про «железяку» нашу и расскажешь, — объявил он.
Федора Бурунова в Ертоме давно не было. Переехал он в город, женился, остепенился. Говорят, жена из него человека сделала. Детей завел, о прошлом, да и о «находке» своей, должно быть, не вспоминает.
И опять у костра на берегу Вашки сидели трое.
И опять старенький, но все еще крепкий дед, привстав на коленки, перемешивал в котелке вечернюю уху (успели рыбы наловить!).
— Вот, Генка, — обращался он к сыну. — На этом самом месте мы и нашли «железяку». Федор нашел, был тут один такой, непутевый. Ты там в своей математике теоремы разные отыскиваешь, а мы… Федор, значит, у нас на глазах такую диковинку нашел, что и в сказке ни сказать, ни пером описать. Так или нет, Сережка, говори.
— Вам, Иван Кузьмин, особенно интересно будет, потому что вы еще с Куликом Тунгусский метеорит искали, а вашкская находка к нему отношение имеет.
— Тунгусский метеорит! — вскричал Геннадий Иванович. — Так это вроде Великой теоремы Ферма. Никак не докажешь!
— Однозначно пока ничего сказать нельзя, но рабочая гипотеза право на существование имеет. Из Сибирского отделения Академии наук СССР мне написали, что продолженная линия полета тунгусского тела проходит как раз через эпицентр катастрофы и через Ертом.
— Вот это да! — восхитился дед Крылов. — Это что? Железяка вроде сродни будет Тунгусскому метеориту? Мы там ни кусочка не нашли, а он тутока лежал, на бережку Вашки нашей.
— Не только вы там искали. Множество научных экспедиций. И сам Сергей Павлович Королев, академик, отец нашей космонавтики, свою экспедицию туда посылал, чтобы ему кусок инопланетного корабля нашли.
— К нам, в Ертом, надо было ему пожаловать. Мы бы приняли с почетом.
— Кто ж знал, что вашкинская находка и тунгусская ненайденная вроде сродни, — продолжал Зернов. — Это я теперь удивляюсь, когда, узнав про следы того, что там взорвалось, говорят, что с вашкинской диковинкой связь вроде есть.
— Какая така связь? — всерьез забеспокоился дед.
— Железяка-то ваша не железякой оказалась, а сплавом редкоземельных элементов, в чистом виде на Земле не встречающихся. И получили этот сплав будто бы не в земных условиях, нужны идеально чистые редкоземельные порошки и давления в сотни тысяч атмосфер. У нас таких технологий нет.
— Так, может, в Америке или где? — настаивал дед,
— И в Америке не умеют такие дела делать. Ведь вы сами, Иван Кузьмич, определили, что железяка из кольца, цилиндра или из шара выбита, а диаметры их метр с лишком.
— Это верно, помню. Я, как саперским взглядом глянул, сразу определил. Если в столице инженера к тому же пришли, знать, нет мне выхода в расход с годами. Вот так-то!
— К этому самому и пришли специалисты. Так где же такую штуковину сделать могли?
— Чудно! Выходит, из поднебесья к нам, что ли, кто жаловал?
— Это и называется, Иван Кузьмич, гипотеза.
— Гипотеза? А с чем ее едят? Сколько лет живу, а не пробовал. Уху из нее сварить можно или как?
— Уху из нее варят и даже обжигаются на ней. Спор идет несусветный, есть ли разумные где в небе, кроме нас?
— В небе-то может быть. А вот на Земле-то не очень…
— Вы, папаша, не обобщайте, — вмешался сын деда Крылова, натягивая на голые руки офицерский китель, спасаясь от гнуса.
— А чего там! Разумные разумно на Земле жить должны, а и у нас, и за океаном «разумные» невесть что учинить готовы!
— Вот прилетят к нам еще разок, как в 1908 году, и нас рассудят, заметил младший Крылов.
— Боюсь, Геннадий Иванович, вы не правы, надеясь на постороннее вмешательство из космоса.
— На бога надейся, а сам не плошай, — назидательно произнес дед Крылов.
— Это верно, — согласился Сергей Алексеевич Зернов. — Оплошаем, так гостям из космоса и смотреть не на что будет.
— Стало быть, они нам с неба «визитную карточку» пожаловали, на Вашкин берег сбросили, а мы и не раскумекали.
— В этом вся загадка. И как еще связать вашу находку с тунгусским взрывом?
— И к появлению десяти лун Джона Бигбю, разлетевшихся, как он определил, 18 декабря 1955 года.
— В день моего рождения, — обрадовался старик. — Вот это салют так салют!
— А вы, я вижу, следите за литературой,
— Мое хобби математика, но я люблю все удивительное. Особенно когда оно рядом.
— Ежели человеку не удивляться, жить скучно, — заключил дед.
Часть вторая ЛЕГКОКРЫЛАЯ
Глава первая НАДЕЖДА
В хмурый, насупившийся тучами день на берегу реки у самой воды, устремив на нее пристальный взгляд, сидела девушка с рыжеватой косой, спускавшейся по ее спине так, что песчинки пляжа смешивались с кончиками волос.
Своей позой, выражением тоски и ожидания девушка напоминала старинную картину — сказочную Аленушку.
Купальщики на пляже, приметив девушку в застывшей позе, деликатно не приближались к ней, предоставив ей без помех предаваться своим чувствам.
Стал накрапывать дождь, а она не уходила.
Заключенный хотя и в пластиковый скафандр, но по тесноте подобный средневековой «Железной деве», вершине изощренных пыток испанской инквизиции, Вязов не мог пошевелиться. Тело его ныло от перенесенных ушибов. Все сочленения скафандра, его механизмы, так же, как и радиоаппаратура, вышли из строя при таране Бережного. Но чувство невыполненного долга, роковой своей ошибки и черной безысходности заслонило собой все.
Если бы «святые отцы» инквизиции могли предвидеть, что подобие их изобретения для нравственных и телесных мук может вызвать еще и муки духовные, не идущие в сравнение с тем, что удавалось им причинить своим узникам, они пришли бы в священный трепет.
И вот спустя сотни и сотни лет человек, даже не ставший их жертвой, испытывал муки, о которых инквизиторы могли лишь сладострастно мечтать, воображая смертного, содрогнувшегося перед ужасающей надписью на воротах ада: «оставь надежду навсегда!».
Что может быть страшнее, мучительнее, невыносимее?
Вязову выпало на долю перенести именно эти мучения, не говоря уже о таких «пустяках», как боль от ушибов. У него не осталось никаких надежд ни дать о себе знать, ни быть обнаруженным в космосе, ибо не заметить такой пылинки земным приборам! Бессилие и безысходность. Это граничило с потерей веры в себя и отчаянием. Осталось ему лишь размеренно дышать, экономя жалкие запасы кислорода.
И не было ли потерей им власти над собой, жестом отчаяния, когда вдруг он импульсивно включил бесполезный двигатель скафандра, уничтожая бесценный для него кислород.
После такого «припадка безумия» и бессмысленного расхода кислорода ему предстояло, используя все известные ему способы экономного дыхания, выжить. Однако усилия его могли привести только к отсрочке неминуемой гибели.
После публикации во всех газетах загадочных сигналов из космоса компьютеры проделали мириады попыток, перебирая все возможные комбинации, но к осмысленному результату за истекшие сутки прийти не смогли, ибо не запрограммированы были на эвристическое, интуитивное решение загадки.
Но два московских мальчика, школьники, увлекающиеся старым радиолюбительством, повторяя давно забытые азы первобытной радиотехники, Саша Кузнецов и Витя Стрелецкий, кстати, едва вместе не утонувшие после падения у Ленинских гор «московского метеорита», угодившего в реку, обратили внимание, что принятые в инфракрасном диапазоне сигналы напоминают давно забытую после появления компьютерного радиотелеграфа азбуку Морзе. И если воспользоваться ею, то можно прочесть инопланетное послание как русское слово «Надежда».
Это детское сообщение было принято с недоверием. Как могли инопланетяне передавать в тепловом диапазоне, явно из космоса, русское слово, да еще по условной азбуке «допотопного» телеграфа?
Профессор Хьюш и другие скептики не хотели и слышать об этом, уверяя, что берутся при помощи забытых алфавитов прочесть заданное им слово не только по звездам, но и по огням ночного города!
Однако по-другому отнеслись к вспыхнувшему спору между скептиками и романтиками науки во Всемирном Звездном комитете, который более суток тщетно разыскивал отброшенного в космос и не обнаруженного там приборами русского космонавта Вязова-Джандарканова.
При всей невероятности передачи в инфракрасном диапазоне русского слова «Надежда» оставалось неясным, каким путем мог Вязов это передать, если послание было связано с ним?
Объяснение дал академик Зернов, который, превозмогая болезнь, примчался в Звездный городок.
— О чем тут размышлять? — гремел он, ворвавшись на непрерывное заседание Звездного комитета. — Все понятно, даже детям! Поистине простые решения доступны лишь ничем не засоренным мозгам. Сигнал пришел из космоса и скорее всего с околоземной орбиты. Параметры ее нужно тотчас запросить от профессоров Хьюша и Белл. Удар при таране, как мной подсчитано, не мог придать скафандру Вязова второй космической скорости, и он лишь обрел новую околоземную орбиту. Несомненно, мы имеем дело с сигналом, посланным Вязовым, который воспользовался азбукой Морзе, всеми забытой (впрочем, кроме меня!). Это помогло мне, увы, лишь проверить вывод двух мальчиков, а не прийти к нему самостоятельно. Наслоения общепринятого так велики в нашем сознании, что мы не воспринимаем ни нового, ни хорошо забытого старого.