Как ученый (или, если скромнее, научный работник), я никогда не сталкивался в своей работе с общими проблемами метода, как, впрочем, и другие известные мне лично ученые. Это меня, признаться, беспокоит. Если мы занимаемся познанием природы, то должны ощущать сопротивление материала, причем как на уровне эксперимента и теории, так и на более общем уровне – на уровне научного метода. Согласно популярному изречению, «Опираться можно лишь на то, что оказывает сопротивление». И если с экспериментальными трудностями и сложностью теории мы сталкиваемся довольно часто, то в области научного метода наблюдается тягостное затишье. Наверное, работа в эпистемологии кипит, вот только широкие слои научной общественности эти разработки задевают мало. Пока, еn mass, главенствующими остаются позитивистские представления. Я ничего не имею против позитивизма, однако этому направлению философии науки более ста лет, а застой в области метода свидетельствует о кризисе, который или не за горами, или уже наступил.
Ограничим поток сознания тем, что мы наблюдаем в университетах, НИИ, коммерческих лабораториях – то есть наукой нового времени, или, если еще точнее, естествознанием нового времени [Гуманитариев, конечно, тоже наблюдаем, но нельзя же мне писать обо всем].
Даже само название «естествознание нового времени» подсказывает, что это явление сравнительно молодое. Хотя некоторые европейские университеты имеют тысячелетнюю историю, две тысячи лет назад их еще не было. А двести лет назад не было научно-исследовательских институтов и коммерческих исследовательских лабораторий. И человечество вполне обходилось без них. Возможно, и в дальнейшем оно без науки не пропадет. Как естествознание эпохи Просвещения пришло на смену эзотерическим практикам цехового ремесленничества, так и новый способ упорядочивания знания и поиска истины может сменить то, что по праву считается основой современной цивилизации, не называемой иначе, как «научно-технической».
Когда это произойдет, гадать не буду, но как говорил известный персонаж известного писателя: «Летай иль ползай – конец известен…» [«Песня о соколе», А. М. Горький, если кто не знает]. Новое, как известно, пожирает недостаточно хорошо забытое старое вместе с его нерасторопными носителями. И хотя челюсти нового общественного института еще не сомкнулись на горле классической науки, сопение за спиной уже нервирует.
Будущее обычно догоняет настоящее из прошлого, поэтому у человечества сложилась традиция различать черты грядущего, обернувшись назад. Метод, конечно, странный, но что-то в нем есть.
Борьба за огоньПрошлое, как трясина, способно затянуть кого угодно. И стоит начать просматривать исторические корни какого-либо явления, как немудрено потеряться в лабиринте бесконечных предшественников – череде гигантов с карликами на плечах. Однако хоть слово сказать необходимо.
Начало современного естествознания традиционно располагают в эпохе Возрождения. Рационализация общества вызвала тогда к жизни ряд блистательных личностей, в перерывах между написанием политических памфлетов и религиозных трудов обращающих свой взор к природе и ищущих в ее законах (ими же и открываемых) подтверждение своих мировоззренческих концепций, чаще всего религиозных или политических. Бесспорно, это была романтическая эпоха: ночные вскрытия трупов, диспуты в кофейнях и в застенках инквизиции, горение на кострах, полемика с оппонентами, плавно переходящая в дуэли, публичное отстаивание своих научных концепций в проповедях и на площадях. Однако с точки зрения организации труда научная деятельность в те времена была сродни собирательству – основному способу производства первобытно-общинного общества.
Иными словами, ученый подбирал те истины, которые входили в сферу его личного, чувственного опыта или в сферу чувственного опыта его соплеменников. Как эталон знания о мире выступало религиозное откровение. Истина должна была быть проста, наглядна и личностно доступна. Причем доступна без каких-либо сложных приборов и коллективного труда (по аналогии – абсурдно выглядит коллектив, спасающий души входящих в него людей тем, что один из его членов не убивает, второй не крадет, третий не прелюбодействует, четвертый…). Ведь только греховность мешает нам узреть величие замысла Творца, а обладая правильно поставленным (читай – рациональным) взглядом на мир и опираясь на правильно организованный чувственный опыт, ученый способен индивидуально, без посторонней помощи узреть законы, по которым устроено мироздание. Таким образом, в основание научного метода было положено рациональное объективное мышление. Уже на излете этой эпохи рациональные основы научного метода были осмыслены и манифестированы. Декарт, Кант, Лейбниц, Ньютон, Гегель и другие философы-ученые внесли гигантский вклад в формирование этого образа мысли. Я не буду останавливаться на этом подробно. Без сомнения, блестящие мысли этих людей не утратили актуальность и в наши дни, но с точки зрения организации научного труда – это правила поведения в лесу (определяющие, правда, и сам лес) и способ добычи сладких корешков.
С течением времени возникла необходимость интенсифицировать познавательную деятельность. Требования рациональности и объективности, провозглашаемые философами, сначала привели к необходимости измерений в процессе наблюдения, а затем и к более строгой их организации. Формой этой организации стал научный эксперимент. Он выступил аналогом аграрной революции. Истин, постижимых путем непосредственного наблюдения, стало не хватать, и их, подобно злакам, взялись выращивать. Оранжереи усадеб, переделанные под лаборатории, стали полями, на которых возделывалась истина.
Зафиксируем красной нитью – подобрал корешок, осмотрел, съел.
Хижина дяди Тома«Да здравствует рабовладельческий строй – светлое будущее всего человечества».
Лозунг в пещере
ЦИТАТА
«Согласно конвенционализму, великие ученые приходят к своим теориям, «фактически» благодаря взлету своего воображения. Однако почему же они так часто утверждают, будто вывели свои теории из фактов?»
Имре Лакатос
Как и подобает родоплеменному строю, собирательство, как стадия развития науки, тянулось мучительно долго. Потом все пошло куда быстрее. Аграрная революция – «производство истины в эксперименте» – привела к образованию излишков экспериментальных фактов и возникновению зачатков разделения труда.
Излишки порождали мысль об отчуждении научного труда, что и не замедлило произойти. Тем более что к тому моменту уже сформировался институт обобществления научного знания, а именно – научные журналы. Формой отчуждения стал документ – специальным образом структурированный текст, описание эксперимента или теории.
Так уж повелось, что разделение труда частенько идет рука об руку с эксплуатацией человека человеком. Первыми оказались закабалены [Как я уже говорил выше, излагаемая мною мысль намеренно утрирована, поэтому термины «закабалены», «рабовладение», «феодализм», «империализм» применительно к научному труду следует мысленно закавычивать] экспериментаторы, которых к тому времени образовался некоторый избыток. Они выступили продуцентами первого рода, поставляя готовый продукт на стол следующих участников пищевой цепочки – теоретиков.
Некогда книжные черви, скрывающиеся в тиши университетских библиотек, они шумным балаганом вырвались на простор университетских же лужаек и воспарили в эмпиреи, не забывая про пиво. В период своего расцвета эти новые патриции оккупировали престижные курорты всего мира, где проводили симпозиумы, что в переводе с греческого обозначает пьянку, переходящую в… Сейчас, конечно, времена уже не те… но я отвлекся.
Отчуждение труда экспериментатора происходило в виде текста – научной статьи, отчета, протокола. В итоге теоретик имел дело исключительно с бумагой. Бумага на входе – бумага на выходе. Причем входящей бумаги обычно значительно больше. В СССР часть ее возвращалась в общественный оборот в обмен на произведения Дюма и других классиков мировой беллетристики. Бумагооборот других развитых стран нуждается в дальнейшем изучении.
Теоретик заинтересован в методологических критериях научности, ориентированных прежде всего на работу с документами. Конвенционализм, фаллибилизм, физикализм, научный реализм – вот лишь некоторые направления философии науки, затронувшие тему формального критерия научности.
Конвенционалисты, вслед за Анри Пуанкаре, считают, что основания науки (аксиомы метода) есть результат сговора большинства ученых. Выбор делается на основании простоты и практического удобства.
О фаллибилизме Поппера «КТ» писала не раз (начиная еще с давней статьи Юрия Ревича «Искусство быть наукой» в теме номера «Мифов нет»). Согласно этой школе, научными считаются те высказывания, для которых найдена возможность опровержения. Обратите внимание – не подтверждения, как требует позитивистская концепция, а опровержения, поскольку все теории признаются потенциально ошибочными априори.
О фаллибилизме Поппера «КТ» писала не раз (начиная еще с давней статьи Юрия Ревича «Искусство быть наукой» в теме номера «Мифов нет»). Согласно этой школе, научными считаются те высказывания, для которых найдена возможность опровержения. Обратите внимание – не подтверждения, как требует позитивистская концепция, а опровержения, поскольку все теории признаются потенциально ошибочными априори.
Физикализм и некоторые направления научного реализма ведут в сфере науки борьбу против естественного языка, который выступает причиной многих ошибок и неясностей. Предлагается создать корректный язык, лишенный неопределенности и противоречивости естественного языка, и все теории формулировать на нем. Те из них, что с грамматической точки зрения (имеется в виду грамматика нового языка) правильны, можно рассматривать как научные. Физикализм строит идеальный язык путем сведения психических феноменов к физиологическим, а значит, физическим процессам. Научный реализм строит идеальный язык, основываясь на онтологических предпосылках, выбор которых и составляет основное занятие приверженцев этого направления в философии науки. Если же в качестве языка науки выбрать математику, мы получим логический позитивизм.
В общем случае философы стараются разработать свод формальных правил, сравнение с которыми позволяло бы оценивать «истинность» выдвигаемой гипотезы. Для примера – одним из таких употребительных списков правил являются законы сохранения энергии, импульса, количества движения и др. Не удовлетворяет гипотеза законам сохранения – «фтопку!!!». Расширяя или изменяя этот список, получаем различные формы формальных критериев научности.
Область бурно развивалась до 1970–80-х годов, несмотря на то что в 1931 году Гедель доказал теорему о неполноте. Наиболее часто цитируется следующая ее формулировка – «Если система не противоречива, то она не полна». Иными словами, нельзя создать аксиоматическим способом достаточно сложную систему так, чтобы множество доказательных формул полностью охватывало бы множество содержательно истинных утверждений в рамках этой системы. Это доказательство сильно охладило энтузиазм философов, надеющихся на формальный критерий научности.
Последнее время забрезжила надежда на порабощение искинов [«Искусственных интеллектов». – Л.Л. – М.], роботов и других автоматов. Научная работа грядущего выглядит как управление поисковыми пауками, снабженными научно-методологическими фильтрами различных модификаций. Фильтры эти процеживают эмпирический сырец в виде научных статей в Сети, выискивая скрытые взаимосвязи и другие неявные данные. Впрочем, «Сумма технологии» Лема недавно переиздавалась – см. в ней главу 7, «Выращивание информации».
Зафиксируем красной нитью – отобрал корешок, осмотрел, съел.
Яд и корона«…И тут же прикрепила украинцев к земле…»
К. Прутков
ВСЕГДА
Фуллерены были перед нашими глазами всегда. Метод, которым их можно было обнаружить, появился 50 лет назад. Теоретически они были предсказаны 25 лет назад. Экспериментально их обнаружили 16 лет назад (цифры приблизительные). Сверхтяжелые элементы были перед нашими глазами всегда. Методы, которыми их можно было обнаружить, появились 50–20 лет назад… И ведь можно продолжать и продолжать.
Как помнит старшее поколение из школьных уроков истории и обществоведения, рабовладельческий строй оказался нежизнеспособен из-за низкой эффективности рабского труда и был заменен прогрессивным человечеством на строй феодальный. Рабство, правда, дало метастазы в виде «плантаторства» на американском континенте. Хотя в науке рабовладение было коротким периодом и завершилось довольно давно, мы еще можем наблюдать такие «плантации» – учреждения, где низкоквалифицированный персонал на дешевом оборудовании проводит множество однотипных экспериментов, перерабатывающихся затем небольшой горсткой белых воротничков.
Со временем стоимость экспериментальной работы возросла на порядки. Соответственно изменились и требования к научным работникам. Все это привело к очередной смене формы организации труда. Экспериментаторов частично освободили и прикрепили к земле, то есть к приборам. Крайняя степень этого типа организации труда называется «Сидение на приборе».
При «феодализме» отчуждается не весь труд экспериментатора, часть творческой работы ученого остается при нем. Это не жест доброй воли, а суровая техническая необходимость.
Приборы и методики совершенствуются на ходу и часто. Проводятся калибровки, устраняются наводки, подбираются условия измерения. Прибор таскают из угла в угол, подкладывают под него бумажки, изолируют провода и перепаивают контакты, производят «магические постукивания». Повозившись так от недели до полугода (для прибора средней сложности), получают на выходе что-то похожее на правду, на контрольном образце. В этом сложном и продолжительном магическом ритуале используемые установки приобретают несвойственную им ранее индивидуальность, а работающий на них персонал – ноу-хау проведения измерений. Эти знания и эта индивидуальность уже не могут быть отчуждены старыми проверенными способами – в виде описания и инструкции [Те, кто пытался перенять/передать технологию, измерительную методику или воспроизвести эксперимент, понимают, что это особая песня и особый вид научного труда]. Таким образом, из движимого имущества экспериментальные установки, приборы и персонал превращаются в недвижимость. Недвижимость эта есть основной источник натурального продукта и занимает некоторую условную площадь на научном фронте. Так мы и получаем то, что в учебниках средней школы называется «натуральное феодальное хозяйство».
Отчасти проблема невозможности полной трансляции экспериментальных данных решается переносом потребителей поближе к месту производства как в географическом, так и в административном смысле. Для крупных установок довольно давно справедливо нехитрое эмпирическое правило: «одна установка – одна научная школа, две установки – две школы».
Устройство крупной научной школы сейчас до боли повторяет устройство классического феодального государства. Есть король – глава школы и ее научный лидер, есть вассалы нижнего уровня, командующие феодами, теоретики, тоже объединенные в феоды, и сервы (от лат. servus – раб, в средневековой Зап. Европе категория феодально-зависимых крестьян, наиболее ограниченных в правах. – Большой энциклопедический словарь) [Я не даю моральных оценок. Это не хорошо и не плохо – это просто такая форма организации труда].
Передача неявного неформализованного знания между участниками таких коллективов возможна не в последнюю очередь потому, что современные приборы и экспериментальные установки есть результат предыдущего этапа совместных теоретических и экспериментальных работ, а также труда инженеров, метрологов и др. Подобная преемственность стягивает эксперимент и теорию в довольно тугой узел.
Как перейти от неполных эмпирических данных к синтетической теории? Однозначен ли этот переход? Как исключить психологизм и повысить объективность эксперимента? Можем ли мы зафиксировать явление, не имея хотя бы приблизительного теоретического описания его? Насколько восприятие обычных, наблюдаемых в повседневной жизни, вещей определяется социальной и теоретической установками нашего мышления?
Вопросов множество, но даже беглый исторический обзор показывает, что философское осмысление текущего состояния научного метода всегда хронически запаздывает. Эмпиризм утвердился в науке, когда уже буйно цвело экспериментаторство, выводящее исследователя за пределы непосредственного чувственного опыта. Позитивизм укрепился, когда ему на смену уже были выдвинуты конвенционализм, физикализм и др. Сейчас эти идеи пробивают себе дорогу в массы, но фактически они соответствуют состоянию науки 40–50-х годов прошлого века.
Трагедия философии науки настоящего времени в том, что она, с одной стороны, обгоняет те философские представления, что доминируют в научном сообществе, а с другой – отстает от научной практики. Иными словами, философы отстают от науки на один шаг, а сами ученые – на два. Не успела сформироваться идеология «феодальной» формы научной организации труда, а впереди уже открываются новые горизонты.
«Отречемся от старого мира…»ЦИТАТА
«Это был грандиозный проект. Сектор А предназначался для работы с художниками, страдающими цветной слепотой, а сектор В – для обследования умственно неполноценных джазистов».
Норткот Паркинсон
Если рабовладельческий строй подкрался незаметно, а его, в свою очередь, тихо и мирно сменил строй феодальный, то капитализм проходил закалку в горниле так называемых буржуазных революций. Потом это стало хорошим тоном, и все последующие формации являются в мир, начиная свою деятельность с «…до основанья, а затем…». К сожалению, а может быть, к счастью, великой коммунистической революции не произошло, а величие революции социалистической в отдельно взятой стране сейчас находится под вопросом. Поэтому мы не будем заострять на них внимание и вернемся к буржуазному строю.