В разных районах мира открытия происходили по-разному, но в южных морях в первой половине XIX века впереди государственного флага шла коммерция. Изобилие тюленей и китов привлекало сюда сотни судов, и тем немногим, что нам известно об очертаниях Антарктического континента, мы в значительной мере обязаны просвещённым инструкциям, исходившим от компаний вроде той, что возглавлялась господами Эндерби, а также предприимчивости и отваге таких капитанов, как Уэдделл, Биско и Баллени.
«На маленьких утлых судёнышках они бесстрашно пускались в плавания по бурным морям, усеянным льдинами; снова и снова случалось им находиться на краю гибели; их потрёпанные корабли с ободранными бортами отчаянно текли, команды изнемогали от непосильной работы и гибли от цинги.
И всё же, несмотря на невероятные трудности, они шли вперёд, и едва ли хоть один из них изменил свой курс без крайней надобности. Простые бесхитростные рассказы об этих плаваниях подкупают своей правдивостью, их нельзя читать не восхищаясь удивительной стойкостью и мужеством мореплавателей»[12]{6}.
К 1840 году уже были известны несколько точек на материке, находившихся в разных местах антарктического побережья. Прослеживавшиеся по ним границы материка совпадали с Южным полярным кругом или были к нему близки: это заставило предположить, что материк, если это материк, представляет собой гигантский массив суши округлой формы с Южным полюсом в центре и приблизительно равноудалёнными от него берегами.
Было выявлено всего лишь два исключения. По сведениям Кука и Беллинсгаузена, на юге Тихого океана суша вдавалась дальше к полюсу; Уэдделл же на юге Атлантики прошёл ещё южнее, продвинувшись по 34°16′ з. д. до 70°15′ ю. ш.
Существуй в те дни теория тетраэдра, вероятно, нашёлся бы человек, который предположил бы наличие такой же картины на юге Индийского океана; но, скорее всего, он был бы осмеян современниками. Когда в 1839 году Джемс Кларк Росс отчалил от берегов Англии, у него не было серьёзных оснований предполагать, что побережье антарктической суши в районе магнитного полюса — а именно его он намеревался достичь{7} — значительно отступает от Южного полярного круга.
Росс покинул Англию в сентябре 1839 года по заданию Адмиралтейства. Под его началом было два парусника Её Королевского Величества — «Эребус» водоизмещением 370 тонн и «Террор»{8}, 340 тонн. Прибыв в августе 1840 года в Хобарт на Тасмании, он узнал об открытиях, сделанных предыдущим летом французской экспедицией Дюмона Д'Юрвиля и американской экспедицией Чарлза Уилкса. Первая проследила берег Земли Адели и прошла к западу от неё 60 миль вдоль ледяного утёса. Она привезла с собой трофей — яйцо, экспонируемое ныне в Дрейтоне, которое, по свидетельству экспедиции Скотта на «Дисковери», бесспорно принадлежит императорскому пингвину.
Обе экспедиции работали приблизительно на широте Южного полярного круга (66°32′ ю. ш.) в той части земного шара, что лежит к югу от Австралии.
Росс,
«памятуя о том, что Англия всегда первенствовала в географических открытиях как в южных, так и в северных районах… с самого начала решил держаться вдали от маршрутов её мореплавателей и выбрал для проникновения на юг и, если удастся, для достижения Магнитного полюса значительно более восточный вариант пути (по 170° в. д.)»[13].
Исследователи истории Антарктики хорошо знают маршрут экспедиции, открывшей нежданно-негаданно неизвестное море, которое тянулось на 500 миль на юг в сторону полюса.
Пройдя паковые льды, Росс направился к предполагаемому Магнитному полюсу, идя всё время по компасу на юг, насколько это позволял ветер, но 11 января 1841 года на 71°15′ ю. ш. заметил белые вершины горы Сабин, а вскоре после этого и мыс Адэр. Земля помешала намерению Росса достичь Магнитного полюса, он повернул точно на юг, вошёл в море, которое сейчас носит его имя, и, много дней плывя вдоль его берега — горы по правому борту, вода — по левому, — открыл и окрестил длинную цепь гор, которые на протяжении 500 миль отделяют море от Антарктического плато.
27 января
«при благоприятном ветре и очень хорошей видимости мы остановились близ какой-то земли, замеченной ещё в полдень накануне и названной нами впоследствии Хай-Айленд; она оказалась горой высотой 12 400 футов[14] над уровнем моря, испускавшей обильно дым и пламя; дым мы сначала приняли за снежное облако, но при ближайшем рассмотрении поняли его истинную природу… Я назвал эту гору — Эребус, а находящийся к востоку от неё потухший вулкан, несколько меньшей величины, — Террор».
Это первое упоминание о двух наших старых друзьях, а стоят они на острове Росса.
«Приблизившись под всеми лиселями{9} к земле, мы различили над самым морем белую полосу, уходившую от её крайней восточной точки сколько хватал глаз на восток. Это было замечательное зрелище — чем ближе мы подходили к полосе, тем больше она вырастала в высоту и в конце концов оказалась вертикальным ледяным обрывом, возвышающимся на 150–200 футов над водой, с абсолютно плоской и ровной поверхностью, без каких-либо трещин или выемок на обращённой к морю гладкой стороне»[15].
Росс прошёл миль двести пятьдесят вдоль этого ледяного барьера от мыса Крозир — так по имени капитана «Террора» он назвал восточную оконечность острова Росса. Эта точка, в которой соединяются земля, море и подвижный барьер{10}, будет постоянно фигурировать в нашем рассказе. На обратном пути Росс зашёл в залив, отделяющий остров Росса от возвышающихся на западе гор. 16 февраля «в 2.30 утра, когда установилась очень хорошая видимость, мы увидели гору Эребус и нам открылся прекрасный вид на весь берег, по всей видимости связывающий гору с материком, о чём мы ранее не подозревали». Читатель поймёт, что в данном случае Росс ошибался, так как Эребус и Террор стоят на острове, соединённом с сушей только ледником. Далее он сообщает:
«От мыса Бёрд (так звали старпома с „Эребуса“) далеко на юго-запад тянется очень глубокая бухта, окаймлённая низким берегом; эта бухта, плохо различимая издали, требовала обследования; а так как слабый вест препятствовал нашему продвижению в этом направлении сквозь молодой лёд, покрывший теперь океан повсеместно — насколько мы могли видеть с верхушки мачты, — я решил подойти к бухте и рассмотреть её повнимательнее, определить более точно её протяжённость и прочие параметры: В полдень мы находились на широте 76°32′, долготе 166°12′, наклонение 88°24′ и восточное склонение 107°18′.
Днём нас почти заштилело, и мы стали свидетелями могучих извержений вулкана Эребус, выбрасывавшего дым и пламя на гигантскую высоту. Но, как и в предыдущем случае, наблюдавшемся нами, мы не заметили истечения лавы из кратера, хотя сегодня взрывы были намного сильнее… Вскоре после полуночи (16–17 февраля) подул ост, и мы до 4 часов утра шли на всех парусах южным курсом, хотя часом раньше отчётливо различали сушу, окаймляющую бухту и связывающую вулкан Эребус с материком. Я дал бухте имя старпома с „Террора“ — Мак-Мёрдо, он вполне заслужил эту честь своей добросовестностью и высоким мастерством»[16].
Сейчас она называется заливом Мак-Мёрдо.
Ошибка Росса, посчитавшего, что Эребус соединяется с материком, объясняется тем, что он с большого удаления смотрел на мыс Хат, полуостровом вытянувшийся с юго-западной оконечности Эребуса на запад. Вероятно, ему был виден и мыс Минна Блафф, который выдаётся от материка на восток.
Как раз между этими двумя мысами, напротив Блаффа, находятся острова Уайт, Блэк и Браун{11}. Вполне естественно было принять их за сплошную сушу.
Росс прорвался через паковые льды{12} в неизвестное море; прошёл сотни миль вдоль гористого берега и около 400 миль вдоль Великого Ледяного Барьера (работы были завершены в 1842 году); проник на своих судах до очень высоких широт 78°11′ ю. — на четыре градуса дальше, чем Уэдделл. Ничуть не меньше и научные заслуги его экспедиции. Росс довольно точно определил местоположение Магнитного полюса, но, по его собственному признанию, был огорчён тем, что его естественной, но, «может быть, слишком честолюбивой давнишней мечте» — водрузить флаг родной страны на обоих магнитных полюсах планеты — не суждено было сбыться.
Более всего Росс стремился к точности, и его географические и научные наблюдения, данные измерений метеорологических параметров, температуры воды, течений, записи о жизни в океанах, по которым он плыл, поражают не только своим обилием, но и достоверностью.
Бесспорно, после возвращения Росса на родину в 1843 году позиции сторонников существования южного полярного континента сильно укрепились. Однако не было и никаких доказательств того, что открытые путешественниками разрозненные участки суши связаны между собой. Даже сейчас, в 1921 году, после двадцати лет упорных изысканий с применением самых современных технических средств, внутренние области этого предполагаемого материка, за исключением района моря Росса, совершенно не изучены{13} и не нанесены на карты; да и края его известны лишь в дюжине пунктов, разбросанных по окружности длиною около 11 000 миль.
Бесспорно, после возвращения Росса на родину в 1843 году позиции сторонников существования южного полярного континента сильно укрепились. Однако не было и никаких доказательств того, что открытые путешественниками разрозненные участки суши связаны между собой. Даже сейчас, в 1921 году, после двадцати лет упорных изысканий с применением самых современных технических средств, внутренние области этого предполагаемого материка, за исключением района моря Росса, совершенно не изучены{13} и не нанесены на карты; да и края его известны лишь в дюжине пунктов, разбросанных по окружности длиною около 11 000 миль.
Доктор Леонард Хаксли в своей книге «Жизнь сэра Джозефа Хукера» сообщает много интересного об экспедиции Росса. Хукер, которому было 22 года, когда в 1839 году он покинул Англию, совмещал обязанности ботаника экспедиции и помощника хирурга на «Эребусе». При снаряжении экспедиции правительство очень плохо обошлось с биологическими науками, предоставив для их нужд 25 стоп бумаги, две ботанизирки, два ящика для живых растений — и только; не было ни инструментов, ни журнала, ни бутылей, а единственным фиксатором служил ром из корабельных запасов.
А когда, вернувшись, экспедиция привезла богатые коллекции, их как следует так и не обработали. Сам Росс занимался земным магнетизмом, но проявлял большой интерес и к другим естественным наукам и уступил часть своей каюты Хукеру для работы.
«Почти каждый день я делаю зарисовки, иногда весь день напролёт, с утра и до двух-трёх часов ночи, и капитан помогает мне; с одной стороны стола сидит он, что-то пишет и вычисляет, с другой — я, рисую. Время от времени он отрывается от своих занятий, подходит ко мне, смотрит, что я делаю… Разумеется, между нами пару раз случались какие-то незначительные размолвки, ведь ни он, ни я не отличаемся ангельским нравом, но ничто не может затмить того великодушия, с которым он предоставил свою каюту в моё распоряжение, превратив её в мой рабочий кабинет в ущерб себе».
В другом отрывке из писем Хукера читаем:
«В области географических открытий экспедиция принесла замечательные результаты, и это доказывает только, чего можно добиться, если проявить хоть малую толику упорства, ибо мы не находились в опасных условиях и вообще не испытывали никаких трудностей. Среди полярных путешественников существует своего рода негласный договор — поддерживать свою репутацию людей, свершающих чудеса; поэтому те из нас, кто попал во льды впервые, готовили себя к обморожениям, придавали неоправданно важное значение такой простой операции, как прорыв через пак, и т. д. Теперь-то эти опасения развеялись, но я не собираюсь всем об этом сообщать. Я имею в виду не исследователей суши, действительно претерпевающих неслыханные тяготы, а путешественников, которые живут на уютном корабле, мало соприкасаются со льдами и должны только проявлять необходимую осторожность».
Если бы Хукер в то время мог знать, как Скотт будет руководить экспедицией, о которой я собираюсь рассказать, и какую научную деятельность развернёт капитан «Терра-Новы» Пеннелл после высадки Скотта на сушу, он, Хукер, несомненно, внёс бы поправки в следующее своё высказывание:
«Вряд ли ещё когда-нибудь натуралисту выпадет счастье плавать с капитаном, настолько преданным делу морской зоологии и настолько пекущимся об использовании малейшей возможности для обогащения коллекций…».
Наконец, из книги мы узнаём и об условиях секретности, в которых проводились все работы — никакие научные результаты не должны были раньше времени стать известными из переписки с родными. Есть в книге и такой эпизод: Хукер спрыгивает с трюмного люка, держа в руке шкурку пингвина, которую он собирался набить лично для себя, и со всех ног уносится прочь, чтобы не встретиться с неожиданно появившимся на корме Россом. Нечто подобное случалось и на «Терра-Нове»!
По возвращении на родину Росса встретил холодный приём, и в 1905 году Скотт написал Хукеру:
«На первый взгляд это кажется непонятным, поскольку сейчас проделанная им работа ценится очень высоко. Но я всегда считал, что широкая публика обходит его вниманием и что сам он, как вы однажды справедливо заметили, в написанной им книге слишком скромно рассказывает о своих заслугах. Я не знал, что Барроу явился тем злым духом, который так много сделал, чтобы обесценить результаты Росса{14}. Весьма любопытная подробность истории экспедиции»[17].
Говоря о необходимости антарктической экспедиции, всячески за неё ратуя, — в конце концов такая экспедиция была снаряжена на «Дисковери» под командованием Скотта, — Хукер особенно подчёркивает важность исследований в Южном океане, изобилующем различными видами растений и животных. По поводу того факта, что обширные коллекции, собранные в основном лично им, так и остались необработанными за исключением диатомовых водорослей, он замечает:
«Я надеюсь, что лучшая участь ожидает те сокровища, которые, несомненно, доставит предполагаемая экспедиция: ведь океан так богат, что натуралисту не управиться и в двадцать четыре часа всех светлых суток целого антарктического лета; я предвижу, что сопоставление живого мира океанов в Арктике и Антарктике возвестит новую эпоху в истории биологии»[18].
В те времена, когда Росс плавал в Антарктику, считалось, что в глубинах океана нет ни пищи, ни кислорода, ни света, и поэтому нет жизни. Исследования Росса в числе прочего дали основания предполагать, что это не так. Впоследствии, а именно в 1873 году, прокладка подводных кабелей вызвала необходимость изучения абиссальных глубин, и «Челленджер» доказал, что там существуют не просто живые существа, причём высокоорганизованные, но даже рыбы, способные видеть.
В настоящее время можно считать почти установленным, что в Южном океане существует мощное течение, которое несёт на север обогащённые кислородом воды под водной толщей всех океанов мира.
Россу, можно считать, повезло. В его время окраинные районы огромного Антарктического материка были разведаны на сравнительно низких широтах — около 66° ю. ш., кое-где даже севернее Южного полярного круга. Он же к югу от Новой Зеландии попал в глубокую выемку, по которой прошёл до широты 78°. Из этой выемки, известной сейчас под названием моря Росса, отправлялись все санные экспедиции к Южному полюсу. Я так много внимания уделил описанию открытий Росса потому, что эти участки воды и суши занимают очень почётное место на страницах моего повествования. Да и в истории исследования Антарктики они играют весьма важную роль: после того как Росс морем проник так далеко на юг и сделал замечательные открытия, напрашивался следующий шаг — другому путешественнику продолжить его маршрут, но уже по суше. Поразительно, что понадобилось целых 60 лет, чтобы появился такой путешественник. Это был Скотт. За те 60 лет, что отделяют Скотта от Росса, карта Антарктики фактически не изменилась. Скотт всю свою энергию направил на сушу, именно он родоначальник санных походов в Антарктике.
В тот период сильно возрос интерес к науке — и чисто теоретической, и прикладной, а между тем, как было замечено в 1893 году, «о планете Марс известно было больше, чем об огромном районе нашей Земли». В 1874 году «Челленджер» провёл за Южным полярным кругом три недели и доставил образцы со дна холодных морей, вызвавшие большой интерес. Но вот Борхгревинк в 1897 году высадился на мысе Адэр и построил там дом — он до сих пор цел и очень пригодился нашей партии, работавшей на мысу. В нём Борхгревинк провёл зиму — это была первая зимовка в Антарктике.
А тем временем в Арктике работа кипела. Парри, Мак-Клинток, Франклин, Маркем, Нэрс, Грили и Де-Лонг — лишь немногие из тех, кто миля за милей пробивался через ледяные торосы и открытые полыньи с помощью технических средств, которые сейчас кажутся нам примитивными; при этом они обогащали науку крупицами знаний, часто совершенно несопоставимыми с постигавшими их лишениями, а порою и катастрофами. Для тех, кому довелось плавать под началом Скотта, экспедиция Франклина представляла особый интерес, так как те самые суда, что открыли остров Росса, — «Эребус» и «Террор» — после гибели Франклина были затёрты северными льдами и тот самый капитан Крозир, чьим именем Росс назвал мыс, взял на себя командование и возглавил поход — самый злосчастный во всей истории исследований; больше мы о нём ничего не знаем и не узнаем никогда, так как никого из его участников не осталось в живых. Сейчас, среди шума и грохота Лондона, точно напротив памятника Франклину и его людям с «Эребуса» и «Террора», стоит памятник Скотту. Их, наверное, волнуют общие мысли.
Англичане первыми отправились на завоевание севера{15}, но нельзя не признать, что самое замечательное путешествие совершил в 1893–1896 годах норвежец Нансен. Он полагал, что из района Новосибирских островов на запад через полюс устремляется течение, подтверждением чему служат найденные вблизи побережья Гренландии обломки судна «Жанетта», раздавленного льдами у берегов этих островов. По дерзкому плану Нансена, судно с командой должно было вмёрзнуть в лёд и отдрейфовать по течению к полюсу или к его окрестностям. Специально для этой цели был построен «Фрам», самое знаменитое из всех арктических судов. Сконструированное Колином Арчером судно имело форму яйца, ширина его составляла треть длины.