«Мы раздавим этих воров в Бретее»,– гордо заявил Иоанн II, когда наконец его войско тронулось с места. От Шартра до Бретея семнадцать лье. Король пожелал покрыть это расстояние за один переход. Уже к полудню многие начали отставать. Когда измученные вконец люди добрались до Бретея, Ланкастера там уже не оказалось. Он пошел приступом на крепость, выбил французский гарнизон и заменил его крепким отрядом под командованием вояки наваррца Санчо Лопеса, которому тоже оставил провианта на целый год.
Король Иоанн имел великий талант быстро находить себе утешение. «Мы перережем их всех в Вернее! – вскричал он.– Ведь верно, дети мои?» Дофин признавался мне потом, что он не посмел сказать вслух, что, по его мнению, просто глупо гнаться пятнадцати тысячам за одной тысячей. Ему не хотелось показаться перед людьми маловером в отличие от младших своих братьев, которые слепо во всем подражали отцу и горели желанием броситься в бой, даже самый юный из них – Филипп, хотя ему не исполнилось еще и четырнадцати.
Верней лежит на берегу Авра, это ворота в Нормандию. Англичане промчались через город накануне, подобно опустошительному урагану. А французы в глазах жителей Вернея нахлынули, подобно широко разлившейся в половодье реке.
Герцог Ланкастер, отлично понимая, что вся эта река может с минуты на минуту хлынуть на него, поостерегся идти на Париж. Увозя с собой богатую добычу, захваченную в походе, и уводя с собой множество пленников, он благоразумно подался на запад. «На Лэгль, на Лэгль, они пошли на Лэгль»,– объясняли вилланы. Услышав эти слова, король Иоанн почувствовал себя отмеченным перстом Божьим. Надеюсь, вы поняли почему?.. Да нет, Аршамбо, вовсе не из-за орла...[6] А из-за «Свиньи Тонкопряхи»... Вспомните-ка убийство Карла Испанского... Там, где было совершено преступление, именно там свершится и отмщение. Своим людям король дал поспать только четыре часа. В Лэгле он нагонит англичан и наваррцев, и наконец-то пробьет час его торжества.
Итак, 9 июля, сделав краткую остановку у порога «Свиньи Тонкопряхи», только чтобы преклонить железный наколенник – странное все-таки зрелище для войска: король молится и льет слезы перед дверью какой-то харчевни!..– он наконец-то заметил копья Ланкастера в двух лье от Лэгля на опушке леса Тюбеф... Мне рассказали обо всем, что произошло, дорогой племянник, тремя днями позже.
– Шлемы пришнуровать, построиться!..– крикнул король.
Но тут коннетабль и оба маршала впервые в жизни выступили согласно.
– Государь,– сурово заявил Одрегем,– вы сами видели, как пламенно я служил вам...
– И я тоже,– подхватил Клермон.
– ...но с нашей стороны было бы непростительным безумием сразу ввязываться в битву. Просто нельзя требовать от людей, чтобы они сделали еще хоть один шаг. Вот уже четыре дня вы не даете им ни отдыха, ни срока, да и нынче вы вели их еще быстрее, чем обычно. Люди выбились из сил, взгляните сами: лучники до крови стерли ноги, и, не будь у них копий, на которые они могут опереться, они все попадали бы на землю.
– Ох уж эта мне пехота,– раздраженно огрызнулся Иоанн II,– вечно всех задерживает!
– Но и конница не в лучшем состоянии,– отрезал Одрегем.– У большинства лошадей сбита холка, а остальные хромают, и перековать их негде. От жары у вспотевших людей доспехи до крови намяли поясницу. Не ждите ничего доброго и от ваших рыцарей, пока они как следует не отдохнут.
– Кроме того, государь,– добавил Клермон,– посмотрите, какая перед нами местность, как же тут идти в атаку? Перед нами густой лес, и где-то рядом прячется мессир Ланкастер. Ему легко будет оттуда отойти со своим отрядом, а наши лучники застрянут в чащобе, и нашим копьеносцам придется сражаться за стволами дерев.
Король Иоанн впал в гнев, кляня всех и вся – и людей, и неблагоприятные обстоятельства, вечно вмешивающиеся в великие его замыслы. И вдруг он принял решение, одно из тех неожиданных своих решений, из-за которых придворные льстецы прозвали его Добрым в надежде, что их слова будут ему переданы.
Он отрядил двух своих оруженосцев, Плюйана дю Валя и Жана де Коркийре, к герцогу Ланкастеру и наказал им передать ему вызов на бой. Сам Ланкастер расположился на поляне, перед ним строем стояли лучники, а лазутчики зорко следили за французской армией и высматривали дороги для отхода. Итак, голубоглазый герцог увидел, как к нему ведут окруженных небольшим конвоем двоих королевских оруженосцев, которые водрузили на древко копья расшитый лилиями стяг и дудели в рог, словно герольды на турнире. Сидя в окружении своих союзников: Филиппа Наваррского, Годфруа д’Аркура и Жана де Монфора,– он молча слушал речь, которую начал держать Плюйан дю Валь.
Король Франции пришел во главе огромной армии, а у герцога людей совсем мало. Посему предлагает Иоанн II вышеназванному герцогу вступить наутро в бой с равным числом рыцарей как с одной, так и с другой стороны, будь то сотня, полсотни или даже пускай всего тридцать человек, в условленном заранее месте, и пускай бой ведется по всем правилам рыцарской чести.
Ланкастер весьма любезно выслушал предложения того, кто «говорил от имени Франции», но не слишком-то прославился в мире своей рыцарственностью. Он заверил посланцев Иоанна II, что обсудит их речи со своими союзниками, и при этом обвел рукой сидящих вокруг него сеньоров, ибо вопрос слишком серьезен, чтобы решать его одному. Таким образом, оба оруженосца решили, что Ланкастер даст окончательный ответ завтра.
В этом они уверили и короля Иоанна, который тут же приказал раскинуть свой шатер и забылся мирным сном. И ночью французская армия превратилась в армию храпунов.
Поутру в лесу Тюбеф не оказалось никого. Видны были лишь следы отошедшего войска, но ни одного англичанина, ни одного наваррца. Ланкастер благоразумно отвел своих людей к Аржантану.
Король Иоанн II громко выражал свое презрение к противнику, не знающему, что такое честь, и умеющему лишь грабить жителей, когда поблизости нет нашего воинства, а если их вызывают на честной бой, так они бегут сломя голову. «Мы носим свой орден Звезды на сердце, а их орден Подвязки хлопает их по икрам. Вот в чем наше различие. Они рыцари бегства».
Но собирался ли он пуститься за ними вдогонку? Оба маршала предлагали бросить по следу Ланкастера наиболее свежие рыцарские части, но, к великому их изумлению, Иоанн II отверг это предложение. Похоже было, что он счел битву выигранной, раз противник не принял его вызова.
Итак, он решил возвратиться в Шартр и распустить свое войско. А по пути он отберет у англичан Бретей.
На что Одрегем заметил, что Ланкастер оставил в Бретее достаточно крупный и хорошо подготовившийся к осаде гарнизон под началом опытного командира.
– Мне известно это место, государь, отобрать его будет не так легко.
– Тогда почему же наши оставили его? – возразил король Иоанн.– Я сам поведу осаду.
И вот тут-то, дорогой племянник, я и сопровождавший меня Капоччи встретились с королем, и было это 12 июля.
Глава II Осада Бретея
Король Иоанн принял нас в воинских доспехах, словно бы через полчаса ему предстояло идти на штурм. Он облобызал наши перстни, осведомился о Святом отце и, не выслушав чуточку длинноватого, цветистого и слишком обстоятельного ответа Никколо Капоччи, обратился ко мне:
– Монсеньор Перигорский, вы приехали как раз вовремя и сможете присутствовать при осаде, но какой осаде! Мне ведомо, что все семейство ваше славилось доблестью и что все вы тонкие знатоки военного искусства. Все ваши родичи на высоких постах верно служили французской короне, и, не будь вы князем церкви, вы, безусловно, могли бы стать моим маршалом. Ручаюсь, что вы получите немалое удовольствие.
То, что король обращался с речью только ко мне, да еще расхваливал мою родню, сильно пришлось не по душе Капоччи, человеку не слишком знатного происхождения, и поэтому он счел уместным заметить, что мы явились сюда не для того, чтобы восхищаться воинскими подвигами, а потолковать о мире между христианскими государствами.
Я сразу же понял, что отношения между моим собратом и королем Франции не наладятся, особенно же когда Иоанн, увидев моего племянника Робера Дюраццо, стал в высшей степени дружественно расспрашивать eго о Неаполитанском дворе и о его тетушке королеве Жанне. Надо сказать, что мой Робер был и вправду красавец. Великолепная стать, девичий цвет лица, шелковистые кудри... словом, прелестное сочетание силы и грации. И я заметил, что в глазах короля зажегся тот самый огонек, какой обычно вспыхивает в глазах мужчин при виде прошедшей мимо красавицы. «А где вы собираетесь остановиться?» – осведомился он. Я ответил, что мы устроимся в соседнем аббатстве.
Я внимательнее пригляделся к королю и нашел, что за последнее время он сильно постарел, отяжелел, раздался и подбородок под реденькой бородкой цвета мочи казался еще массивнее. И у него появилась привычка судорожно дергать головой, как будто ему резали шею или плечо попавшие под кольчугу металлические опилки.
Я внимательнее пригляделся к королю и нашел, что за последнее время он сильно постарел, отяжелел, раздался и подбородок под реденькой бородкой цвета мочи казался еще массивнее. И у него появилась привычка судорожно дергать головой, как будто ему резали шею или плечо попавшие под кольчугу металлические опилки.
Он пожелал показать нам лагерь, где наше появление вызвало легкую суету любопытства. «Вот его преосвященство монсеньор Перигорский, который пожаловал к нам...» – говорил он своим рыцарям таким тоном, будто мы прибыли сюда с единственной целью – принести ему помощь свыше. Я раздавал благословения направо и налево. А физиономия у Капоччи совсем вытянулась.
Королю не терпелось познакомить меня с командиром своих осадных машин, которыми он, по-моему, дорожил куда больше, чем своими маршалами или даже коннетаблем. «Где Протоиерей? Видел кто-нибудь Протоиерея или нет?.. Бурбон, велите крикнуть Протоиерея...» Я никак не мог решить про себя, на что, в сущности, прозвище протоиерея тому, в чьем ведении находились разные осадные машины, мины и огневые жерла.
Странный человек появился перед нами: длинные кривые ноги в стальных набедренниках и стальных же поножах, казалось, будто он шагает на молниях. Пояс так туго стягивал его кожаную безрукавку, что он походил на осу с ее тонкой талией. Огромные ручищи с въевшейся под ногтями черной полоской пороха он не мог прижать к телу из-за металлических налокотников. Физиономия, надо сказать, довольно-таки подозрительная, худая, с выдающимися скулами, с оттянутыми к вискам глазами, а выражение лица насмешливое, как у человека, готового ни за что ни про что поднять на смех своего ближнего. И венчала эту странную фигуру монтабонская шляпа с широкими полями, сплошь металлическая, выступавшая углом над носом, и с двумя щелками, чтобы, когда он наклоняет голову, можно было видеть Божий свет.
– Где ты был, Протоиерей? Тебя искали, искали,– сказал король и представил мне своего любимчика: – Арно де Серволь, сир Велина.
– Протоиерей к вашим услугам, монсеньор кардинал...– насмешливо добавил Арно издевательским тоном, что пришлось мне сильно не по душе.
И вдруг меня осенило: Велин, Велин! Да это ж в наших краях, Аршамбо... Ну конечно же, неподалеку от Сент-Фуа-ла-Гранд, как раз на рубеже Перигора и Гиени. Да и сам он впрямь протоиерей. Протоиерей, понятно, не рукоположенный, не умеющий даже читать по-латыни, но все-таки протоиерей. И где же? Натурально, в Велине, в своем маленьком ленном владении, где он прибрал к рукам церковный приход и таким манером получал свой сеньорский оброк, равно как и церковные доходы. По дешевке он нанял себе настоящего священника, чтобы выполнять церковные обряды... пока Папа Иннокентий сразу же после того, как его избрали Папой, не лишил его церковных бенефиций, как и всех прочих доходов с аббатства. «Овец должно пасти пастырю...» Я вам уже об этом говорил. Итак, улетела, упорхнула Велинская епархия! Я знал чуть ли не о целой сотне таких дел и догадываюсь, что этот молодчик не слишком-то обожает Авиньон. Должен вам сказать, что на сей раз я полностью согласен со Святым отцом. И я сразу почуял, что этот Серволь уж никак не облегчит мою миссию.
– Протоиерей на славу потрудился в Эвре, и мы вновь отобрали у неприятеля город,– сказал мне король, желая, видимо, набить цену своему бомбардиру.
– Это как раз единственный, который вы отобрали у наваррца, сир,– с апломбом ответил ему Серволь.
– А мы повторим то же самое в Бретее... Хочу, чтобы осада получилась красивая, как в Эгийоне.
– За тем лишь исключением, сир, что Эгийона вы не взяли.
Ну и ну, подумал я, да он, видно, в особом фаворе у короля, раз позволяет себе столь предерзостно с ним говорить.
– Только потому, что мне – увы! – не хватило времени,– печально вздохнул король.
Надо было быть Протоиереем... я и сам тоже стал звать его Протоиереем, раз все его так звали... Так вот, говорю, надо было быть этим человеком, чтобы недоверчиво покачать башкой в своей железной шляпе и пробормотать в лицо своему государю:
– Времени, времени... целых шесть месяцев...
И надо было обладать упрямством короля Иоанна, чтобы уверить себя, будто осада Эгийона, которую он вел в том же году, когда его батюшку разбили при Креси, будто осада эта может служить образцом военного искусства. Сколько на нее было потрачено времени и денег. Так, он приказал построить мост, чтобы подойти ближе к крепости, но выбрал для этого столь неудачное место, что осажденные без труда разрушали этот мост шесть раз подряд. Какие-то сложнейшие нелепые махины пришлось волочить из Тулузы, что стоило тоже уйму денег и заняло уйму времени... а пользы от них никакой.
Так вот, эту-то осаду король Иоанн и числил среди самых славных и черпал в ней весь свой боевой опыт. И впрямь, страстно желая свести счеты с судьбой, он через десять лет вздумал взять реванш за Эгийон и доказать всему свету, что, мол, его военная тактика была хороша; словом, возжелал оставить в памяти потомства воспоминание о величайшей из осад.
И поэтому, даже не подумав преследовать неприятеля, которого ему удалось бы разбить без особого труда, он повелел раскинуть свой шатер у стен Бретея. Когда же он обратился к Протоиерею, весьма сведущему в новом искусстве разрушения с помощью пороха, все подумали было, что король решил подвести мины под стены замка, как произошло это в Эвре. Куда там! Он наказал начальнику осадных машин строить особые подмости, чтобы можно было перелезть через стены. И маршалы и военачальники с превеликим вниманием выслушали приказ короля и сразу же засуетились, торопя людей. Если человек командует другими достаточно долго, то, будь он хоть болваном, всегда найдутся люди, считающие, что командует он хорошо.
Что же касается Протоиерея, лично у меня создалось такое впечатление, что Протоиерею плевать на всех и на все. Король требует, чтобы построили подмостные леса, штурмовые башни – ладно, построим их ему, а затем потребуем денежки за постройку. Если эти устарелые махины, которые хороши были до применения бомбард, не оправдают возложенных на них надежд, пусть король пеняет на себя. И Протоиерей, не упуская случая, твердил об этом направо и налево; он имел на короля Иоанна необъяснимое влияние, какое приобретает подчас грубиян вояка на государя, и без зазрения совести пользовался этим, коль скоро казначей выплачивал ему и его помощникам немалые денежки.
Маленький нормандский городок превратился в огромную строительную площадку. Вокруг замка рыли ретраншементы, а на вынутой земле возводили подмости и штурмовые укрепления. С утра до ночи грохот повозок и стук лопат, скрежет воротов, щелканье бичей, а главное, ругань, ругань. Мне казалось, что я снова попал в Вильнев.
В соседних лесах звенели топоры. Кое-кто из местных жителей, торговавших вином, делал неплохие дела. Зато другие злобно и удивленно глядели, как пятеро молодцов разрушают их амбар и уносят балки. «Служба короля!» Сказано – сделано! И кирки обрушиваются на саманные стены, веревки цепляются к деревянной стойке – и бац! – все рушится с превеликим грохотом. «Он, король, мог бы найти себе другое место, а не насылать на нас этих злодеев, которые прямо у тебя над головой крышу разносят»,– говорили вилланы. Теперь им уже казалось, что король Наваррский был им действительно лучшим господином, чем король французский, и даже присутствие англичан не таким тяжким бременем ложилось на их плечи, как присутствие короля французского.
Итак, я провел в Бретее часть июля месяца, к вящему неудовольствию Капоччи, который предпочел бы проводить время в Париже... будто я не предпочел бы!.. и который слал в Авиньон послания, полные яда, где не без ехидства намекал, что мне, мол, больше по душе любоваться военными действиями, чем предстательствовать о мире. А как, скажите мне сами, мог я предстательствовать о мире, если не в беседах с королем, и где я мог с ним беседовать, как не на этих осадных сооружениях, откуда он, по-видимому, не желал ни на минуту отлучаться?
Целые дни он в сопровождении Протоиерея кружил и кружил вокруг крепости: то выверял угол нападения, то беспокоился, хороши ли подпорные стенки, но по большей части торчал у строящейся деревянной штурмовой башни, чудовищной громадины на колесах, какой не видывали со времен глубокой древности и где можно было разместить не одну сотню арбалетчиков с арбалетами и огненными стрелами. Ему мало было построить башню в несколько этажей, требовалось также найти достаточное количество бычьих шкур и обшить ими это гигантское сооружение; и не забыть бы о надежной и ровной дороге, чтобы башню легко было по ней толкать. Но зато, когда она будет готова, люди увидят то, чего никогда не видели.
Нередко король приглашал меня к себе на ужин, и тут-то я старался завести с ним беседу.
– Мир? – переспрашивал он.– Да это же самое заветное мое желание. Вы видите, я почти что распустил свое войско и оставил себе ровно столько людей, сколько требуется для штурма. Подождите, вот возьму Бретей, и я сразу же охотно подпишу мирный договор, чтобы доставить удовольствие Святому отцу. Пусть только сначала неприятель предложит мне свои условия.