На вечеринку в ЛШЭ я так и не попал.
Вместо этого мы с Клаудией пошли в паб поужинать. Но то была не романтическая встреча, оба мы были настроены на чисто деловой лад. Для меня студенческая жизнь обходилась куда как дороже, нежели я рассчитывал, Клаудии нужно было наскрести определенную сумму, чтоб закончить школу искусств Вайам Шо.
К концу вечера мы заключили сделку. Она согласилась жить в гостевой спальне моего дома и выплачивать мне некоторую сумму за жилье, чтобы мне, в свою очередь, было легче погасить задолженность за дом.
К концу того же месяца она перебралась из гостевой спальни в мою в качестве полноправной возлюбленной, хоть и продолжала использовать гостевую комнату в качестве мастерской.
Это соглашение между нами существует до сих пор, хотя студенческие годы остались позади, причем с каждым годом плата за жилье все уменьшалась, пока и вовсе не сошла на нет; мои заработки росли, а ее оставались равными нулю.
- Быть настоящим художником вовсе не означает иметь коммерческий успех, - всякий раз возмущалась она, когда я начинал ее подкалывать. - Все придет и окупится, если личность творческая.
В том, что она была личностью творческой, я ничуть не сомневался. Просто иногда хотелось подтверждений, хотелось, чтоб и остальные оценили ее достижения, выписывая чеки на приличные суммы. Но поскольку этого не наблюдалось, третья спальня в нашем доме все заполнялась и заполнялась новыми полотнами, уложенными вдоль стен так плотно, что места для кровати уже не осталось.
- Однажды, - говорила Клаудиа, - все они уйдут за десятки тысяч долларов, и я стану богачкой.
Но главная проблема состояла в том, что ей совсем не хотелось расставаться с этими работами, и она даже не пыталась продавать их. Похоже, она создавала их для собственного удовольствия. И, надо сказать, они были рассчитаны на особый вкус - темные, тревожные, наполненные сюрреалистическими образами, отражающими боль и беспокойство.
За исключением одного карандашного эскиза, сделанного еще во время обучения в школе искусств и украшавшего одну из стен, все они пылились в третьей спальне; я отказывался развешивать их по стенам, потому как на меня они производили угнетающее впечатление.
Какое-то время я даже тревожился о психическом состоянии Клаудии, но, похоже, все свои мрачные мысли она изливала на полотна, где они и оставались, а сама жила вне их, в ярком и веселом разноцветном мире.
У самой Клаудии не было ни одного приемлемого объяснения тому, почему она писала именно так, а не иначе, и когда я выдвигал предположение, что, должно быть, обусловлено это внезапной смертью ее родителей - бедняжка осталась сиротой еще в детстве, - она начинала яростно все отрицать. И говорила, что получается у нее это как бы само собой, стоит кисти прикоснуться к полотну.
Одно время я даже подумывал отправить несколько самых отталкивающих ее полотен психоаналитику - пусть решит, является ли такой стиль признаком нарушений в психике, - но делать этого без ее согласия не хотелось, а сам я не осмеливался спрашивать, из боязни, что она откажется.
Итак, я не предпринял ровным счетом ничего. Я всегда старался избегать семейных конфликтов, и не только потому, что родители мои часто ссорились - это еще слабо сказано, ссорились, непрерывно сражались не на жизнь, а на смерть на протяжении тридцати лет, и развелись, лишь когда обоим было уже под шестьдесят.
- Но здесь сказано, - снова обратился я к Клаудии и ткнул пальцем в газету, - что, судя по почерку, убийца являлся членом организованной преступной группировки. И я уж наверняка знал бы, если б Геб был каким-то образом связан с бандитами.
- Готова побиться об заклад, у моих друзей каких только скелетов нет в шкафах, и мы о том не знаем ни сном ни духом.
- Как ты цинична, - заметил я. Но и тут она была права. Среди друзей Клаудии действительно попадались весьма странные типы.
- Не циник я, а реалист, - заметила она. - Все лучше, не приходится потом разочаровываться.
- Разочаровываться?
- Да, - кивнула она. - Если думать о людях худшее, то не будешь разочарован, узнав, что так оно и есть.
- Ты и про меня тоже так думаешь?
- Не глупи, - сказала она. Подошла и погладила испачканной в муке ладонью по волосам. - Уж я-то тебя знаю вдоль и поперек. И худшие, и лучшие стороны.
- И ты разочарована?
- Всегда! - со смехом ответила она.
А я призадумался. Может, она снова права?..
В понедельник в восемь пятнадцать утра я прибыл по адресу Ломбард-стрит, 64, к офисам «Лайал энд Блэк», что располагались на четвертом этаже здания. Дверь мне преградил мощного телосложения констебль полиции в полной униформе, пуленепробиваемом жилете и шлеме.
- Извините, сэр, - холодно заметил он, когда я собирался прошмыгнуть мимо него, - но никому нельзя входить в эти офисы без специального на то разрешения от моего непосредственного начальства.
- Но я здесь работаю, - возразил я.
- Ваше имя, сэр?
- Николас Фокстон.
Он сверился со списком, который достал из кармана брюк.
- Мистер Н. Фокстон, - прочел он. - Что ж, сэр. Можете войти. - И он немного посторонился, давая мне пройти, но, как только я сделал это, быстро занял прежнее место, точно предполагалось целое нашествие со стороны тех, кого не было в списке.
Никогда прежде не доводилось мне видеть в конторе «Лайал энд Блэк» такой бурной активности, как в этот понедельник.
Оба главных партнера, Патрик Лайал и Грегори Блэк, находились в приемной для клиентов, стояли и томились в ожидании, привалившись к стойке.
- О, привет, Николас, - сказал Патрик, когда я вошел. - Полиция уже здесь.
- Вижу, - ответил я. - Из-за Геба?
Они закивали.
- Мы здесь с семи утра, - сказал Патрик. - Но они не пропускают нас в наши кабинеты. Велели стоять здесь и ждать. И никуда не уходить.
- А они говорили, что именно ищут? - спросил я.
- Нет, - резко и раздраженно буркнул Грегори. - Полагаю, надеются отыскать какой-то ключ к тому, кто его прикончил. И знаешь, это меня не радует. У него на столе вполне могут оказаться материалы, затрагивающие весьма чувствительные интересы клиентов. Я бы не хотел, чтоб их видели посторонние. Информация строго конфиденциальная.
Я подумал, что вряд ли полицию заинтересует информация, пусть и строго конфиденциальная, но не имеющая ни малейшего отношения к разоблачению убийцы.
- Когда вы узнали, что он убит? - спросил я, подозревая что имя Геба все-таки прозвучало в позднем выпуске воскресных новостей.
- Вчера днем, - ответил Патрик. - Позвонили из полиции и попросили встретиться здесь прямо с утра. А ты?
- Звонил тебе все воскресенье, но ты не отвечал, - сказал я. - Вообще-то, я был рядом с Гебом, когда его застрелили.
- О боже, - пробормотал Патрик. - Ну да, все правильно. Вы же вместе ездили на скачки.
- Стоял прямо рядом с ним, когда его убили, - добавил я.
- Ужасно, - протянул Патрик. - А ты видел, кто в него стрелял?
- Краем глаза, - ответил я. - Вообще-то, смотрел только на пушку.
- Ума не приложу, - Патрик удрученно покачал головой, - кому это понадобилось убивать Геба?
- Нам только этого не хватало. - Грегори тоже покачал головой. - Вся эта история может самым отрицательным образом сказаться на бизнесе. Ничего хорошего…
«Ничего хорошего не было в том и для Геба», - подумал я, но вслух решил не говорить. «Лайал энд Блэк» - компания хоть и небольшая, но один из ведущих игроков на рынке финансовых услуг - и все благодаря целеустремленности и энергии Патрика Лайала и Грегори Блэка. Туда, куда вела «Лайал энд Блэк», следовали все остальные. Они умудрились выработать инновационный подход к своим клиентам и их инвестициям и чаще рекомендовали схемы и операции, которые другие, более ортодоксальные финансисты сочли бы слишком рискованными.
От всех независимых финансовых консультантов требуется, прежде всего, определить и оценить склонность клиентов к риску. Капиталовложения с низкой степенью риска, такие, как банковские счета с фиксированным процентом или государственные облигации с самым высоким рейтингом надежности 3А, обладают низкой степенью доходности, зато основная сумма вклада остается сохранной. Инвестиции среднего риска включают: акции в крупных компаниях, паевые фонды - здесь доходность выше, но всегда есть шанс потерять часть капиталовложений из-за падения рыночных цен на акции. И, наконец, к рискованным инвестициям относятся венчурные трастовые фонды и операции с иностранной валютой - они могут принести высокие доходы, но и потери тоже бывают весьма высоки.
Консультанты «Лайал энд Блэк» советовали также делать инвестиции в предприятия, где уровень риска просто зашкаливал - к примеру, финансировать фильмы и театральные постановки, покупать доли акций в виноделии, в иностранной недвижимости, вкладываться в произведения искусства. Доходы могли быть просто огромными, равно высоки были шансы потерять все.
Именно такой подход показался мне в свое время страшно привлекательным.
Пришпоривать лошадь, просить ее ускорить бег перед взятием препятствия - все это тоже было стратегией высокого риска и запросто могло привести к самым печальным последствиям. В качестве альтернативы можно было использовать и другую, более безопасную тактику - натянуть поводья, немного притормозить скакуна, а уже перед самым препятствием поддать ходу. Может, и безопасней, но куда как медленней. Лично мне казалось: куда как лучше рухнуть на беговую дорожку в стремлении победить, нежели не рисковать и занять второе место.
- И долго еще они собираются нас здесь держать? - сердито спросил Грегори Блэк. - Неужели не понимают, что нам надо работать?
Никто ему не ответил.
Постепенно в приемной собрались и другие сотрудники, и теперь тут стало тесновато. По большей части все они уже слышали о смерти Геба, и последнее, чего им сейчас хотелось, так это приниматься за работу. Две дамы, попеременно сочетавшие функции дежурных в приемной и помощниц администрации, лили слезы. Геб был популярен, его здесь любили, и не в последнюю очередь за то, что он являл собой разительный контраст сухому и скучному, затянутому в строгий полосатый костюм обычному финансисту из Сити.
Гебу нравилось быть американцем за границей - 4 июля, в День независимости, он являлся в офис с подарками, леденцами и яблочным пирогом. В ноябре на День благодарения устраивал ленч с индейкой и другими положенными угощениями. И громко кричал «Ии-хо!», подобно ковбою с лассо, когда удавалось заарканить нового клиента. Геб был веселым парнем, и теперь жизнь без него в конторе станет куда скучней.
И вот наконец около девяти тридцати в приемную вошел средних лет мужчина в скверно сидящем костюме и обратился к присутствующим.
- Леди и джентльмены, - официально начал он. - Я старший инспектор Томлинсон из отделения полиции Мерсесайд. Прошу прощения за доставленные неудобства, но, как всем вам известно, мы с коллегами расследуем убийство Геба Ковака в Эйнтри во время вчерашних воскресных скачек. Полагаю, нам придется пробыть здесь еще какое-то время, так что прошу вас набраться терпения. И еще вынужден просить вас оставаться здесь, потому как намерен побеседовать с каждым из вас индивидуально.
Грегори Блэк был явно недоволен.
- А нельзя ли поработать в кабинетах, пока мы ждем?
- Боюсь, это невозможно, - ответил полицейский.
- Почему нет? - спросил Грегори.
- Потому что не хочу, чтоб кто-либо из вас, - тут он оглядел помещение, - имел доступ к компьютерам.
- Но это же просто ни в какие ворота не лезет! - так и вскипел Грегори. - Вы что же, обвиняете нас в том, что мы имеем какое-то отношение к убийству мистера Ковака?
- Я никого ни в чем не обвиняю, - ответил старший инспектор Томлинсон уже более мягким тоном. - Мне просто нужно перекрыть все каналы. Если в компьютере мистера Ковака найдутся какие-либо улики, тогда… Уверен, все вы понимаете, его следует оградить от возможного заражения вирусом, который может проникнуть, если у вас будет доступ к файлам через сервер компании.
Но Грегори все не унимался.
- Но все наши файлы сохранены, доступны и при желании их можно просмотреть в любое время. Просто смешно, знаете ли!
- Мистер Блэк, - теперь старший инспектор смотрел уже только на Грегори. - Вы лишь напрасно тратите мое время. Чем скорее я вернусь к работе, тем скорее и вы сможете вернуться в свой кабинет.
Я тоже взглянул на Грегори Блэка. Похоже, никто и никогда не осмеливался говорить с ним подобным образом еще со времен школы. Да и там тоже вряд ли. В комнате воцарилась мертвая тишина, все ждали взрыва, но его не последовало.
Впрочем, в одном Грегори был все же прав: ограничивать доступ к нашим компьютерам было просто смешно. Наша система открывала доступ к файлам тем сотрудникам компании, у которых во время отсутствия в конторе вдруг возникала необходимость срочно получить материалы на свои ноутбуки. И если кому-то из нас понадобилось, как выразился инспектор, «заразить» файлы, узнав о смерти Геба, в его распоряжении было время, практически весь уик-энд.
- Но можно хотя бы пойти и выпить по чашечке кофе? - спросила Джессика Уинтер, председатель надзорной комиссии. Помещение для ксерокопирования одновременно использовалось в качестве небольшой кухни, где можно было приготовить горячий чай или кофе.
- Да, - ответил Томлинсон, - но только не все сразу. Потому как скоро я буду вызывать на допросы. Так что уж постарайтесь быть здесь к десяти часам.
Джессика торопливо поднялась и направилась к двери. За ней потянулись с полдюжины сотрудников, в том числе и я. Похоже, никого не грела перспектива остаться в компании с разъяренным Грегори Блэком хотя бы еще на полчаса.
Ждать, когда меня вызовут на допрос, пришлось до одиннадцати утра, и, к раздражению Грегори Блэка, я был вторым в этом списке после Патрика Лайала.
Не знаю, сделал ли это инспектор нарочно, с целью еще больше досадить Грегори, но допросы проводились в его кабинете, и старший инспектор Томлинсон разместился за его столом в кожаном кресле с высокой спинкой, которое обычно заполнял своей объемистой фигурой Блэк. «Ничем хорошим это не кончится, - подумал я, - особенно когда полицейский приступит к допросу самого Грегори Блэка».
- Итак, мистер Фокстон, - начал инспектор, изучая какие-то бумаги на столе, - насколько я понимаю, вы были в субботу днем на скачках в Эйнтри, и там же, прямо на месте вас допросил один из наших коллег.
- Да, - ответил я. - Детектив Мэтьюс.
Он кивнул.
- У вас есть что добавить к уже сказанному?
- Да, есть, - ответил я. - Вчера я пытался дозвониться инспектору Мэтьюсу. Но не получилось, и я оставил ему сообщение с просьбой немедленно перезвонить мне, но он этого не сделал. Дело вот в чем.
И с этими словами я достал из кармана сложенный листок бумаги, обнаруженный в кармане пальто Геба, развернул его и положил на стол так, чтоб инспектор мог прочесть. Сам я знал эти слова уже наизусть. «ТЕБЕ СЛЕДОВАЛО ДЕЛАТЬ, ЧТО ГОВОРЯТ. ТЫ ЕЩЕ ПОЖАЛЕЕШЬ ОБ ЭТОМ, И ЖДАТЬ ОСТАЛОСЬ НЕДОЛГО».
Несколько секунд он рассматривал записку, потом поднял на меня глаза.
- Где вы это нашли?
- В кармане пальто мистера Ковака. Он оставил пальто у меня в машине, когда мы приехали на скачки. Я обнаружил пальто только вчера.
Инспектор вновь принялся изучать записку, не прикасаясь к ней.
- Почерк вам знаком? - спросил он.
- Нет, - ответил я. Да и откуда? Ведь слова были выведены аккуратно, крупными печатными буквами, каждая очень четко и раздельно.
- И вы прикарманили эту записку? - Вопрос, с моей точки зрения, был чисто риторическим, ведь он сам видел, как я только что достал ее из кармана и развернул. Я промолчал.
- А вам не кажется, что это может быть уликой? - спросил он. - И присваивать такую вещь, да еще и свертывать ее таким вот образом означает одно. Это может значительно осложнить проведение экспертизы.
- Она уже лежала свернутой у него в кармане, - стал защищаться я. - И откуда мне было знать, что это, до тех пор пока я ее не развернул?
Он снова уставился на записку.
- Как думаете, что это означает?
- Понятия не имею, - ответил я. - Но, полагаю, это похоже на предупреждение.
- Предупреждение? Но почему именно предупреждение?
- Знаете, я почти всю ночь думал об этом, - ответил я. - На угрозу это не похоже. Иначе там бы было написано: «Делай, что тебе говорят», что-то в этом роде. А не «тебе следовало делать».
- Так, - произнес полицейский. - Но это еще не означает предупреждение.
- Понимаю, - сказал я. - Но я долго размышлял над этим. Допустим, вы хотите кого-то убить. Тогда вряд ли станете названивать ему по телефону и сообщать об этом, верно? Это только осложнит ситуацию, потенциальная жертва будет настороже, а следовательно, и подобраться к ней трудней. Она может даже попросить защиты у полиции. Так что убийца тут ничего не выигрывает, напротив, только теряет. И, ясное дело, не станет объявлять о своих намерениях.
- Да, смотрю, вы действительно думали, - заметил он.
- Думал, - кивнул я, - много думал. К тому же я был там, когда убили Геба. И перед тем, как грянули выстрелы, убийца не произносил этих слов: «Ты должен был сделать так-то и так-то». Напротив. Он стрелял так быстро и без всяких преамбул, что Геб умер, не успев понять, что же происходит. А это как-то не сочетается с посланием, - я сделал паузу. - Так что, думаю, то было предупреждение от кого-то другого, не от киллера. Вообще-то, если честно, на мой взгляд, записка походит скорее на извинение, а не на предупреждение.
Старший инспектор поднял на меня глаза и смотрел несколько секунд.
- Вот что, мистер Фокстон, - вымолвил он наконец, - это, знаете ли, не телевизионная драма. В реальной жизни люди не станут извиняться перед человеком, которого хотят убить.
- Так вы считаете, я ошибаюсь?