– Это было не так уж и трудно, – пожал плечами Женька, отхлебывая чай. – Я сразу решил сузить круг подозреваемых до тех, кто работал в труппе, а иначе выходило, что в деле слишком много совпадений. Я предположил, что девица из бара вполне могла оказаться убийцей: для выстрела из пистолета силы не требуется. Убийца не стал прятать труп далеко от машины. Это говорило о том, что, во-первых, он, возможно, не сумел оттащить его на достаточное расстояние в силу физической слабости, а во-вторых, находился в состоянии слишком сильного стресса, чтобы думать о последствиях. Кроме того, я говорил тебе, что в машине обнаружили длинные женские волосы. Экспертам не составило труда определить, что хотя они и натуральные, но тем не менее не содержат веществ, присутствующих в живых человеческих волосах. Это значило, что женщина была в парике из натуральных волос. Кто у нас носит парики из натуральных волос? Либо состоятельные дамы, которые вряд ли шляются по заведениям типа бара «Клеопатра», либо те, кто имеет доступ к театральному или киношному реквизиту. Это означало, что убийца вполне мог оказаться женщиной, работающей в труппе «Призрака». В любом случае бегать по злачным заведениям, имея лишь расплывчатый словесный портрет посетителей бара в вечер убийства Костомарова, не имело смысла. Поэтому я решил просеять членов труппы. Надо сказать, что Кислицину я подозревал менее других. Во-первых, она слишком незаметна, чтобы казаться способной на решительные действия. Во-вторых, и это самое главное, у нее отсутствовал мотив. Мотив, как известно, – двигатель преступлений.
– Но мотив был?
– А то! Сейчас я расскажу тебе про Татьяну, которую не знал никто. Даже она сама недостаточно хорошо знакома с этой своей второй натурой, она только начала исследовать ее. Таня не из тех, кого запоминаешь, раз увидев… Да хоть двадцать раз посмотри – все равно не запомнить! Бывают такие люди: вроде бы и нет никаких уродств во внешности, а глазу зацепиться не за что. Зато мать Татьяны, Анастасия, была настоящей красавицей. Я видел портрет, сделанный каким-то питерским художником во времена ее юности, – это что-то! Закончила консерваторию, прекрасно играла на пианино, пела. Мечтала прославиться как классическая пианистка. Не получилось. После рождения дочери Анастасия почувствовала себя ущербной: подруги повыскакивали замуж, а она, самая красивая и, как ей казалось, более других заслуживающая счастья, оказалась матерью-одиночкой. У нее были мать и незамужняя старшая сестра, так что проблем с воспитанием дочери возникнуть не могло. Настя стала часто исчезать из дома, бегать по дискотекам. Иногда оставалась ночевать у подруг, а может, и не у подруг вовсе. Но мужика подходящего не встречалось. Она забросила музыку, ее все реже приглашали принимать участие в концертах. Мать хотела, чтобы Настя устроилась преподавать в консерваторию или, на худой конец, в музыкальную школу, но та отказывалась. Ей казалось, ее ждет большое будущее, просто счастье где-то задержалось и вот-вот ее найдет. А нашелся некий Глеб, к которому Анастасия вскорости переехала жить. Он имел отношение то ли к театру, то ли к кино. Родители его, люди состоятельные, души не чаяли в единственном отпрыске. Парень не работал и был у них захребетником. Он имел собственную квартиру на Васильевском, где они с Настей и поселились. Глеб оказался наркоманом со стажем. Он и Настю подсадил сначала на марихуану, потом пошла дурь потяжелее. К счастью для матери Насти, Глеб помер от передозировки. Вот тогда-то Анастасия и перепугалась по-настоящему. Она поняла, что, если продолжит в том же духе, кончит так же. В то время не слишком заботились о лечении наркоманов, да и денег в семье не водилось, поэтому Настина мать увезла дочь и внучку в деревню, в дом, доставшийся по наследству от деда. Там они прожили несколько лет. Таня росла, пришла пора отправляться в школу. Она находилась за четыре километра от дома, в соседнем поселке. Семья приняла решение возвращаться в город. Мать надеялась, что Настя излечилась от наркозависимости. Жизнь в деревне тяготила ее, и она радовалась возвращению и строила планы на будущее. Анастасия собиралась устроиться на работу в музыкальную школу и даже начала наводить справки, но тут ее разыскали бывшие друзья Глеба. Не надо думать, что они были шелупонью подзаборной, вовсе нет! Эти ребята относились к сливкам общества – дети академиков, артистов, высокопоставленных военных. Но их объединяла любовь к героину. И Настина жизнь снова покатилась под откос, и на этот раз мать ничего не смогла сделать. Беда в том, что Анастасия по какой-то причине оказалась более зависимой, чем ее приятели. Ей с каждым разом требовалось все больше и больше дури, а она стоит недешево. Иногда состоятельные друзья ссуживали Настю деньгами, но скоро им это надоело, и они предоставили ей выпутываться самостоятельно. И она выпутывалась как умела: таскала вещи из собственной квартиры. Приходила, когда матери нет дома, и обыскивала шкафы и комоды в поисках денег. Когда та стала прятать наличность у подруги или у старшей дочери, Анастасия принялась продавать вещи. Она вынесла из дома все: хрусталь, золото, единственное кожаное пальто матери, мало-мальски приличную обувь и покусилась на Танины вещи. Этого бабка вытерпеть не могла. Она сменила замки и отказалась впускать дочь. Соседка, которая помнит и Анастасию, и ее мать, говорит, что Настя порой приходила к вечеру, садилась под дверью и начинала выть, как собака, прося впустить ее в квартиру. Но мать оставалась тверда. Соседи несколько раз вызывали полицию. Полицейские приезжали, забирали Анастасию, а через несколько дней она возвращалась, и все повторялось. Кончилось дело плохо: в квартире, где Настя проживала в компании приятелей, случился пожар. Все сгорело дотла, погибли четверо находящихся там людей. В новостях сообщили коротко, что сгорел притон наркоманов. Таня осталась с бабушкой и теткой. Бабка надеялась, что все, о чем она мечтала для дочери, воплотится во внучке. Тем не менее девушке все время чего-то не хватало, чтобы стать хорошей классической пианисткой. Татьяна все равно могла продолжить музыкальную карьеру. Возможно, она не достигла бы высот, но сносно зарабатывала и занималась любимым делом. Но девушка предпочла бросить музыку и подалась на курсы визажистов-гримеров. Потом некоторое время работала в салоне красоты – кстати, слыла прекрасным мастером. А когда подвернулась возможность, Таня устроилась в труппу Семена Ворошило. С тех пор, как она пошла на курсы, у нее проявилась странная черта: ей нравилось искусство перевоплощения. Она обнаружила, что ее неприметная внешность легко поддается изменению. Таня могла стать яркой брюнеткой с вызывающим макияжем или блондинкой-барби. Она рисовала себе лицо и получала от этого ни с чем не сравнимое удовольствие. По натуре Татьяна – девчонка робкая, зажатая, с кучей комплексов. Однако, изменив внешность, она могла менять и манеру поведения, становиться развязной и доступной. Она выбирала места, где не могла встретить никого из знакомых. В барах типа «Клеопатры» Таня знакомилась с мужчинами и иногда проводила с ними ночь – только одну. Она не давала любовникам своих координат и никогда не появлялась в одном и том же месте дважды. Так она и подцепила Костомарова. Татьяна не собиралась его убивать. Напротив, едва завидев его, она чуть было не сбежала, испугавшись, что он может ее разоблачить. Но потом, поняв, что Костомаров заинтересовался ею и не знает, с кем имеет дело, Таня решила развлечься. В тот день он сильно обидел ее, обозвав «белой мышью». Она решила доказать этому надутому индюку, что «белая мышь» легко сумеет его возбудить. План был таков: переспать с ним, а потом открыться и посмотреть на его лицо, когда Костомаров поймет, кто перед ним! Только вышло иначе. Костомаров оказался извращенцем, любителем жесткого секса. На такое Таня не рассчитывала. До того, как начать игру, Костомаров похвастался ей пистолетом, который потом бросил на заднее сиденье машины. Он попытался пристегнуть Татьяну наручниками к дверце машины, и она поняла, что развлечение доставит удовольствие только ее партнеру. Завязалась борьба. Таня не справилась бы с Иваном: он был крупным мужчиной, да еще и выпил. Ей удалось вывернуться и достать с заднего сиденья пистолет. Она выстрелила, не целясь. Первая пуля застряла в обшивке автомобиля, вторая прошла рядом с сердцем. Костомаров был жив, когда Таня тащила его под мостик, но она об этом не знала. Он умер спустя несколько часов.
– Выходит, его смерть – случайность? – тихо сказала Рита, когда Фисуненко дал себе передышку. – Непреднамеренное убийство или, скорее, самозащита?
– Да, но не забудь препятствование следствию, сокрытие следов преступления… Если бы Татьяна вызвала полицию и объяснила, как все произошло, она могла бы выкрутиться: пистолет не ее, а Костомарова, в его машине нашли бы секс-игрушки, и ей бы поверили. Но она поступила по-другому.
– А в Кожухова-то зачем стреляла?
– Он тут вообще ни при чем, – усмехнулся Женька, допивая чай. – Татьяна решила избавиться от оружия. Мудрое решение, но она почему-то вознамерилась вернуть пистолет туда, куда его положил Иван в день, когда хвастался им перед всеми в театре. Он продемонстрировал пушку, и Андрей сказал, что Костомаров легко может отстрелить себе кой-чего, если будет таскать ее на поясе. Костомаров положил пистолет в ящик стола, у которого обычно гримировался. Потом он забрал его, но все видели, как он клал его туда. Если бы Таня, например, утопила пушку в речке или, скажем, закопала в лесочке, мы, возможно, и не вышли бы на нее. Но она поступила так, как поступила. Татьяна пребывала в шоке от содеянного. Пистолет находился у нее дома. Она поняла, что рано или поздно Ивана найдут, и решила избавиться от оружия. После работы Кислицина сгоняла за ним домой. Она думала, что поздно вечером в театре останется лишь охранник, и не могла предвидеть, что Андрей Кожухов задержится, а уж тем более – что он вернется в гримерку! Татьяна стерла со ствола и рукоятки пистолета отпечатки пальцев и положила его в полиэтиленовый пакет, чтобы не заляпать по дороге. Она намеревалась выложить оружие из пакета в ящик стола. За этим занятием Андрей ее и застукал. Ни он, ни она не успели ничего понять: Татьяна вряд ли соображала от страха, что делает. Она выстрелила, не думая, прямо через полиэтилен! Кстати, паричок мы обнаружили там же, в шкафчике. К счастью, она прятала его не дома, а то возникли бы осложнения с получением ордера на обыск квартиры: нам просто нечего было бы предъявить прокурору в качестве повода!
– Я напортачила с делом Пушнина, – вздохнула Рита. – Кто бы мог подумать, что Татьяна окажется его дочерью! Требовалось поговорить с бабушкой Макса, да и с самой Анастасией, прежде чем давать сведения клиенту. Я поторопилась, и это непростительно!
– Пушнин на тебя не в обиде: он говорит, что сам подталкивал тебя. Он – клиент, и его слово в деле – решающее. Кроме того, вряд ли старушенция стала бы с тобой откровенничать: она и слышать не желала о дочери и ее случайном курортном любовнике! С чего ты взяла, что она рассказала бы тебе правду? Даже если бы ты показала ей фото, это не значит, что она дала бы правдивый ответ. Ты не могла знать, что искомая Анастасия давным-давно умерла! Макс – единственный из рассматриваемых кандидатур, кто подходил идеально. Ошибки случаются, не стоит принимать это близко к сердцу.
Рита понимала, что Женя пытается ее утешить, ведь сам он вряд ли так оплошал бы!
– Я все думаю о Вере Ноткиной, – сказала Рита после короткой паузы. – За что ее убили? Мне кажется, что из-за моего неумелого расследования!
– Об этом я ничего не знаю, – покачал головой Фисуненко. – Дело ведет другой следователь. Очевидно одно: покушение на Макса Тропинина не связано с убийством Костомарова и ранением Кожухова. Кстати, как там твой боевой соратник?
– Кира? Ему предъявили обвинение. Я попросила Горохова защищать его на процессе.
– Григория Горохова? – присвистнул Женя. – Как тебе удалось его заполучить? А, знаю, старая любовь не ржавеет?
– Ты о чем?
– Не смеши меня, – фыркнул Женя, – он же всегда к тебе неровно дышал! Так и ел тебя глазами, когда ты шла по коридору… У вас ведь даже вроде что-то намечалось?
– Это было давно и неправда, – быстро ответила Рита, не имея желания обсуждать Гришу с Фисуненко.
– Что ж, Горохов – отличный адвокат. Если твой парнишка невиновен, его оправдают. Только влетит это в копеечку: Горохов – рвач. Если, конечно, по старой памяти не сделает тебе скидку.
– Кстати, – попыталась перевести разговор на другую тему Рита, – а что там насчет «призрака», обитающего в папином театре?
Женька расхохотался.
– Совсем забыл рассказать! Все случилось из-за слепой веры костюмерши Конюховской во всякого рода чертовщину. Когда я начал трясти членов труппы, Галина, помощница Конюховской, испугалась, что ее могут в чем-нибудь заподозрить, и призналась, что проделки «призрака» – ее рук дело. Она устала слушать причитания Конюховской о том, что нельзя тревожить нечистую силу. Тетку пугало даже одно слово «призрак» в названии спектакля, хотя сам он, если помнишь содержание, не имеет к потустороннему миру отношения. Галина решила пошутить и вошла во вкус. Она зажигала погашенные Конюховской свечи, меняла костюмы на манекенах и даже притащила откуда-то маски животных, которые до смерти напугали костюмершу.
– Интересный способ развлекаться! – заметила Рита. – Конюховскую мог и удар хватить!
– Да Галина и сама не рада была, что затеяла игру, особенно когда пропал Костомаров, а потом стреляли в Кожухова. Зато Конюховская теперь всем рассказывает, что оказалась права: не к добру Семен затеял постановку, ведь один из артистов убит, другой – в больнице, а Кислицина под следствием!
* * *Макс примчался в больницу на машине Андрея. Ему позвонила Ирочка, самая приветливая медсестра и поклонница Кожухова. Она радостно заявила, что Андрею лучше, его перевели из реанимации и Макс может его навестить. Прекрасная новость!
– Вы с ним поговорите, – увещевала Макса Ирочка, провожая его в одноместную палату, где лежал Андрей. Главврач распорядился выделить отдельное помещение, принимая во внимание известность Кожухова и скандал, который разразился вокруг его имени. Честно говоря, главврач с удовольствием избавился бы от Кожухова вовсе, переведя его в другую больницу, но боялся, что это может повредить пациенту. – Он есть отказывается, – продолжала медсестра. – Лежит, молчит… Эта дура Надька, моя сменщица, притащила ему журнал с поганой статьей Мдивани – надо ж было додуматься! Андрей потребовал, чтобы ему и другую прессу принесли, а этого добра сейчас тьма – все кому не лень полощут его имя! Вот он начитался этого мусора и скис. Может, хоть вы его в чувство приведете?
Войдя в палату, Макс увидел, что Андрей полулежит на подушках. Глаза у него были закрыты, и он не среагировал на звук открывающейся двери. Выглядел Кожухов гораздо лучше, чем тогда, когда Макс видел его в последний раз. Цвет лица стал почти нормальным. Правда, музыкант похудел и казался бледноватым, но это – обычное дело после тяжелой болезни, поэтому Макс не слишком обеспокоился. Намного больше его волновало моральное состояние Андрея.
– Не притворяйся, что спишь, – сказал Макс, присаживаясь на стул у кровати. – Я все равно не уйду, буду сидеть тут, пока ты не соизволишь на меня посмотреть.
Андрей вздохнул и открыл глаза.
– Чего тебе? – спросил он хрипло. – Пришел посочувствовать или позлорадствовать?
– Я пришел проведать друга, – мягко ответил Макс, ничуть не обиженный словами Кожухова: он понимал, чем они вызваны.
– У меня не осталось друзей. – Он махнул рукой в сторону кипы газет и журналов на тумбочке.
– Неправда, – возразил Макс. – Ребята из твоей группы каждый день приходят. Они не верят этой поганой статье, и есть еще много других людей, которые тебя любят и тоже не верят!
– А ты? – спросил Андрей, и его зеленые глаза впились в лицо Макса.
– Мне все равно, – спокойно ответил тот. – Даже если все это – чистая правда, плевать: мне нет дела до твоего прошлого, каким бы оно ни было!
На лице Кожухова ничего не отразилось. Он снова закрыл глаза, и Максу показалось, что Андрей заснул. Прошло несколько минут, прежде чем он снова заговорил.
– Хочешь послушать мою версию событий? – спросил он.
– Если ты сам хочешь рассказать, – ответил Макс.
* * *Миша Литвинов родился в уральском поселке городского типа, в двухстах километрах от славного города Пермь. В поселке находился единственный завод железобетонных изделий, на котором работало большинство мужчин. Женщины либо сидели дома, потому что работы на всех не хватало, либо, как Мишина мать, все-таки куда-то устраивались. Анне Литвиновой, можно сказать, повезло: она стала продавщицей в сельмаге. Всего сельмагов было два: один в самом поселке, второй – за железной дорогой. Анна работала в том, что за дорогой. Местные мужики развлекались тем, что пили по-черному. Мишин отец исключения не составлял, он пил и частенько поколачивал жену и детей (у Миши была еще младшая сестренка Нина). В один прекрасный день, возвращаясь домой пьяным, папаша попал под самосвал, но умер не сразу. Анна промучилась несколько месяцев, прежде чем муженек наконец отдал богу душу. Она вздохнула с облегчением: у нее оставались дети и работа, можно было жить по-человечески. Анне еще не перевалило за тридцать пять, она была молода и хороша собой и до замужества считалась завидной невестой. Устроить личную жизнь вторично она не надеялась: мужиков в поселке мало и все пьют, а вновь надевать на себя такое ярмо Анна не собиралась. Мише Литвинову пришлось пойти подрабатывать на завод. Устроиться туда на законных основаниях он не мог, так как ему было всего двенадцать лет. Помог директор завода: зная о тяжелом материальном положении семьи, он взял мальчишку на несколько часов в день после школы. Миша служил разнорабочим и таскал мешки с цементом и песком, так как парнишка он был крупный и здоровый – никто не давал ему меньше пятнадцати. Вечерами он помогал матери в магазине, если требовалось что-нибудь разгрузить, а грузчик валялся пьяным. Так и жила семья, пока в поселке не появился странный человек. Он называл себя Лазарем, добавляя к имени слово «Просветленный». Явился Лазарь не один, а с соратниками и принялся ходить по домам, читая людям отрывки из Евангелия и призывая к «спасению». Большинство гнало пришлых проповедников прочь, но некоторые слушали. Лазарь говорил о скором конце света, о том, что народ забыл бога, и бог в наказание отвернулся от детей своих. Он предлагал вернуться к первозданному существованию, жить в мире и дружбе, помогать больным и обездоленным и делить все по-братски. Анну подкупили в Лазаре две вещи: во-первых, он совершенно не пил, а во-вторых, говорил так красиво и убедительно, и при этом его глаза светились такой истинной верой в собственное дело, что нельзя было не проникнуться его убеждениями. Анне не понадобилось много времени, чтобы понять: стиль жизни, предлагаемый Лазарем, – это как раз то, о чем она всегда мечтала. Лазарь, в свою очередь, не мог не обратить внимания на красавицу-вдовушку, которая внимала ему, широко раскрыв прекрасные зеленые глаза. Вскоре Лазарь и его сподвижники покинули поселок, но с ними ушли около десятка жителей деревни, в основном – бабы и дети. Прихватили они с собой и Аннушку с Мишей и маленькой Ниной. Мише Лазарь не нравился. Обладая чуткостью и знанием человеческой психологии, тот не мог этого не заметить, но ему требовалось удержать Анну возле себя. Поэтому «отец Лазарь» вел себя по отношению к мальчику терпеливо. Оказалось, Лазарь – глава полурелигиозной организации под незамысловатым названием «Община Спасения». В глухом лесном уголке эти люди построили деревню. Жили натуральным хозяйством, но иногда наведывались в близлежащие поселки, чтобы обменять свои изделия на кое-какие продукты или собрать подаяние. Порой они приводили с собой новых адептов, желающих присоединиться к общине. Со стороны она выглядела вполне безобидно, и местные правоохранительные органы не слишком волновались. Время от времени некоторые члены «Общины Спасения» бесследно исчезали, но учет им не велся – о таких случаях знали только те, кто состоял в организации. Пропадали несогласные с жестким руководством Лазаря. Он держал адептов в страхе. За малейшие провинности применялись телесные наказания, заточение в подвале на хлебе и воде и другие «епитимьи», как сам Лазарь их называл. Наказаниям подвергались все, независимо от пола и возраста. Миша и сам частенько сиживал в подвале, не желая мириться с правлением «отца Лазаря». Подвал представлял собой тесное помещение, в котором невозможно выпрямиться, поэтому приходилось либо сидеть на корточках, либо стоять на коленях. Пол в подвале был земляной и сырой, сквозь стены просачивалась влага, а время заключения определял «отец Лазарь». Если он забывал о заключенном, то Миша, бывало, проводил в подвале два-три дня. Лазарь старался сделать так, чтобы сын и в глазах Анны выглядел непослушным и несговорчивым. Это оказалось легко: Анна забеременела от «отца Лазаря» и, сидя дома, не могла видеть, что творится за его пределами. Лазарь понимал, что в отличие от Нины, которая была еще слишком мала, чтобы понимать ситуацию, в лице Миши он приобрел врага. С каждым новым наказанием огонь ненависти в глазах мальчишки разгорался сильнее, и он старался делать все, чтобы его маленькая сестренка не оказалась под влиянием Лазаря, как мать. Анну раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, она любила сына и желала ему добра. Только добро виделось ей глазами Лазаря, и поклонение этому новому богу застило ей разум. Женщина искренне считала, что Миша одержим бесами, а Лазарь пытается избавить ее сына от напасти. Она никогда не видела мальчика избитым, так как глава общины заботился о том, чтобы не допускать Мишу к матери сразу после наказания, а жалобы сына относила на счет его упрямства и непримиримости. Ее слепота во всем, что касалось деяний Лазаря, привела к тому, что однажды произошла трагедия. У Миши давно зрел замысел сбежать из общины, но он не собирался оставлять свою сестру в лапах «отца Лазаря». На мать он махнул рукой, видя, что она, как загипнотизированная, верит каждому слову проповедника и готова идти за ним в огонь и в воду, таща за собой детей. Прихватив сестренку и кое-какие пожитки, Миша рванул через лес в райцентр. Слабо представляя себе, в какой стороне он находится, мальчик надеялся выбраться куда-нибудь, где его выслушают и, если повезет, примут меры к тому, чтобы остановить «Просветленного». Ребятам не удалось уйти далеко: Лазарь вовсе не собирался позволить кому-то нарушить покой в его личном маленьком королевстве, где он властвовал безраздельно. Нину и Мишу схватили через несколько часов и бросили в подвал. Анна умоляла сожителя не наказывать дочь, учитывая ее малые лета, но тот оставался непреклонен. Был декабрь, и морозы стояли сильные. Дети сидели в подвале, тесно прижавшись друг к другу, пытаясь согреться. Наказание продолжалось до поздней ночи, и только тогда Лазарь открыл подвал и выпустил брата и сестру. Для Миши, обладавшего прекрасным здоровьем, все прошло практически бесследно, а вот Нина заболела воспалением легких. Лазарь строго-настрого запретил Анне везти девочку в больницу, утверждая, что вылечит ее заговорами и молитвами. Он и впрямь вместе с Анной часами простаивал на коленях перед иконами у постели больной. Девочку поили настоями из трав, но через неделю она умерла. На следующий день, когда Лазарь принес в дом наскоро сколоченный из сосновых досок маленький гробик, Миша набросился на него с топором. Мальчик он был сильный, и ненависть удесятеряла его силы. Если бы не вмешательство членов общины, вошедших в помещение вслед за Лазарем, ему, вероятно, пришел бы конец. Мишу избили, но, по просьбе безутешной матери, не отправили снова в подвал, а заперли в сарае. Условия там оказались получше, но Миша радовался по другому поводу. Сарай был ветхий, и он без труда смог проделать дыру в полусгнивших досках, достаточную, чтобы вылезти наружу. Не взяв никаких пожитков, мальчик не думал о последствиях. Единственным Мишиным желанием было убраться из проклятого места как можно скорее и как можно дальше! Он шел через лес, абсолютно не уверенный в правильности выбранного направления. Хватились его только на следующее утро, поэтому поймать и вернуть в общину не смогли. Большинство адептов считали, что мальчишка сгинул в лесу. Как позже выяснилось, у Миши Литвинова имелись все шансы погибнуть, потому что вместо того, чтобы идти к людям, он все дальше углублялся в чащу. На его счастье, как раз в той части леса обитал бывший зэк, которого все звали просто по отчеству – Михеич. Он промышлял охотой на зайцев и белок, а летом ловил рыбу в речке, которая находилась в паре километров от местечка, которое он облюбовал для жилья. Михеич продавал трофеи в близлежащих селах и деревнях и на вырученные деньги покупал в магазине муку, сахар, крупы и снаряжение, необходимое для охоты и рыбалки. Он был мужик простой, неразговорчивый, и мало кто знал его достаточно близко. Впрочем, это не имело значения: Михеич жил тихо, никого не беспокоил и приходил из своего лесного домика всего дважды в месяц, когда заканчивались продукты. Именно на дом Михеича и набрел Миша Литвинов, блуждая по лесу. Старик не спросил паренька, откуда он пришел, а удовольствовался лишь его именем. Он не пытался выяснить ничего о его семье, решив, что от хорошей жизни пацаны не бегают. Михеич оставил Мишу у себя. После двух лет, проведенных в общине Лазаря, где Миша чувствовал себя, как в тюрьме, жизнь с Михеичем казалась раем. Старик научил его охотиться, ставить капканы, чинить и расставлять сети. Он показывал парнишке, как читать следы животных и ориентироваться в лесу. Когда жители сел, куда Михеич брал с собой мальчика, стали задавать вопросы, старик сказал, что Миша – его племянник, потерявший мать и отца. Расспросы прекратились, а «отец Лазарь», по понятным причинам, не стал заявлять в полицию о пропаже малолетнего члена общины.