Ария для призрака - Ирина Градова 21 стр.


Все свободное время Макс теперь проводил либо с отцом, либо в больнице у Кожухова. В состоянии Андрея наметилось улучшение, однако к нему по-прежнему не пускали. Симпатичные медсестрички не обходили музыканта вниманием и ухаживали за ним, как за собственным родственником. Пару раз Макс сталкивался в коридоре с Семеном Ворошило: режиссер приходил проведать Кожухова. Однажды Макс испытал потрясение, увидев, как из отделения интенсивной терапии выходит Тамара Радзинская – вот уж кого он не ожидал увидеть! Лицо актриса прятала за темными очками и надвинутой на лоб косынкой, из чего Макс заключил, что она не желает быть узнанной.

Со дня визита к бабе Маше и бабе Лене в компании Пушнина, во время которого с последним случился приступ, Макс не появлялся дома. Но сегодня, мучимый угрызениями совести, он решил-таки навестить старушек. На лестничной площадке столкнулся с бабой Леной, выносившей мусор. Она выразила бурный восторг по поводу его появления, но что-то в ее взгляде и манерах показалось Максу необычным: она старательно отводила глаза. Пройдя в комнату к бабе Маше, Макс увидел ее с журналом «Караван историй», одолженным у соседей: сама она ни за что не «разорилась бы на столь дорогое издание». Баба Маша обрадовалась приходу внука и принялась собирать на стол, одновременно справляясь о его делах в театре и о состоянии Андрея. О Пушнине она не спрашивала. Тогда Макс задал бабушке вопрос в лоб: ей что, настолько не понравился его отец, что она даже не хочет поинтересоваться, как он себя чувствует после перенесенного приступа?

Старушка застыла с нераскрытой скатертью в руках. Через минуту она положила скатерть на стол и, подойдя к внуку, присела рядом. Глядя на его расстроенное лицо, баба Маша некоторое время помолчала, собираясь с духом. Потом сказала:

– Дело не в том, что мне не понравился Анатолий Андреевич, – начала она, переведя взгляд на сомкнутые на коленях руки. – Мне он очень понравился, и я видела, как сильно ты к нему привязался. Поэтому я не хотела… Просто не знала, как сказать!

– Сказать что? – спросил Макс, предчувствуя недоброе.

Старушка снова посмотрела на внука. В ее глазах застыли боль и глубокая печаль. Она взяла его лицо в свои узловатые, сухие ладони и с видимым усилием произнесла:

– Мне очень жаль, милый, но Пушнин – не твой отец!

Максу показалось, что ее слова прозвучали в комнате, как выстрел. Пушнин – не его отец? Как такое может быть?!

– Как только я увидела ту фотографию, – продолжала баба Маша, – то сразу поняла, что это ошибка. Я не посмела вам сказать, ведь вы казались такими счастливыми!

– Фотографию? – переспросил Макс. – А что не так с фотографией?

– На ней – не твоя мать, – вздохнула баба Маша. – Та девушка чем-то на нее похожа, но мне-то лучше знать свою дочь! На снимке – не она. Так что у Пушнина был курортный роман с другой девушкой, а не с моей Настасьей, и значит, он – не твой отец. Но я думала в первую очередь о тебе, о твоем будущем. Такой отец, как Пушнин, – подарок судьбы, и я, честно говоря…

Макс вскочил. Части головоломки, крутившиеся в его голове с тех самых пор, как он увидел снимок, встали на свои места. Он вспомнил, где видел ту женщину раньше!

– Мне пора, баб Маш!

– Погоди, мы же…

Не дослушав, Макс чмокнул ее в морщинистую щеку и выскочил в общий коридор, на ходу срывая с вешалки куртку. Он вихрем пронесся мимо бабы Лены, направлявшейся к ним в комнату с подносом, полным сочных оладий.

* * *

В кабинет быстрым шагом вошел высокий мужчина под сорок. В глаза сразу бросались черные волосы и черные ухоженные усы. Одет он был щеголевато – в коричневый лайковый пиджак, из-под которого виднелась ослепительно белая футболка и кожаные брюки. Машинально бросив взгляд на его обувь, Анатолий Андреевич заметил, что ботинки на вошедшем дорогие.

– Семен Игнатьевич, милый вы мой! – радостно воскликнул мужчина, не обратив на Пушнина внимания. Широко раскинув руки, он двинулся на маленького доктора и сграбастал его в медвежьи объятия.

– Да уж, сколько лет, сколько зим! – рассмеялся Краско, обнимая незнакомца в ответ, но рук доктора явно не хватало, чтобы сделать это как следует. – Совсем ты меня забыл, милый друг, не заходишь!

– Так дела же, Семен Игнатьевич, все дела не пускают! – оправдывался тот, словно был школьником, а Краско – директором школы. – Больница, лекции, докторская, опять же…

– Слышал, слышал, – закивал пожилой врач. – Молодец, что решил-таки диссертацию доделать!

– Но ведь вы не просто пообщаться меня пригласили, так? Если я могу помочь…

– Можешь, – перебил Семен Игнатьевич, протягивая гостю тонкую папку. – Взгляни на это, будь любезен.

Тот с любопытством изучил содержимое.

– Так, результаты объективного осмотра… желтухи нет… билирубин повышен, но это ни о чем не говорит…

– Повышен уровень CA 19–9, – вставил Краско.

– Верно, но мы с вами знаем, что данный факт не всегда говорит о наличии рака поджелудочной железы!

– Тоже верно. Посмотри КТ.

– Чистая, никаких новообразований. Можно, конечно, попробовать ПЭТ[5], но и так ясно, что это – не моя проблема. Скорее по вашей части, Семен Игнатьевич?

– А теперь на это взгляни, – предложил Краско, передавая ему папку, привезенную Пушниным по его просьбе.

– Так, что у нас тут… Похоже, плохо дело – надеюсь, это не кто-то из ваших знакомых, Семен Игнатьевич? Трансабдоминальное УЗИ, билирубин зашкаливает… Эндоскопию не делали?

– Делали? – Краско переадресовал вопрос Пушнину. Тот пожал плечами.

– Понятия не имею!

– О, так речь о вас? Ну, не заметить процедуру эндоскопического УЗИ вы бы вряд ли смогли, ведь оно проводится под наркозом и вызывает малоприятные ощущения! Так-так… Что, больше ничего? Диагноз поставлен на основании УЗИ и анализов крови?

– Видимо, так, – кивнул Краско.

– Что ж, в принципе, все очевидно и так, однако в случае, когда речь идет о раке, требуется хотя бы биопсия! Где эти результаты?

– Их нет.

– Простите? Нет гистологии, но поставлен рак?!

– Скажи-ка, друже, я правильно понял, что ты впервые видишь этого человека? – спросил Краско, указывая на ничего не понимающего Пушнина.

Высокий мужчина внимательно посмотрел на Анатолия Андреевича и покачал головой.

– Не думаю…

– А вы, Анатолий Андреевич, – продолжал доктор, – встречались с моим молодым приятелем?

– Нет, – ответил Пушнин, – но к чему весь этот допрос? Куда вы клоните, доктор?

– Странно, что вы не встречались, – не отвечая, заметил Семен Игнатьевич, – потому что с ваших собственных слов я понял, что вас консультировал доктор Каретников. Это – доктор Каретников, – ткнул он пальцем в грудь молодого врача.

– Вы – Каретников?!

– Именно так, – кивнул тот. – Илья Викторович Каретников.

– Онколог? – уточнил Пушнин.

– Онколог-гастроэнтеролог.

– Но это… невозможно!

Краско успокаивающе похлопал его по плечу.

– Ну-ну, дружок, – произнес он, – к счастью, ваша ситуация не безнадежна. Слышали, что сказал мой юный друг?

– Что, собственно, происходит? – спросил Каретников. – Я знаю, Семен Игнатьевич, что вы любитель говорить загадками, но не пора ли приподнять завесу тайны?

– А происходит то, Илюша, что кто-то, назвавшийся твоим именем, поставил Анатолию Андреевичу страшный диагноз и предрек максимум несколько месяцев жизни. Первая порция исследований, которую я тебе показал, сделана здесь, в моей больнице. А другую якобы провел ты.

– Но это же анализы разных людей! – воскликнул Каретников. – Даже студент не смог бы ошибиться!

– Вот и я говорю, что речь не об ошибке! Постарайтесь припомнить день, когда вы впервые пришли к «доктору Каретникову», Анатолий Андреевич. Важно все: когда состоялась встреча, сколько раз вы у него консультировались и как он выглядел, разумеется!

Пушнин был уверен, что тот день не забудет никогда. Его давно беспокоили боли в области желудка, но он не доверял врачам и не любил ходить по больницам. Тем не менее боли усиливались, и скрывать их Пушнин уже не мог. Однажды у него случился приступ в присутствии совета директоров, и Артем Лагутенко посоветовал ему обследоваться. Пушнин понятия не имел, как это устроить, так как ни разу в своей сознательной жизни не обращался к врачам и смертельно их боялся. Последний визит в поликлинику он нанес, наверное, лет в десять – да у него даже карточки медицинской не было! Артем сам записал его на прием. Врач в поликлинике назначила необходимые анализы. Через несколько дней она сама ему позвонила и сообщила, что результаты ее беспокоят. Пушнин запаниковал и снова обратился к Лагутенко. Мать Артема умерла от рака поджелудочной железы, однако ее врачу удалось значительно продлить ей жизнь. Специалиста звали Илья Каретников. Артем взялся сам поговорить с ним и устроить консультацию, что оказалось делом непростым, так как очередь к нему была огромной и консультации расписаны на полгода вперед. Услышав от врача поликлиники слово «онкология», Пушнин не поверил собственным ушам. Такое кого угодно напугало бы до смерти, и в подобной ситуации люди соглашаются на все. Возможно, если бы Пушнин чаще ходил в поликлинику и был более сведущ в делах, касающихся здоровья, он бы удивился, получив звонок на дом от врача, видевшего его всего однажды. Удивило бы его и то, что ему не предложили провести анализы повторно, как обычно поступают в таких случаях: всегда возможна ошибка, а диагноз слишком серьезен, чтобы его ставить так легко. Но тогда Пушнина по-настоящему обеспокоило только слово «онкология», и за ним он не заметил других странностей. Войдя в кабинет с табличкой, на которой значилось: «И. В. Каретников», Анатолий Андреевич увидел немолодого, седого, весьма представительного мужчину в роговых очках, который поднялся ему навстречу. Саму беседу Пушнин запомнил плохо: доктор сыпал медицинскими терминами и тыкал толстым пальцем в какие-то документы, разложенные на столе.

– До чего же вы наивны, батенька! – воскликнул Семен Игнатьевич, дослушав до этого места.

– Да уж! – подхватил Каретников. – Вы же деловой человек, судя по всему, так почему просто не открыли Интернет и не посмотрели отзывы на форуме больницы? Там и фото мое есть, между прочим!

Действительно, как же он не подумал о самом очевидном?! Это невозможно объяснить ничем, кроме наваждения: видимо, страх перед ужасающей новостью оказался так силен, что перевесил здравый смысл. Беспомощность, которую испытывает пациент перед лицом болезни, не поддается логике.

– Кроме того, – продолжал Краско, – существует определенная процедура, когда человеку ставят подобный диагноз. Во-первых, больного ставят на учет в онкодиспансере. Даже если случай безнадежный, ему оформляется инвалидность! А вы даже не попытались обратиться к другому врачу, поверили первому встречному… Вы, конечно, не помните, в какой день все это произошло?

– Не помню, – согласился Пушнин, – но могу проверить. – Он вытащил органайзер, с которым никогда не расставался. – Так, это случилось чуть больше двух месяцев назад, двадцать второго… во вторник. Да, точно: вторник, одиннадцать утра.

– Я бываю в больнице по понедельникам, средам и пятницам, – сказал Каретников. – По вторникам и четвергам у меня лекции в Первом медицинском институте с десяти до четырех. Я понятия не имею, кто принимал вас во вторник!

Несколько минут все молчали, потрясенные чудовищностью сделанного открытия. Представить, чтобы какой-то врач намеренно ввел пациента в заблуждение, казалось невероятным! Наконец, доктор Краско прокашлялся.

– Я так понимаю, что это дело уголовное, – сказал он. – Мы должны довести до сведения соответствующих органов все, что нам известно.

– А что именно говорил вам этот лже-Каретников? – поинтересовался Илья Викторович.

– Ну, – протянул Пушнин, пытаясь припомнить, – например, что рак поджелудочной железы опасен тем, что его практически невозможно обнаружить на ранних стадиях. Он проявляется, когда уже, как говорится, поздно пить боржоми… Говорил, что при этом заболевании возникают мучительные боли, которые начнут постепенно усиливаться… Да, он сказал, что в моем состоянии бесполезно прописывать радио- или химиотерапию.

– Но хоть что-то он прописал?

Пушнин снова полез в ежедневник и, открыв нужную страницу, протянул Каретникову.

– Так… – пробормотал он. – Потрясающе! Семен Игнатьевич, впервые вижу, чтобы раковых больных лечили невероятным количеством различных обезболивающих, которые никогда не назначают вместе. Слава богу, что он вам морфин не прописал! Но я так полагаю, он и не мог этого сделать, потому что наш «коллега» – не врач. Из всех лекарств, имеющих отношение к онкологии, я вижу только «сегидрин». Его прописывают при лучевой или химиотерапии для облегчения состояния больных. Плакат про этот препарат висит в моем кабинете, так что при желании можно срисовать название оттуда. Я надеюсь, вы не успели употребить все эти рецепты? – спросил он, обращаясь к Анатолию Андреевичу.

– Я принимал обезболивающие по мере необходимости. Что толку пить лекарства, если тебе говорят, что жить осталось несколько месяцев!

– Опишите-ка еще раз этого «доктора», – попросил Семен Игнатьевич.

Пушнин повторил свое описание, пытаясь припомнить детали.

– Не представляю, кто бы это мог быть! – воскликнул Каретников.

– Ты думаешь, это кто-то посторонний? – спросил Краско.

– Напротив, это явно некто, работающий в нашей больнице. Посторонний не смог бы заполучить ключ от моего кабинета! Кроме того, он должен знать мое расписание, чтобы смело рассиживаться там, будучи уверенным, что я не появлюсь… Но я не могу вспомнить никого, кто соответствовал бы вашему описанию, – закончил он, обращаясь к Пушнину.

– У вас должна быть база данных, – заметил Анатолий Андреевич. – В отделе кадров хранятся личные дела персонала с фотографиями…

– Ну, это уже не наша забота – расследованиями заниматься, – сказал доктор Краско. – На вашем месте, друг мой, я бы пошел сейчас прямо в полицию и заявил о том, что с вами произошло.

– У меня идея получше, – пробормотал Пушнин, подумав о симпатичной женщине-детективе.

* * *

Пушнин и Макс сидели за столиком в кафе на Малой Конюшенной и молчали. Макс только что выложил Анатолию Андреевичу то, что узнал от бабушки. Умом бизнесмен понимал, что все, сказанное Максом, правда, но сердце отказывалось верить. За короткое время, что Пушнин знал парня, он успел так сильно к нему привязаться, что это известие стало для него ударом. Как раз тогда, когда с его души упал огромный груз: он не находится при смерти и при надлежащем лечении доживет до ста лет!

– Не понимаю, – пробормотал он, – Маргарита Григорьевна докладывала мне о каждом своем шаге при поисках моего ребенка – все сходилось!

– Все, кроме фотографии, – согласился Макс. – Только мои бабушка или мать могли сказать, является ли девушка на снимке той Анастасией, которая вам нужна. Баба Маша и мне не хотела говорить, чтобы не расстраивать… Вы должны найти настоящего ребенка.

Пушнин внимательно посмотрел на Макса. В самом деле, он ведь мог и не рассказывать! Кто узнал бы правду? Бабка не выдала бы внука, желая ему счастья, а других свидетелей нет, не считая матери. Синявская пыталась его остановить, говорила, что необходимо окончательно убедиться во всем, встретившись с Анастасией, однако Пушнин сам запретил ей это делать, боясь, что она как-то повлияет на сына, очернив Анатолия Андреевича в его глазах… Заполучить богатенького папашу мечтает каждый, но Макс повел себя неожиданно, предпочитая не вводить его в заблуждение.

– И я знаю, где искать! – прервал Макс размышления Пушнина.

– Кого искать? – не понял тот.

– Да ребенка вашего! Я знал, что уже видел где-то раньше девушку с вашей фотографии, только никак не мог вспомнить, где. А сегодня вспомнил!

* * *

Когда они подошли к Таниной двери, Пушнин на минуту остановился, прислонившись к перилам лестницы. Анатолий Андреевич понимал, что поступает правильно, но как же не хотелось отказываться от мысли, что Макс – его сын! Правда значения не имела. Он хотел ребенка, и если бы мог выбирать, то без всякого сомнения выбрал бы Макса! К сожалению, это не вопрос выбора. Поэтому Пушнин оторвался от перил и нажал на кнопку звонка.

– Это вы? – удивленно спросил Макс, узнав в человеке, открывшем дверь, следователя, с которым он разговаривал в больнице. – А где Таня?

– Заходите, – пригласил следователь и отступил, пропуская Макса с Пушниным в квартиру.

Войдя в гостиную, они увидели еще двоих мужчин – одного в гражданском, а другого – в полицейской форме. На стуле, сжавшись в комочек, сидела Таня. Ее лицо опухло от слез, и она мелко дрожала. Оглядевшись, Анатолий Андреевич заметил на стене портрет красивой светловолосой женщины. Это была Анастасия – такая, какой он ее запомнил. Пушнин перевел взгляд на девушку, которая сидела на стуле, обхватив колени руками. Внешностью она ничуть не походила на красавицу с портрета.

– Что все это значит? – спросил Анатолий Андреевич.

– Я – капитан Фисуненко, следственный комитет, – представился человек, открывший им дверь. – А вы, простите, кто будете?

– Анатолий Пушнин… Танин отец, – закончил он после секундной паузы.

Таня вздрогнула.

– Полагаю, я имею право знать, что здесь происходит? – продолжал Анатолий Андреевич.

– Имеете, – согласился капитан. – Ваша дочь обвиняется в убийстве Ивана Костомарова и покушении на убийство Андрея Кожухова.

* * *

– Невероятно! – пробормотала Рита. – Как ты на нее вышел?

Они с Женей сидели в кафе торгового комплекса на Академической. Только что Фисуненко рассказал ей историю задержания Татьяны Кислициной, оказавшейся дочерью Пушнина.

– Это было не так уж и трудно, – пожал плечами Женька, отхлебывая чай. – Я сразу решил сузить круг подозреваемых до тех, кто работал в труппе, а иначе выходило, что в деле слишком много совпадений. Я предположил, что девица из бара вполне могла оказаться убийцей: для выстрела из пистолета силы не требуется. Убийца не стал прятать труп далеко от машины. Это говорило о том, что, во-первых, он, возможно, не сумел оттащить его на достаточное расстояние в силу физической слабости, а во-вторых, находился в состоянии слишком сильного стресса, чтобы думать о последствиях. Кроме того, я говорил тебе, что в машине обнаружили длинные женские волосы. Экспертам не составило труда определить, что хотя они и натуральные, но тем не менее не содержат веществ, присутствующих в живых человеческих волосах. Это значило, что женщина была в парике из натуральных волос. Кто у нас носит парики из натуральных волос? Либо состоятельные дамы, которые вряд ли шляются по заведениям типа бара «Клеопатра», либо те, кто имеет доступ к театральному или киношному реквизиту. Это означало, что убийца вполне мог оказаться женщиной, работающей в труппе «Призрака». В любом случае бегать по злачным заведениям, имея лишь расплывчатый словесный портрет посетителей бара в вечер убийства Костомарова, не имело смысла. Поэтому я решил просеять членов труппы. Надо сказать, что Кислицину я подозревал менее других. Во-первых, она слишком незаметна, чтобы казаться способной на решительные действия. Во-вторых, и это самое главное, у нее отсутствовал мотив. Мотив, как известно, – двигатель преступлений.

Назад Дальше