— Да, да, мы с тобой согласны, — почти простонал Беднокур, — но это ж неправильно , вот что. Ее, вишь ты, любезность одолела, а ты не знаешь потом, сможешь ли ты ходить, или будешь прыгать, как лягушка!
— И далеко ли упрыгнешь, — мрачно добавил Гамбукер.
— Ладно, ладно, я разберусь, — пообещала нянюшка.
— Нельзя же вести себя то так, до эдак, — пробормотал Беднокур. — Люди ведь пужаются.
— Да, да, няншука, разберись, а мы приглядим за твоим ап… — начал было Гамбукер, но тут же согнулся пополам и закашлялся.
— Не обращай внимания, это у него колики от расстройства, — пояснил Беднокур, потирая локоть. — А ты тут травки всякие полезные собирала, да, нянюшка?
— Угу, травки… — промычала нянюшка Ягг, торопливо углубляясь в завесу листвы.
— Так я пока убавлю огоньку, ладно? — крикнул ей вслед Беднокур.
VI
Когда запыхавшаяся нянюшка Ягг показалась на тропинке, матушка сидела на пороге своего домика и копалась в мешке со старой одеждой. Вокруг были разбросаны одеяния не первой свежести.
В довершение всего матушка напевала себе под нос. Нянюшка забеспокоилась. Что–что, а музыку Эсме Ветровоск никогда не одобряла.
А еще при виде нянюшки она улыбнулась — по крайней мере, уголок ее губ пополз вверх. Тут уж нянюшка встревожилась не на шутку. Обычно матушка улыбалась, только если какого–нибудь мерзавца настигала заслуженная кара.
— О, Гита, рада тебя видеть!
— Эсме, ты часом не приболела?
— В жизни не чувствовала себя лучше, клянусь! — откликнулась матушка и продолжила мурлыкать какой–то мотивчик.
— Э… тряпки разбираешь? — догадалась нянюшка. — Собралась наконец сшить одеяло?
Матушка Ветровоск твердо верила, что в один прекрасный день возьмет да сошьет настоящее лоскутное одеяло. Однако занятие это требует терпения, а потому за истекшие пятнадцать лет матушке удалось сметать всего три лоскута. Но тряпки она все равно собирала. Как, впрочем, и все ведьмы. Каждая настоящая ведьма должна собирать тряпки. У старых вещей, как и у старых домов, есть душа. Говорят, за тряпки ведьма душу продать готова, но это совсем не так — за тряпки ведьма готова продать души всех окружающих.
— Где–то тут было… — бормотала матушка. — Где–то тут… Ага, вот…
Она гордо извлекала из мешка некое одеяние. По большей части розового цвета.
— Не совсем еще памяти лишилась, знала, что оно должно быть где–то здесь, — продолжала матушка. — Почитай, ненадеванное. И размер подходящий.
— Ты что, собираешься его надеть ? — охнула нянюшка.
Пронзительный (серпом–под–коленки) взгляд синих матушкиных глаз обратился на нее. Нянюшка с огромным облегчением услышала бы в ответ что–нибудь вроде «Нет, с маслом съем, дура старая». Вместо этого матушка Ветровоск опустила глаза и немного робко спросила:
— Думаешь, мне не пойдет?
Воротничок платья был отделан кружевом. Нянюшка судорожно сглотнула.
— Ну, ты обычно носишь черное… Даже капельку чаще, чем обычно. Можно сказать, всегда.
— Ага, душераздирающее зрелище, — рассудительно откликнулась матушка. — Не пора ли обновить гардеробчик?
— Да ведь оно такое… розовое .
Матушка отложила платье в сторону и, к вящему ужасу нянюшки, мягко взяла ее за руку.
— Знаешь, Гита, — проникновенным тоном сказала она, — я тут как следует подумала насчет этих Испытаний… Я вела себя как настоящий барбос на сене…
— Сука, — рассеянно обронила нянюшка Ягг.
На мгновение матушкины глаза вновь превратились в два сапфира.
— Что?
— Э… сука на сене, — пробормотала нянюшка. — В смысле «собака». А не «барбос». Выражение такое.
— Да? И верно. Спасибо за замечание. Ну вот я и подумала: самое время мне отойти в сторону. Пусть молодежь порезвится. Ну, то есть… я вела себя не очень–то любезно…
— Э–э…
— Я попробовала стать любезной, — продолжала матушка. — Досадно, но приходится признать: я хотела как лучше, а вышло…
— Любезничать ты никогда не умела, — вздохнула нянюшка. — Ну, зато в другом ты хороша.
Матушка улыбнулась. В ее взгляде, хоть и решительном, нянюшка не сумела высмотреть ничего, кроме искренней озабоченности.
— Может, со временем я все–таки исправлюсь, — предположила матушка.
И ласково похлопала нянюшку по руке. Нянюшка уставилась на свою руку так, словно та должна была превратиться в нечто кошмарное.
— Просто… все привыкли к тебе такой, какая ты есть, — выдавила она.
— А знаешь, что я еще подумала? Я, пожалуй, сварю для праздника варенье. И, может быть, приготовить каких–нибудь кексов? — спросила матушка.
— Угу… Это дело.
— Нет ли в поселке больных, кого нужно навестить?
Нянюшка воззрилась на дальние кроны деревьев. Все хуже и хуже! Она порылась в памяти. Итак, человек должен быть достаточно тяжело болен, чтобы нуждаться в дружеском визите, и в то же время достаточно здоров, чтобы пережить то незабываемое потрясение, когда с визитом явится сама матушка Ветровоск. По части практической психологии и примитивных сельских оздоровительных процедур матушке не было равных. Честно говоря, последнее удавалось ей даже на расстоянии, ибо самые болящие бедолаги поднимались с постели и отступали — нет, бежали — перед известием, что матушка Ветровоск на подходе.
— Покамест все здоровехоньки, — дипломатично сказала нянюшка.
— И не требуется ободрить никого из стариков? Помочь чем?
Само собой, себя нянюшка с матушкой к старикам не относили. Известна же пословица: в свои девяносто семь ведьма — ягодка совсем. Старость — удел других.
— Все потихоньку справляются, спасибо, что спросила.
— А еще я знаю много сказок. Детишки от них просто без ума.
Нянюшка кивнула. Однажды матушка (на нее тогда ненадолго нашло) взялась рассказывать сказки. Что касается детей, результат был превосходный: они слушали разинув рот и явно наслаждались преданиями седой старины. Сложности возникли потом, когда ребятишки разошлись по домам и стали интересоваться у родителей, что такое «усекновение всех членов».
— Представь, я сижу в своем кресле–качалке, а вокруг собрались ребятишки, мою сказку слушают… — совсем размечталась матушка. — Так, кажется, положено рассказывать сказки, я верно помню? И еще я могла бы сварить для них тянучки из яблочной патоки. Вот было бы славно, правда?
Нянюшка опять кивнула, объятая чем–то вроде почтительного ужаса. Она вдруг отчетливо поняла, что она — единственное препятствие на пути этого безудержного стремления матушки Ветровоск творить добро.
— Тянучки, — задумчиво промолвила она. — Это какие же будут? Те, что разлетались вдребезги, как стекляшки, или те, из–за которых нашему малышу Пьюси все зубы склеило, пришлось рот ложкой разжимать?
— Я, кажется, поняла, где я в тот раз ошиблась.
— Знаешь, Эсме, ты и сахар — вещи несовместимые. Помнишь те твои леденцы «от–рассвета–до–заката»?
— Но их и хватило до заката, Гита.
— Только потому, что наш малыш Пьюси не мог их выковырять изо рта, пока мы ему не выдернули пару зубов. Он потом так плакал. Лучше держись маринадов, Эсме. Маринады тебе удаются на славу.
— Но я должна что–нибудь сделать для этих людей, Гита. Не могу я все время ходить вредной каргой. О, знаю! Я стану помогать на Испытаниях. Хлопот–то будет немеряно, верно?
Нянюшка про себя улыбнулась. Вот оно что.
— Ну конечно, — подтвердила она. — Почтеннейшая Мак–Рица с радостью растолкует тебе, что к чему, подыщет какую–нибудь работенку. — И подумала: «Так ей, дуре, и надо: ты определенно что–то задумала».
— Я с ней поговорю, — пообещала матушка. — Ведь, наверное, я могла бы много с чем помочь, если б захотела.
— Захочешь, как пить дать, — искренне заверила нянюшка. — Чует мое сердце, с твоей легкой руки все пройдет совершенно иначе.
Матушка опять принялась рыться в мешке.
— Ты ведь тоже придешь, а, Гита?
— Я? — сказала нянюшка. — А как же! Да я ни за какие коврижки такое не пропущу!
VII
Нянюшка нарочно поднялась ни свет ни заря. Ей хотелось быть в первых рядах — на случай какой–нибудь заварушки.
Дорогу к месту Испытаний украшали гирлянды. Раскрашенные в яркие, крикливо–безвкусные цвета шары свисали с каждого дерева.
И во флажках чувствовалась знакомая рука. По идее, если обладатель ножниц берется вырезать треугольник, у него не может не получиться хоть что–нибудь. Но только по идее. А вообще, старая тряпка, повешенная на манер флажка, — это еще не флажок.
Кроме того, нянюшка никогда прежде не видала, чтобы флажки носили воротнички.
На поле Испытаний уже вовсю кипела работа. Люди устанавливали ларьки и палатки. Под ногами путались дети. Комитет нерешительно стоял под деревом, изредка поглядывая на розовую фигурку на верху высоченной стремянки.
— Она явилась затемно, — пожаловалась Летиция подошедшей нянюшке. — Сказала, что всю ночь шила флажки.
— Ты про кексы расскажи, — угрюмо посоветовала мамаша Бивис.
— Эсме испекла кексы? — изумилась нянюшка. — Но она же не умеет стряпать!
Комитет посторонился. Многие дамы внесли свой вклад в продовольственное обеспечение Испытаний — это было и традицией, и своего рода конкурсом. Среди целого моря заботливо прикрытых тарелок, на большом блюде, высилась груда… предметов неопределенного цвета и формы. Словно стадо карликовых коров, объевшись изюма, долго маялось животом. Это были доисторические кексы, настоящие прародители современных кексов, увесистые и внушительные. На их фоне все прочие кулинарные изыски бесследно терялись. Эти кексы запоминались на всю оставшуюся жизнь.
— Выпечка ей никогда не давалась, — пролепетала нянюшка. — Кто–нибудь их уже пробовал?
— Ха–ха–ха, — глухо рассмеялась мамаша.
— Наверное, ужас какие черствые.
— Можно тролля забить до смерти.
— Но она ими так… э–э… гордилась , — развела руками Летиция. — Да, и еще… варенье.
Банка была большая. Казалось, она наполнена застывшей лавой.
— Цвет… приятный, — оценила нянюшка. — А варенье кто–нибудь пробовал?
— Мы не можем вытащить ложку, — призналась мамаша.
— Ну…
— А туда ее пришлось загонять молотком.
— Что она замышляет, госпожа Ягг, только честно? — спросила Летиция. — Она натура мстительная, всем известно… А ты ее подруга, — прибавила она тоном не только утвердительным, но и обвиняющим.
— Уж и не знаю, что у нее на уме.
— Я полагала, она оставит нас в покое.
— Она сказала, что хочет подсобить. И дать дорогу подрастающему поколению.
— Она что–то замышляет, — угрюмо повторила Летиция. — Она специально испекла эти кексы, надеясь таким образом подорвать мой авторитет.
— Да нет, — отмахнулась нянюшка. — Просто Эсме совершенно не умеет готовить. — «Твой авторитет, ишь!»
— С флажками она почти закончила, — доложила мамаша Бивис. — И скоро потребует новых заданий.
— Что ж… пожалуй, отправим ее к Счастливому Котлу.
Нянюшка непонимающе воззрилась на Летицию.
— Это та громадная бадья, где ребятишки шарят наудачу, чего вынется?
— Вот именно.
— И вы хотите доверить это матушке Ветровоск?
— Да.
— Должна предупредить, у нее своеобразное чувство юмора, и…
— Доброе всем утро!
Это матушка Ветровоск спустилась с лестницы. Голос ее нянюшка узнала бы когда угодно и где угодно. Но в нем опять звучали непривычные нотки. Любезные и дружелюбные нотки.
— Матушка Ветровоск, мы хотели бы попросить тебя приглядеть за Счастливым Котлом, — проговорила Летиция.
Нянюшка вздрогнула и сжалась. Но матушка сказала только:
— С радостью, госпожа Мак–Рица, с радостью. Очень уж хочется поглядеть на их мордашки, когда пойдут ловиться подарочки.
И мне, подумала нянюшка. Что–то там сегодня будет плавать…
Когда комитет торопливо удалился, она бочком подобралась к подруге.
— Зачем это тебе?
— Ей–ей, не понимаю, о чем ты, Гита.
— Я видела, как ты одним своим взглядом усмиряла самых жутких тварей. Раз ты при мне поймала единорога! Эсме, что ты задумала?
— Все равно не понимаю, о чем ты, Гита.
— Ты злишься, потому что они нипочем не хотели пускать тебя на Испытания, и планируешь страшную месть?
На пару мгновений воцарилась тишина. Обе ведьмы смотрели на поле, которое потихоньку заполнялось народом. Кто–то гонялся за поросенком в яме с грязью, кто–то штурмовал натертый салом шест. Ланкрский любительский оркестр выдавал попурри на основе известных мелодий — попурри и впрямь получилось полное, потому что каждый музыкант играл свой любимый мотив. Малышня весело мутузила друг дружку. Денек выдался теплый, возможно, последний в году.
Взгляды подруг обратились к отгороженному веревками пространству в самом центре поля.
— А ты–то собираешься участвовать в Испытаниях? — спросила вдруг матушка.
— Ты не ответила на мой вопрос!
— На какой именно?
Нянюшка решила не ломиться в запертую дверь.
— Да чего греха таить, собираюсь, — призналась она. — Как обычно.
— Что ж, тогда буду болеть за тебя. С удовольствием покричала бы, как остальные, да боюсь, народ испугается. Поэтому я буду держаться сзади и вести себя тихо, как мышка.
Нянюшка решила испробовать другой подход. Ее лицо расплылось в широкой улыбке, она ткнула подружку локтем в бок и закивала:
— Ага, ага, конечно. Вот только… мне–то можешь и сказать, верно? Не хочу проворонить главное. Не могла бы ты незаметненько дать мне знак, что приступаешь, а?
— Что за намеки, Гита?
— Прах тебя побери, Эсме Ветровоск! Иногда руки чешутся влепить тебе затрещину!
— Да ну?
Нянюшка Ягг ругалась редко, по крайней мере те выражения, которые она обычно использовала, в Ланкре сходили в лучшем случае за «красочные». Разумеется, выглядела нянюшка так, словно за словом в карман она не лезет, причем всякий раз это новое слово, однако ведьмы, как правило, тщательно следят за своим языком. Никогда не предскажешь, какой фортель выкинут слова, оказавшись за пределами слышимости. Но сейчас нянюшка все же не сдержалась и тихонько выругалась — и в сухой траве под ее ногами на миг расцвели язычки огня.
Впрочем, это пришлось кстати. Нянюшка теперь как раз настроилась на подходящий для Проклятий лад.
Согласно легендам, в давние времена Проклятия испытывали на живой цели (в смысле, изначально живой), но впоследствии дружным голосованием постановили, что негоже портить семейный праздник, и вот уже несколько столетий Проклятиями осыпали исключительно Чарли–Недолю, который, как ни крути, всего–навсего огородное пугало. А поскольку цель проклятий почти всегда рассудок и душа проклинаемого, возникли определенные трудности, ибо тыкву мало трогает даже «Да чтоб у тебя солома сгнила! Да чтоб у тебя морковка отвалилась!» Так что очки начислялись за стиль и изобретательность.
Испытание с Чарли–Недолей было далеко не решающим, так как значительных очков не приносило. Впрочем, однажды матушка Ветровоск все же умудрилась заставить тыкву взорваться. До сих пор никто не сумел разгадать, как ей это удалось.
Что бы там ни выходило по сумме баллов, под вечер всем станет ясно, которая из ведьм на самом деле победила. Да, можно взять приз «Самая остроконечная шляпа» или стать лучшей в выездке помела, но все это работа на публику. Главное — Коронный Номер, он–то и определит победительницу. Кое–кто трудился ради этого все лето.
Нянюшка вытянула последнюю, девятнадцатую, очередь. В этот раз на Испытания собралось немало ведьм. То тут, то там в толпе мелькали черные остроконечные шляпы. Слухи о том, что матушка Ветровоск в нынешних Испытаниях участвовать не будет, мигом разлетелись по округе — новости в оккультной среде распространяются быстро, ведь им не нужно полагаться на земные средства передвижения.
Обычно две ведьмы уживаются друг с дружкой примерно как две кошки, которых засунули в тесный мешок. Однако на кошек ведьмы похожи не только этим: иногда, в урочное время и в урочном месте, на нейтральной территории, они встречаются для мирных переговоров. Вот и сейчас на поле Испытаний вершился сложный, медленный танец…
Ведьмы прохаживались кругами, обменивались приветствиями, радостно встречали вновь прибывших. Ничего не подозревающему стороннему наблюдателю показалось бы, что он присутствует на встрече старых добрых подруг, и отчасти так оно и было. Но нянюшка искушенным оком подмечала, что ведьмы очень аккуратно выбирают позиции, взвешивают силы противника, награждают соперниц взглядами тщательно отрегулированной пристальности и долготы…
А когда ведьма (особенно малознакомая, чьих истинных сил пока еще никто не знал) оказывалась на огороженной веревками арене, остальные мигом находили предлог не спускать с нее глаз — и лучше всего украдкой. Они действительно напоминали кошек. Те тоже подолгу внимательно разглядывают друг друга, и, когда доходит до драки, попросту заверяют росписью и печатью нечто давно решенное.
Все это нянюшка знала. И еще она знала, что по преимуществу ведьмы — добрые (по большому счету), щедрые (к достойным; недостойным обычно воздается с лихвой), ласковые (с робкими и скромными) и в общем и целом искренне преданы своему ремеслу, которое приносит больше шишек, нежели почета и наград. Многие придерживающиеся традиций ведьмы жили в леденцовых и пряничных домиках, хотя кое–кто из молодежи проводил опыты с разными сортами хрустящих хлебцев. И детей в печке никто давно уже не жарил (хотя некоторым оно пошло бы только на пользу). В основном ведьмы занимались своими обычными ведьмовскими делами: облегчали соседям пришествие в этот мир и отбытие в мир иной, а в промежутке пособляли им преодолевать те с виду непреодолимые препятствия, что порой ставит перед нами жизнь.