Следующие несколько недель бездомного существования научили нашу беглянку распознавать, к каким людям можно было приближаться, а каких, напротив, следовало избегать. Сердобольнее обычно бывали женщины, и ей удавалось выклянчить возле разных магазинов и лотков то количество еды, которого ей хватало, чтобы не протянуть от голода лапы. В мясном магазине даже привыкли к тому, что она прибегает к дверям и выпрашивает косточку или немного сырого мяса, и здесь чаще всего ее мольбы оказывались услышанными. Люди пытались поймать ее, поскольку от внимательных взоров не ускользало, что этому бездомному щенку в экстренном порядке требуется помощь ветеринара, но приобретенный опыт привил собачке прекрасную реакцию, и она никому не позволяла даже коснуться себя.
Вопрос добычи воды временами доставлял больше хлопот, нежели проблема пропитания, но ей все же удавалось найти именно столько воды, сколько было нужно для поддержания жизненных сил, – в ведрах, лужах и канавах, на листьях кустов, в углублениях насечки канализационных люков. И все же день ото дня собака делалась все слабее. Голод и жажда делали ее мышцы вялыми, а места, где были ожоги, болели даже больше, чем прежде. На них вздулись огромные нарывы, которые пульсировали болью все ощутимее, по мере того как увеличивались в размерах. Рефлексы ее все более замедлялись, и с каждым днем вероятность того, что людям будет легко ее поймать, росла. О чем она уж точно не подозревала, так это о том, что местную полицию поставили в известность о плачевном состоянии одной маленькой четвероногой бродяжки, и полицейские тоже старались ее отыскать.
Однажды утром собачка уже не смогла подняться и выйти из своего укрытия, так что она была бы абсолютно беспомощной в тот момент, если бы кто-то увидел ее и захотел взять с собой. Она так устала бороться… Оставив попытки подняться, она со вздохом опустилась ниц. Казалось, что жизнь ускользает от нее, и мучительная жажда становилась все сильнее. Накануне ночью ей удалось отыскать гору полиэтиленовых упаковок, которые оказались весьма удобной и теплой постелью. И сейчас она просто хотела спать. Маленькая бродяжка вновь закрыла глаза, желая лишь одного – сдаться и навсегда покинуть этот мир.
Но ветер, подувший с той стороны, откуда всегда всходило солнце, чем-то встревожил больную собаку, и она подняла голову. Ее нос ощутил слабый запах воды! Нос поморщился, поскольку запах был каким-то не совсем правильным, в нем было что-то странное, но, тем не менее, это была вода! Пересохшие рот и горло молили о влаге, но больная не осмелилась на путешествие к далекой воде днем, поскольку была так слаба и беззащитна. Тот тяжелый день она посвятила отдыху, свернувшись клубком на своем ложе и собирая силы для решительного рывка. Когда стало темно и почти безлюдно, она медленно встала и вновь последовала за своим верным носом, который долго вел ее по улицам городка Грейт Ярмут, пока не вывел к пляжу. Лапы утопали в мягком песке, слабость мешала двигаться, но когда она осилила небольшой пригорок, то едва смогла поверить своим глазам. Там, прямо перед ней, были мили и мили воды, прохладной, чистой воды. Она шла к кромке, загипнотизированная сменой приливов и отливов волн.
Когда она добралась туда, волны стали то дотрагиваться до ее пальцев, то отбегать назад, словно играя или маня за собой. Она принюхалась. Вода по-прежнему издавала непривычный горьковатый запах, но жажда оказалась сильнее осторожности.
Она вошла в воду по самый животик, и после первых пощипываний вода заметно смягчала боль от нарывов, уже много дней покрывавших обожженную некогда кожу. Она опустила мордочку и начала лакать. Вкус у этой воды тоже оказался забавным. Она была соленой, но приятно холодила горло и гасила жажду. И хотя инстинкт подсказывал, что нужно остановиться, что это не та вода, которую можно пить много, она не в силах была удержаться. Несколько минут спустя собака, пошатываясь, вышла из воды с полным, распухшим животом, шлепнулась на песок, еще хранящий солнечное тепло, и провалилась в сон.
Именно там наутро ее и нашла одна добрая леди. Собачка попыталась вырваться, когда почувствовала, что ее берут на руки, но обессилевшее тело ее слушалось плохо, мышцы совсем ослабели, так что о долгой борьбе не могло быть и речи. Собака едва дышала. Она закрыла глаза и сдалась. Снаружи она оставалась холодной, когда женщина унесла ее, уложила в клетку на заднем сиденье белого фургона и, провезя через весь город, принесла в белую комнату. Здесь женщина переложила свою находку в маленькую клетку, застеленную теплым, пушистым белым бельем. Спасенная «пленница» даже не пошевелилась, когда прибыл ветеринар, который осмотрел ее и поставил внутривенную капельницу. Она лежала будто мертвая, пока ей вкалывали местный анестетик, подсушивали и забинтовывали нарывы. Женщина и ветеринар не знали, переживет ли собачка следующую ночь…
Глава 3 Моя собственная собака
В ту ночь, сидя в нашем норфолкском загородном доме, я и мой муж Тони пришли к выводу, что мы можем и должны дать кров еще одной собаке. Две у нас уже жили. Нисса была черной помесью колли и спаниеля, а у имбирно-белой пушистой Пери явно текла кровь рассел-терьера и колли. В то время у нас имелось предостаточно земли, и нам всегда было приятнее давать кров и еду собакам-найденышам, нежели выкладывать кругленькие суммы за породистых щенков, которые нередко оказывались болезненными. Гибриды-полукровки имеют более сильный иммунитет, поскольку в их генах присутствуют признаки двух и более пород. Кроме того, двери нашего дома были открыты и для собак-отказников. Это так приятно (и полезно для здоровья) каждый день выгуливать собак в поле или по лесным тропинкам, и мы не могли вообразить свою жизнь без собачьей компании.
За несколько лет до описываемых событий я потеряла своего особенного маленького пса, Снупи, при очень трагических обстоятельствах. Снупи был черным песиком, наполовину таксой, наполовину кем-то еще, мы так и не узнали, кем именно, – и он был моим верным другом. По традиции, судьба свела нас в Центре спасения животных. Он находился в загоне вместе с четырьмя озорными шестимесячными щенками спрингер-спаниеля. Ему было трудно привлечь к себе мое внимание в той обстановке, в эпицентре возбуждения и движения, но в итоге это ему удалось. Каждый раз, когда он пробирался на передний план, он запрыгивал на стену и тотчас буквально отлетал назад. Сотрудница центра, казалось, была удивлена моему выбору, но в то же время рада, что ее «гадкий утенок» теперь пристроен. Песик не был гадким, совсем нет, просто слегка непропорциональным по высоте и ни в коей мере не отличался аристократичностью. Его длинное тело держалось на довольно коротких ногах… Но с моей точки зрения он был само совершенство – ведь у него была умильная мордашка и огромные карие глаза. Я влюбилась в него с первого взгляда.
Снупи любил всех без исключения, однако меня он любил больше всех. Он следовал за мной повсюду, даже когда я ездила на Скае, своем уэльском кобе,[2] по близлежащим полям. Маленькие лапки Снупи бешено мелькали в воздухе, когда он изо всех сил старался не отстать от своего громадного четвероногого друга. При виде его мордочки сразу можно было понять, что он очень счастливый пес.
Как-то мы гуляли с ним, и вдруг на него налетело несколько грейхаундов, на которых не было намордников. Завязавшуюся борьбу едва ли можно было назвать честной. Снупи окаменел при виде их длинных, как у жирафа, ног и широко раскрытых зубастых пастей, стремительно приближавшихся к нему. Все, что я могла сделать, это лишь издавать в адрес Снупи ободряющие возгласы, в то время как он прорывался ко мне, а я бежала ему навстречу. Может быть, те собаки решили, что раз у него короткие ноги, то перед ними – кролик или заяц? Хвала небесам, он успел домчаться до меня целым и невредимым. Я подхватила его на руки, повернулась спиной к огромным собакам, от души надеясь, что уж я-то кролика не напоминаю! Их подоспевший к развязке конфликта владелец говорил, что его собаки не причинили бы никакого вреда моему Снупи, но принимая во внимание разные весовые категории, я не имела ни малейшего желания на практике убеждаться в его правоте.
Куда бы ни ехала семья, Снупи неизменно сопровождал нас, даже в отпусках, где он непременно очаровывал всех, с кем знакомился. Он был этаким маленьким джентльменом. Помню, как жена одного фермера, у которого мы остановились в Девоне, делала комплименты по поводу его «красивенькой шкурки». Он и вправду был самым солнечным песиком в целом свете. Ему также очень нравилось плавать в неработающем бассейне на той ферме, и обилие негодующих лягушек в этом бассейне его нимало не смущало. Он любил нашу раздражительную малышку Ташу, серого тибетского терьера, невзирая на ее брюзгливый характер, и она тоже любила его. В те времена членом нашей семьи стала и Пери. Она была одной из по-настоящему фотогеничных, симпатичных, но неряшливых собак; со Снупи они были большими друзьями. Снупи частенько лежал у меня на плечах, когда я отдыхала на диване; в такие минуты он напоминал мне какой-то гибрид попугая и котенка. Он забирался мне на плечи и уютно устраивался там на весь вечер. Это было сродни ношению тяжелого воротника из лисьей шкуры. К сожалению, Снупи прожил с нами всего три коротких года.
Я чувствовала себя ужасно виноватой в его смерти. У него была привычка приносить камни, и казалось, что он вполне здраво понимает, что делает. Он, бывало, даже нырял в быстротечный поток воды и выпрыгивал оттуда с камешком во рту. Я никогда не придавала этому особого значения и не думала, что это может быть опасно, но, к несчастью, оказалась неправа. Однажды Снупи проглотил камень. Мы не знали, что он сделал это. Камень оказался с острыми краями. В тот вечер у Снупи не было никаких признаков недомогания, но уже наутро ему стало больно и он стонал. Я спешно повезла его к ветеринару, и песика тут же направили в операционную. Я помню, как передавала его медсестре, а он с беспокойством оглядывался на меня.
– Все будет хорошо, – сквозь слезы пообещала я ему. Мы никогда не разлучались ни на день. Ему было всего три года, и вся жизнь еще была впереди.
В тот же вечер ветеринар позвонил мне и сообщил, что они извлекли камень из кишечника Снупи и, что хотя камень изрядно повредил ему внутренности, мой песик пришел в себя, и с ним все будет в порядке. Утром мне разрешили забрать его. Я была так счастлива! Ночь, казалось, не кончится никогда. Я почти не сомкнула глаз. Как и договаривались, утром я позвонила в клинику уточнить, что с ним действительно все нормально и его можно забирать. Администратор сказала, что ветеринар хочет переговорить со мной, и я сразу же поняла: что-то не так.
– Мне так жаль, – сказал он, и мое сердце екнуло. – Но вашему псу внезапно стало хуже, и несмотря на наши попытки спасти его, в полночь он умер. Видимо, камень причинил организму больше вреда, чем мы думали…
Мой мир пошатнулся. Моего маленького песика больше не было. А я так радовалась, что смогу забрать его, чувствовала такое облегчение от того, что с ним все будет хорошо, и тут вдруг оказалось, что я его уже никогда не увижу. Это был ужасный шок, особенно на фоне того, что мне уже сообщили, будто он шел на поправку. Они ведь сказали, что с ним все будет в порядке… Должно быть, это была моя вина. У меня было чувство, что я бросила его. Как бы глупо это ни было, но меня не оставляла мысль: если бы только я была с ним, все было бы иначе. Меня угнетала уверенность: он сдался потому, что меня не было рядом. Если бы я была с ним, то дала бы ему волю к жизни. Разумеется, это было не так. Ему ввели успокоительное, и он бы никак не узнал, что я была с ним, но все равно я винила во всем себя. Если бы только можно было пораньше понять, что он ранен. Если бы только… Должно быть, это самые худшие слова из тех, которые могут запечатлеться в сердце после подобной потери.
Что действительно сводило и даже сегодня сводит меня с ума, так это то, что я слышала, как он пару раз хныкал в ту ночь, но решила, что это всего лишь проявление его обычного отношения к Таше и Пери. Хотя они были стерилизованы, он-то оставался невредимым и не мог не пытаться пойти на зов природы. Случалось, он плакал, поражаясь своей неспособности сделать то, к чему призывала его природа…
Боже праведный, я даже прикрикнула на него тогда, когда посреди ночи он начал скулить, и он послушно затих. Только наутро я поняла, что мой песик испытывает небывалую боль. Именно это осознание и лишило меня покоя. Ведь я накричала на него, когда была так ему нужна. Что же он подумал? Нет, даже одна мысль об этом была невыносимой. Само собой, я бы сделала для своей собаки все что угодно, если бы поняла, что у песика что-то не так, о чем мне неустанно напоминал Тони. Как бы то ни было, но та ночь будет жить в моей памяти вечно, и я всегда буду желать, чтобы у меня была возможность перевести часы назад и изменить исход ситуации.
Я настолько обезумела в тот день, что отправилась верхом на Скае в пустые поля и стала звать Снупи, умоляя его вернуться домой. Без его маленького черного тельца, заполнявшего жизнерадостностью все пространство, везде было так непривычно пусто; как и любой переживший потерю близкого существа человек, я более всего на свете хотела знать, где он и все ли у него в порядке. Мне казалось, что я никогда не смирюсь с его потерей.
На том этапе я думала: больше никаких собак. У нас по-прежнему были общие, семейные собаки, но отныне у меня больше не было собаки, в которой бы я столь явственно ощущала родственную душу. Я действительно так считала, и так оно и было на самом деле. Пару лет спустя мы потеряли Ташу, которая ослепла в двенадцатилетнем возрасте; у нас появилась новая маленькая черная собачка по имени Нисса, очень похожая на Снупи. Она установила в наших собачьих рядах матриархат, и любые перепалки между собаками неизменно разрешала именно она. Нисса была милой, но не стала для меня собакой, которую я могла бы назвать особенной. Признаться, я и не хотела, чтобы у меня появилась еще одна такая собака. Это было бы слишком тяжело. Да, я любительница собак, но считала тогда, что уже никогда не захочу еще раз обзавестись своей собственной собакой, собакой только для меня.
И так продолжалось, пока я не встретила одного черного щенка-девочку, которую нашли на пляже в Грейт Ярмут едва живой от ожогов и обильного питья морской воды.
Глава 4 Возвращение домой
Собачка была озадачена. Все люди, которых ей довелось знать с самого рождения, казались злыми, однако, когда она проснулась на следующее утро, пускай и чувствуя себя пойманной всеми этими прикрепленными к ней трубками и ловушкой-клеткой, голос, который она услышала, звучал очень мягко и успокаивающе. Впервые за всю жизнь она ощутила, что человеческий голос влечет ее, причем настолько, что она задумалась: а может, это действительно какой-то добрый человек? Комната и все предметы в ней сверкали белизной и чистотой, даже одежда, в которую была одета женщина, была стерильно белой. Все это было так не похоже на то, что собачка видела прежде…
Мэгги Джонс работала в ярмутском Центре спасения животных вот уже 20 лет. За это время она перевидала множество жестокостей, которые давно заставили бы малодушного человека пуститься прочь от этого места, но она стиснула зубы и продолжала работать. Ей пришлось так поступить, поскольку ее любовь к животным была так велика, что просто не позволила бы вот так – взять и уйти. Она жила одна в крохотном домике без сада, что в некотором смысле было не так уж и плохо, потому как в противном случае она бы только и делала, что брала бездомных собак к себе домой.
Мэгги никогда не была замужем, детей у нее тоже не было, и всю свою энергию она отдавала спасению вот таких собак, вроде этой. Величайшим удовольствием ее жизни было пристраивать потеряшек в новые любящие семьи и смотреть, как они расцветают и обретают уверенность в себе под влиянием внимания и заботы в их новых домах.
Она не перестала бормотать ласковые слова, когда краем глаза заметила еле уловимое движение. Израненная собачка пришла в себя. Мэгги почувствовала, что в этом маленьком создании гнездится огромный страх. Утром, несмотря на всю свою слабость, когда Мэгги подняла ее с влажного песка, собачка поначалу отчаянно пыталась вырваться. Мэгги знала, что в таком деле спешка противопоказана. Собаку нельзя насильно заставить доверять тебе. И все же она почувствовала, что в этой черной собачке есть нечто особенное. Разумеется, все это были лишь интуитивные ощущения, однако она точно понимала, что собачке суждено сделать что-то особенное в своей жизни. Она была окружена своего рода ореолом особой значимости. Мэгги усмехнулась своим мыслям и сказала себе: «Эй, подружка, да ты, похоже, чокнулась!..»
Она продолжала журчать что-то успокаивающее, протирая столы и другую мебель, и медленно, но верно приближалась к клетке. Она не поворачивалась к ней лицом, потому что по опыту знала: когда собака напугана, лучше всего приближаться к ней спиной. По ее мнению, это было связано с жизненной энергией. Люди временами выделяют большое количество агрессивной энергии перед собой, передней частью тела, равно как и сильный запах, в то время как их спина, с точки зрения животных, более нейтральна и представляет меньшую угрозу. Наконец она прикоснулась спиной к прутьям клетки и поняла, что с этого расстояния собачка вполне может обнюхать ее. Она остановилась, сохраняя расслабленную позу и по-прежнему мурлыча что-то монотонным голосом, а потом прижала спину к клетке, дабы любознательный нос собачки смог пустить в дело свое невероятное обоняние и привыкнуть к ее запаху без особого страха.
Собачка была заинтригована тем запахом, которым был пропитан со спины халат женщины. Казалось, там смешались все на свете запахи: пахло собаками, кошками, незнакомыми химическими веществами, ватой, шампунем для волос, к чему примешивался еще и сладкий мыльный аромат лаванды. Верный нос ее не учуял никакой угрозы, да и сама женщина оставалась неподвижной и продолжала издавать негромкие звуки мягким журчащим голосом. Собачка ощутила и энергию, исходящую от тела этой женщины – спокойную, дружелюбную, совершенно лишенную какой-либо примеси тревоги или беспокойства. Несколько минут спустя женщина медленно повернулась лицом, но так и не взглянула прямо на собачку. Она держала голову склоненной и не торопясь протягивала руки к дверце клетки, чтобы отпереть ее. Собачка напряглась, но все еще чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы оставаться на месте. Состояние ее заметно улучшилось. Раны перестали так сильно болеть, и что-то подсказывало ей: этот человек нес ответственность за то, чтобы помогать ей.