— Вот приехали, — сказал Иван Никитич. — Тебе из Ильинского звонили о нас?
— О всех звонили, — сказал председатель. — А я телефон сломал. Нарочно, Трубку оторвал и в озеро бросил. Кого привел-то?
— С партией я… Вот Седов, наш начальник.
— Здравствуйте, — выдвинулся вперед Седов. — Тут оборудование должно быть. И о лошадях поговорить надо.
— Так вы не на озеро?
— Какое озеро?
— Так вы по делу?
— Разумеется, — сказал Седов. — А что тут у вас?
— Да уж ты, Савватий, прости, — сказал Иван Никитич, — мы попросту. В баньке хотели помыться. А у тебя тут кино.
— Какое такое кино? — спросил Савватий. Потом подумал и сказал удрученно: — Кино, сплошное кино. Да вы садитесь. Откуда идете?
— С Улятая.
— Лукича видали?
— Привет передавал.
— За привет спасибо.
За окном загромыхал приближающийся оркестр.
— Ты б, Савватий, рассказал людям, — произнес, усаживаясь на скамью, Иван Никитич…
Бух-бух! — хлопал барабан.
— Если бы я знал, — сказал председатель, — то своими руками его в озере утопил.
— Кого это?
— Расторгуева, кого же еще?
— Что ж это он натворил?
— Сначала я все думал — так, обычаями интересуется. Я ему деда моего подсунул. Уж на что любитель байки рассказывать. Вот дед и разжег его, как костер. Он и меня спрашивал, а я говорю: да, слыхал от стариков.
— Так ты по порядку, Савватий, — сказал Иван Никитич. Но по порядку не получалось. Все время за окном мельтешили разнообразно одетые люди, потом к стеклу прижалась седая борода, принадлежавшая, очень толстому человеку, и человек, возя бородой по раме, стал знаками объяснять, что хотел бы купить свежего молочка.
— Из Москвы, — сказал председатель. — Очень уважаемый человек, специалист. — Председатель достал из кармана записную книжку и прочел: — По римскому праву.
— А что ходит?
— Молока свежего ищет. Даже к озеру не подходил еще.
— Да ты расскажи, Савватий, не томи. Считай, люди второй месяц в тайге, никого не видели, а тут у тебя такое веселье.
— Это все Расторгуев. Правда, отплачутся ему мои слезки, — Председатель более-менее связно рассказал о трагедии, постигшей поселок.
Приехал в прошлом году сюда человек по фамилии Расторгуев. Вреда от него никто не ждал. Был он в экспедиции, да сломал ногу. Так что экспедиция ушла дальше, оставила его лечиться в Хайлыре. Поковылял товарищ Расторгуев по берегу озера и увидел в кем волнение. Озеро-то небольшое, но очень рыбное. Выгодное для колхоза озеро. Он о выгоде не подумал, а решил, что в озере водится неведомый науке зверь или ящер. Вернулся в Хайлыр и начал у стариков спрашивать, что они об этом чудовище знают. Ну, старики, конечно, не хотят в грязь лицом ударить. «Есть, — говорят, — у нас чудовище, боимся, — говорят, — к озеру ходить в ясную погоду. Змей у нас — дракон там обитает».
Сказали ему об этом старики, закурили и пошли к озеру рыбу ловить, план для колхоза выполнять. А Расторгуев записал их имена-фамилии на бумажку, подлечил ногу, нащелкал снимков неясных и уехал в центр. Прошло месяца три, снег выпал, дни короче стали, пурга завыла. Пришла почта. В почте номер областной газеты и статья в ней Расторгуева, младшего научного сотрудника. «Чудовище озера Хайлыр» называется. И все почти как по правде описано. И озеро, и поселок, и то, что старики говорят, — с упоминанием их имен и отчеств. Потом рассуждения некоторые про английских чудовищ, которых уже вот-вот найдут, а у нас до сих пор ничего не было. Потом еще фотография, на которой ничего разобрать нельзя. И призыв искать я искать чудовищ реликтового, типа. После статьи было от редакции послесловье. Редакция писала, что как хорошо, что уже скоро найдем чудовище. А еще прошло несколько месяцев, и московский журнал «Популярные знания» статью перепечатал. И фотографию Расторгуева, потому что на фотографии, которую он на озере снял, ничего разобрать нельзя было. Но там уже эта статья не одна была. Два доктора наук на нее опровержения написали и доказали, что в Хайлирском озере никаких драконов водиться не может, потому что там фауна не такая… И еще один доктор написал, — что водиться, конечно, не может, но все равно это очень интересно.
— Ну, а вы-то что? Есть у вас чудовище? — вдруг заинтересовался Руслан.
— Какое чудовище? — В голосе председателя вспыхнула угроза, но тут же устало затухла, будто не в силах был он поддерживать в себе накал негодования.
— Ну, которое Расторгуев видел?
Старики, они мало ли что говорят? Старикам верить не всегда надо.
— Ну вот, значит, только подсохло с весны, звонок мне из района: «Чего скрываешь чудовище?» Это Лукича сын, ты его, Иван Никитич, знаешь. Так вот, звонит он теперь мне, говорит: «Я главный районный ветеринар и очень интересуюсь, почему с мест сигналов не было». Я говорю, чепуха это все, у меня половина мужиков на лесозаготовках, некому рыбу ловить, а еще геологи скоро нагрянут, и каждой партии рабочих давай. Так что некогда чудовищами заниматься. А он мне: «Если, — говорит, — поймаешь собственными местными силами, иметь тебе награду, и всему району слава мировая».
— Вот стервец! — сказал Иван Никитич. — Славу мировую захотел.
— Я ему и говорю: «Ты перестань мне агитацию разводить, лучше бы нам механика прислали, — движок вторую неделю не работает». Ну, поговорили, а еще через неделю снова звонок. Из области. Просят, значит, приготовить восемь мест в нашей гостинице или Доме колхозника для научной комиссии. Проверять будут. Посмеялись мы, какие у нас дома для приезжих, но две избы выделили. А там уж началось. Что ни день — новая группа. Тут уж и туристы добрались, и какие-то филологи, и… да я тебе прочитаю, кто вчера приехал.
Председатель достал пухлую записную книжку, полистал ее и прочел:
— «Девятнадцатое. Приехали на чудовище глядеть: юных натуралистов из поселка Казачьего — семнадцать человек с руководителем, делегация Союза композиторов — три человека и один рояль, туристов-одиночек — сто сорок четыре человека, представителей магаданского Общества слепых — два человека и поводырь, альпинистов-перворазрядников — восемь, аквалангистов-черноморцев…»
— Ты погоди, Савватий, — сказал Иван Никитич. — Ты нам скажи, чего изнуряешься? Ведь слава-то какая.
— Какая слава? Какая слава? Думаешь, кто, кроме того специалиста, которому парное молоко нужно, обо мне знает? А так, кроме мороки да возни, никакой радости. Думаешь, хоть одна рыбина в озере осталась? Мне весь план рыболовный на восемь лет сорвали, охоту вокруг уничтожили… Кто мог — все в тайгу подались. Только старухи остались.
Председатель поднялся из-за стола и пошел, ссутулясь, в угол, где висел длинный серый дождевик.
— Хоть нашли чего? — спросил Руслан.
— А кто их поймет? Чуть стемнеет, начинают видеть. То один, то другой. А совсем темно станет, так каждый второй видит.
Седов молчал в углу. Я так поняла, что он думал о рабочих, которых нам не нанять, и о грузе, который не найти среди всего обилия товаров, сваленных в этом пустынном уголке.
…Озеро и в самом деле было небольшим, полкилометра в диаметре. Серая поверхность его была довольно плотно уставлена плавучими средствами, — от катеров на подводных крыльях до грубо сработанных плотов и отдельных бревен. Рыбу в озере уже всю выловили — берег был покрыт тонким слоем мелкой чешуи. Энтузиасты громко переговаривались, ссорились порой из-за удобного места, падали в воду и пели хоровые песни.
Береговые наблюдатели обладали в массе более совершенной аппаратурой. Бинокли, старинные медные подзорные трубы и почему-то несколько теодолитов. Суровые молодцы, постукивая молотами, монтировали громадную клетку из железной арматуры.
— Чепуха какая-то, — сказал Ким. — Я пойду баню поищу, там сейчас, наверное, совсем пусто.
В этот момент издалека, от того берега, раздался неясный, но громкий вопль. Вопль прокатился по всему озеру, приобретая по мере движения вопросительные интонации. Затрепетали подзорные трубы, и со словами «оно, оно» все помчались к берегу.
Но тревога оказалась ложной. Тут же выяснилось — крикнули с дежурного вертолета, — у одного из катеров подломилось подводное крыло. Ким ушел искать баню, а мы с Русланом остались на берегу. Еще раза два поднималась тревога, но оба раза она оказывалась ложной. Начало темнеть, и сильно похолодало. Загорелись костры.
— Пошли, что ли? — сказала я Руслану.
Руслан, в котором здоровый скепсис одолел, наконец, любознательность, согласился со мной. Так мы покинули таинственное озеро.
А утром я вышла снова на берег озера, просто погулять. Берег оказался неожиданно пустынным. Клондайк спал. Он поздно ложился и поздно вставал. Только вертолеты гудели на посадочной площадке, да Седов зычно ругался с пилотами.
Чем дальше я шла по берегу, тем меньше встречалось кострищ и банок из-под сгущенного молока. Наконец я вышла к сопкам дальнего берега. Здесь природа сохранилась почти в полной чистоте, если не считать отдельных обгорелых дровин да чьих-то очков, прибитых волнами.
Поселок казался издалека мирным и тихим, и если бы не несколько ранних дымков, можно было подумать, что весь вчерашний день приснился.
Солнце принялось вылезать понемножку из-за сопки, и туман над озером заволновался, расползаясь к берегам.
Я вынула из кармана краюху хлеба и откусила кусок. Стоя есть было неудобно. Поэтому я подошла к самому берегу и села на камень, выдающийся далеко в воду.
Вода передо мной заволновалась, расступилась, и из нее показалась длинная черная шея с маленькой головой и большими печальными глазами. Шея была настолько худа, что позвонки далеко выпирали, натягивая кожу.
«Ага, это и есть чудовище, — подумала я и не стала двигаться, чтобы его не спугнуть. — То-то я всех удивлю, когда вернусь».
Чудовище выползло на мелководье, с трудом помогая себе худым хвостом, и робко покачало головой перед моим носом. Я прикинула на глаз размеры чудовища — получилось метров семь-восемь. Не очень крупное чудовище.
Чудовище, наконец, решилось, наклонило голову к моей руке, взяло острыми частыми зубами с ладони кусок хлеба и, тяжело вздохнув, проглотило его. Краюха медленно продвигалась по шее и я видела ее движение, пока она не исчезла в желудке. Чудовище закрыло глаза от наслаждения. Потом понюхало мою руку и обнаружило, что хлеб кончился.
Издалека, от поселка донесся голос громкоговорителя: «Начинаем утреннюю зарядку». Услышав последовавшие за этим бодрые музыкальные фразы, чудовище сделало попытку выбраться на берег и уйти в тайгу. Но ласты не держали объемистое тело, легонько трещали ребра, и складки кожи задевали о плавник. Крупная слеза выкатилась из правого глаза ящера. Чудовище брезгливо оттолкнуло подплывшую телефонную трубку с обрывком провода и тихо ушло обратно под воду.
Тут я поняла, что никому ничего рассказывать не буду.
Когда я вернулась в поселок, энтузиасты уже встали и на всех углах бурно обсуждали планы на сегодняшний день.
Я вошла к нам в избу и сказала неожиданно для себя:
— Хоть бы дождь пошел. Да посильнее.
— Ты с ума сошла, Кирка, — сказал Ким, который зашивал дыру в рюкзаке. — Испортит нам весь отдых.
— Может, их разгонит, — сказал председатель, Он посмотрел на меня внимательно. — Гуляла? — спросил он. — На тот берег?
— Угу.
— Кир, — сказал Руслан. — Седов просил тебя подойти к нему на посадочную площадку. Какое-то дело есть.
— Иду, — ответила я, хотя мне идти не хотелось. Председатель догнал меня во дворе.
— Погоди, Кира, как тебя по батюшке.
Я остановилась. Председатель понизил голос.
— Видала? — спросил он.
— А вы как догадались?
— Да мы его там по утрам подкармливаем. Чтобы не подох. Жалко все-таки.
Потом помолчал немного и добавил:
— А дождь сегодня должен пойти. И как следует. Я областное радио слушал. Очень метеорологи обещали. Вся надежда на них.
Иван Бодунов, Евгений Рысс ОБРЫВОК ГАЗЕТЫ Глава из документальной повести
Рисунки Ю. МАКАРОВАКнигу эту написали два автора: Иван Васильевич Бодунов — комиссар милиции третьего ранга в отставке, и Евгений Самойлович Рысс — литератор.
На глазах Ивана Васильевича Бодунова прошли примечательные страницы истории борьбы Советского государства с преступностью, В его послужном списке числится ликвидация многих банд и поимка известных в свое время рецидивистов.
Первые годы работы Бодунова были годами, когда советский аппарат розыска еще только создавался; годами, когда народная милиция начала одерживать первые победы над доставшимся Советской республике в «наследство» от царизма преступным миром.
Люди, пришедшие на работу в уголовный розыск от станков и с фронта, учились находить и обезвреживать преступников, быть проницательными следователями и умелыми экспертами, В их рядах был и Бодунов.
По его живым воспоминаниям рассказывают авторы о событиях, в которых действует главный их герой, следователь Васильев.
Племя Чиковых
В камере хранения Московского вокзала было обнаружено, что в одной из корзин, сданных на хранение, находится труп. На вокзал выехали трое: судебно-медицинский эксперт, Васильев и прокурор. Эксперт установил, что человек убит ударом тупого орудия по голове. Это был мужчина лет сорока, может быть тридцати пяти. Труп был обложен со всех сторон толстыми пачками разорванных газет. Одет он был в парусиновую толстовку, бумажные брюки и матерчатые туфли. Так одевалась в те годы половина Петрограда. В карманах не было ничего.
Прокурор решил, что надо ждать известий о каком-нибудь пропавшем человеке и тогда выяснить, с кем он встречался в тот день, когда корзина была сдана на хранение.
Васильев вынул лупу и начал тщательнейшим образом осматривать клочки газет. Прокурор сердился, что Васильев задерживает его, и немного раздраженно подшучивал, мол, это только Шерлок Холмс прежде всего вынимал лупу и начинал все подряд осматривать. Через полтора часа (за это время прокурор успел и поиздеваться над Васильевым, и пошипеть на него, и, наконец, окончательно разъярившись, угрюмо замолчать) Васильев увидел, наконец, на одном клочке сделанную карандашом и уже полустершуюся надпись: «Чиков». Еще на одном клочке была надпись. Собственно, не надпись, а только три буквы «Дми», остальное было оторвано. Можно было предположить, что это начало фамилии «Дмитриев». Можно было также предположить, что обе фамилии были написаны почтальонами для того, чтобы знать, в чей почтовый ящик опустить или кому передать газеты.
Труп увезли в морг. Судебно-медицинский эксперт и прокурор, сухо простившись с Васильевым, уехали каждый к себе на работу.
Васильев поехал в адресный стол. Результаты справки в адресном столе были ужасны. Оказалось, что Дмитриевых в Петрограде больше трех тысяч. Даже Чиковых — а Васильеву казалось, что это фамилия довольно редкая, — оказалось 218. Следует иметь в виду, что в то время, а это был 1923 год, работников в угрозыске не хватало. Васильеву приходилось подчас самому сидеть в засаде, самому следить за подозреваемым человеком, то есть делать работу, которую мог бы сделать гораздо менее квалифицированный человек. Он понимал, что никто за него не обойдет и этих 218 Чиковых, чтобы определить, кто именно из них, или их родственников, или соседей, мог совершить убийство. Но Васильев был человек упорный. Машин в угрозыске было тоже мало, и они нужны были для оперативных целей: выехать по срочному вызову на место преступления, или на облаву, или на задержание преступника. Васильев с трудом убедил начальство разрешить ему несколько дней не являться на работу и стал обходить записанные им адреса.
Среди Чиковых были самые разные люди. Был слесарь Чиков, был профессор Чиков, был директор треста Чиков, был студент Чиков… Словом, почти все социальные категории, почти все профессии и почти все возрасты имели своих представителей в многочисленном племени Чиковых.
Нелегкое это было дело. Прийти прямо к какому-нибудь Чикову и спросить его, не убил ли он недавно человека, конечно, нельзя. Нет никаких оснований и допрашивать каждого Чикова о том, как он проводит время и, в частности, как он провел тот день, когда согласно копии квитанции корзина была сдана на хранение. Надо, придумывая невинную причину, выведывать у соседей, что за человек Чиков, который живет рядом с ними, как он живет, с кем дружит и не замечали ли за ним чего-нибудь подозрительного. Выведывать это надо так, чтобы собеседник ни в коем случае не заподозрил, что с ним говорит сотрудник уголовного розыска. Если этот Чиков честный человек, то зачем же осложнять ему жизнь подозрениями. Если же именно этот Чиков и был убийцей, то, предупрежденный о том, что угрозыск напал на след, он может уничтожить какие-нибудь улики, а может просто уехать из Петрограда неизвестно куда.
Словом, с соблюдением всех предосторожностей каждый визит занимал два, а иногда и три часа.
Васильев очень торопился. Начальство уже ворчало, что он занимается безнадежным делом и забросил работу. Было ясно, что недалек тот день, когда ему просто прикажут прекратить бестолковое хождение, и приказу придется подчиниться.
Он выезжал в половине шестого или в шесть утра. В эти ранние часы попадались ему возле домов только дворники, но дворники — народ разговорчивый и обычно хорошо знающий своих жильцов. Позже вставали соседи и удавалось поболтать с ними. Васильев придумал несколько историй, чтобы оправдать свои расспросы. Будто бы он служил когда-то в армии с Павлом Петровичем Чиковым, а этот хоть и Петр Павлович, но Васильев думал, что, может быть, адресный стол перепутал. Ах, нет, не перепутал! Но он, собственно, не твердо уверен, может быть, его товарища тоже звали не Павлом Петровичем, а Петром Павловичем. Ах, этому Чикову семьдесят пять лет! Нет, его товарищ был моложе. Он был по специальности токарь. Пьяница был жуткий, но человек хороший. Ах, этот Чиков профессор-филолог и никогда в жизни не пил! Тогда это, наверное, не тот. Ну, извините, что побеспокоил.