Вряд ли нужно объяснять, что книга выходит в свет с девятилетним опозданием из-за воины{29}. Не успел я оправиться от перенапряжения всех сил в экспедиции, как очутился во Фландрии в составе броневых подразделений. В одном отношении война походит на Антарктику: пока остаются силы, здесь не уйти с поля боя раньше остальных, не покрыв себя бесчестием.
Я вернулся домой совершенным инвалидом, и книге пришлось подождать.
ГЛАВА I. ИЗ АНГЛИИ В ЮЖНУЮ АФРИКУ
Распрощайся же с нимфами на берегу,
Утешь их, стенающих о возвращеньи,
И хоть ты не вернёшься, скажи: приду…[40]
ЭнеидаСкотт любил говорить, что самая трудная часть экспедиции — подготовка к ней. 15 июня 1910 года он безусловно со вздохом облегчения наблюдал за тем, как «Терра-Нова»{30} выходит из Кардиффа в Атлантический океан. Кардифф устроил нам восторженные проводы, и Скотт обещал возвратиться в Англию также через этот порт. 14 июня 1913 года, ровно через три года, Пеннелл привёл сюда «Терра-Нову» из Новой Зеландии и списал команду на берег.
С самого начала на борту установилась очень приятная непринуждённая атмосфера, и тем, кому посчастливилось вести в Новую Зеландию наше парусно-паровое судно, это плавание представляется, наверное, счастливейшим периодом экспедиции, хотя все мы пять месяцев терпели большие неудобства и гнули спины с утра до вечера. Для некоторых из нас с плаванием, трёхнедельным прохождением паковых льдов на пути к югу и робинзоновской жизнью на мысе Хат связаны одни из лучших воспоминаний об экспедиции.
Скотт придавал большое значение тому, чтобы участники экспедиции по возможности добирались до места назначения на «Терра-Нове». Не исключено, что он приказал побольше загружать нас тяжёлой работой — это, бесспорно, был лучший способ проверить нас в деле. Всех нас — офицеров, научный штат, судовой экипаж и т. д. — он выбрал из восьми тысяч добровольцев.
От команды обычного торгового судна мы резко отличались и своим составом, и принципами работы. Судовые офицеры состояли на службе в военном флоте, как и матросы.
В научный штат экспедиции входили, помимо остальных, врач, который не был военным хирургом, но зато занимался и наукой, и двое «способных помощников», как в шутку говаривал Скотт, — Отс и я. В целом научный штат экспедиции насчитывал двенадцать человек, но из них только шестеро находились на борту, остальные должны были присоединиться к нам в Литтелтоне, Новая Зеландия, откуда предстояло сделать последний бросок к югу. Группу учёных, находившихся на борту, возглавлял Уилсон, выступавший один в ролях и специалиста по зоологии позвоночных, и врача, и художника, и, как станет ясно из дальнейшего, верного друга. Командовал судном лейтенант Эванс, а старпомом был Кемпбелл. Между судовыми офицерами, как положено, немедленно распределили вахты.
Команду разделили на вахты правого и левого бортов, с обязанностями, обычными для парусников со вспомогательной паровой машиной. Экспедиционный состав не был расписан по определённым работам. Уж не знаю, как сложилась эта традиция, но фактически все работы выполняли на добровольных началах. Считалось само собой разумеющимся, что каждый, кто может в данный момент оторваться от своего дела, откликается на просьбу сделать то-то и то-то, но исключительно по собственному желанию: Кто хочет спустить паруса? Работать с углём? Перенести грузы в другое место? Качать помпу? Покрасить, ободрать краску? Призывы раздавались постоянно, иногда ежечасно, днём и ночью, — и не было случая, чтобы на них не откликнулись охотно. Причём так вели себя не только учёные, но и судовые офицеры, свободные от вахты. Не было на борту офицера, который бы не штивал до тошноты уголь, но я не слышал ни одной жалобы. При такой системе очень скоро выделяются наиболее усердные работяги, и на них — увы! — ложится чрезмерная нагрузка. При этом и офицеры, и учёные должны заниматься своими непосредственными делами, чудом находя на всё время.
На первых порах после выхода в море тяжёлой работы было так много, что мы очень скоро выдыхались. Тогда-то я впервые заметил, каким тактом наделён Уилсон, как быстро он вникает в разные мелочи, от которых зависит очень многое. В то же время его трудолюбие было примером для всех. Такой же работоспособностью обладал и Пеннелл.
Через восемь дней, 23 июня, около 4 часов пополудни, мы пришвартовались в порту Фуншал на Мадейре. Судно уже шло под парусами и машиной, палуба была надраена, где надо — покрашено, и «Терра-Нова» с полным грузом имела вполне пристойный аккуратный вид. Уже были проведены некоторые научные работы, в частности траление и магнитные наблюдения.
Но даже тогда, в самом начале пути, мы по многу часов работали с помпами, и ни у кого не оставалось сомнений, что они станут нашим постоянным кошмаром.
На Мадейре, как и повсюду, нам щедро предоставили всё необходимое. Рано утром 26 июня, после того как Пеннелл в течение нескольких часов производил магнитные наблюдения, мы снялись с якоря.
Двадцать девятого июня (в полдень мы находились на 27°10′ с. ш., 20°21′ з. д.) я с полным правом записал в дневник:
«Две недели как мы в плавании, а если заглянуть в кают-компанию, можно подумать, что прошло не меньше года».
Покидая Англию, мы почти все были едва знакомы, но офицеры и команда сразу же принялись за дело, а при таком тесном общении люди очень скоро или притираются друг к другу или ссорятся навеки. Давайте заглянем в каюты вокруг небольшой кают-компании в кормовой части. Первая слева принадлежит Скотту и лейтенанту Эвансу, но Скотта пока нет на борту и его место занимает Уилсон. В соседней с ними каюте — Дрэйк, секретарь. По правому борту размещаются Отс, Аткинсон и Левик — последние двое врачи, по левому — Кемпбелл и штурман Пеннелл. Рядом с ними вахтенные начальники Ренник и Боуэрс, который только что вернулся из Персидского залива. В следующей каюте обосновались метеоролог Симпсон, работавший до этого в Шимле, специалисты по морской биологии Нельсон и Лилли. Замыкает ряд «детская» — в ней, естественно, живут самые молодые, а следовательно, самые благовоспитанные: Райт — физик и химик, норвежец Гран — инструктор по лыжам и я — помощник Уилсона и младший зоолог. Таковы наши специальности, хотя в многообразии выполняемых всеми работ теряются узко профессиональные обязанности каждого.
Характеры выявились уже в первые дни. Уилсон, знающий, кажется, всё обо всём, и о важном и о пустяках, всегда готов прийти на помощь, исполнен сочувствия и понимания, направо и налево даёт дельные советы, трудится без устали, самоотвержен до предела. Пеннелл умудряется весь день напролёт сохранять прекрасное расположение духа, и когда берёт высоту светила, и когда несёт свою вахту на капитанском мостике, и когда, сменившись, остаётся, полный энергии, на палубе и выполняет любую чёрную работу, а вдобавок ещё часами ведёт магнитные наблюдения, что вовсе не входит в его служебные обязанности. Боуэрс, как выясняется, лучший моряк на борту — он точно знает, что где лежит и что находится в том или ином ящике либо тюке; ему не страшны ни холод, ни жара. Симпсон — бесспорно, серьёзный учёный, увлечённый своим делом; ему много и бескорыстно помогает Райт, но и в корабельных работах он тоже всегда в числе первых. Отс и Аткинсон обычно держатся вместе, работа так и кипит в их руках.
Отвечавший за судно Эванс — впредь я буду называть его лейтенантом Эвансом, чтобы не путать со старшиной Эвансом, — много сделал для того, чтобы сплотить сырой материал в ядро, способное без трений выдержать тяготы почти трёхлетнего пребывания в узком, изолированном от остального мира обществе. Его правая рука — Виктор Кемпбелл, старший помощник, чаще всего его называют просто «старпом», успешно поддерживает на судне порядок и дисциплину. Я очень боялся Кемпбелла.
Сам Скотт из-за дел, связанных с экспедицией, не мог плыть в Новую Зеландию на «Терра-Нове», но поднялся на борт в Саймонсбее, откуда мы взяли курс на Мельбурн.
С Мадейры до мыса Доброй Надежды сначала шли спокойно. Вскоре вступили в полосу жаркой погоды, и по ночам каждый доступный кусочек палубы использовался в качестве спального места. Наиболее привередливые развешивали подвесные койки, но большинство располагались на любом свободном пространстве, скажем, на крыше холодильника, где им не мешал бегучий такелаж{31}, и спали, завернувшись в одеяла.
Пока мы шли под ветром на парусах, можно было купаться утром прямо за бортом, но при работающей машине приходилось довольствоваться обливанием из шланга. Впрочем, многим это даже пришлось по душе, особенно после того как за купающимся Боуэрсом погналась акула.
Сам Скотт из-за дел, связанных с экспедицией, не мог плыть в Новую Зеландию на «Терра-Нове», но поднялся на борт в Саймонсбее, откуда мы взяли курс на Мельбурн.
С Мадейры до мыса Доброй Надежды сначала шли спокойно. Вскоре вступили в полосу жаркой погоды, и по ночам каждый доступный кусочек палубы использовался в качестве спального места. Наиболее привередливые развешивали подвесные койки, но большинство располагались на любом свободном пространстве, скажем, на крыше холодильника, где им не мешал бегучий такелаж{31}, и спали, завернувшись в одеяла.
Пока мы шли под ветром на парусах, можно было купаться утром прямо за бортом, но при работающей машине приходилось довольствоваться обливанием из шланга. Впрочем, многим это даже пришлось по душе, особенно после того как за купающимся Боуэрсом погналась акула.
Рано утром палуба неизменно представляла собой интересное зрелище. На часах ещё нет шести, а уже всех свистают наверх, к помпам, так как наше судно сильно течёт. Оно считается сухим, когда в льялах{32} воды на десять дюймов, а перед откачкой футшток обычно показывает более двух футов. Через час-полтора работы с помпами судно в общем доходит до состояния сухого, с нас же, наоборот, течёт в три ручья.
Как только вахтенный офицер отдаёт команду «Стоп качать!», все поспешно сдирают с себя одежду и кидаются к борту за водой, но попробуй достань её на ходу корабля маленьким ведёрком на лине! Сначала ничего не получается, и эти напрасные усилия были бы забавны, если бы не всевидящее око старпома с капитанского мостика. Попробуйте, читатель, при случае таким манером набрать воды, особенно при высокой волне; вы и воды не получите, и очень скоро останетесь без ведра.
Бедного старпома огорчала потеря вёдер.
На первых порах всем приходилось туго: штивали уголь, брали рифы и убирали паруса на реях, занимались такелажными работами на палубе и в то же время вели магнитные и метеорологические наблюдения, ловили сетью морских животных, препарировали их для коллекций и т. д. Нагрузка почти не менялась на протяжении всего плавания, длившегося около пяти месяцев, только укладка грузов и окрасочные работы под конец требовали меньше времени, чем в первые недели. 1 июля нас перегнало единственное, если мне не изменяет память, виденное нами судно — барк «Инверклайд», направлявшийся из Глазго в Буэнос-Айрес. День был жаркий, тихий, море гладкое словно стёклышко, и барк, шедший на всех парусах, походил, как заметил Уилсон, «на нарисованный корабль в нарисованном океане».
Два дня спустя, находясь к северу от островов Зелёного Мыса (22°28′ с. ш., 23°5′ з. д.), мы вошли в полосу северо-восточного пассата. Было воскресенье, на корабле производилась генеральная уборка, первая после выхода в море. За один день мы перешли из чистых прозрачных голубых вод в мутные тёмно-зелёные. Предполагают, что столь разительное изменение цвета моря, наблюдавшееся почти в тех же местах экспедицией на «Дисковери», вызвано огромным скоплением пелагической фауны — планктона. Планктон дрейфует по поверхности океана, в отличие от нектона, который плывёт под ней. «Терра-Нова» была оснащена сетями с очень мелкими ячейками для сбора этих крохотных обитателей открытого моря вместе с водорослями — мельчайшими растительными организмами, которые служат планктону обильным кормом.
Планктонные сети можно опускать на полном ходу судна, и мы не ленились брать пробы.
Пятое июля преподнесло нам неприятный сюрприз. В 10.30 утра вдруг раздался звон судового колокола, а вслед за ним команда: «Занять места по пожарной тревоге!». Два огнетушителя «Минимакс» быстро справились с огнём — он вспыхнул в лазарете от зажжённой лампы, опрокинутой качкой. Вскоре о нём напоминали лишь подпалённые бумаги, сильный смрад и большие лужи на полу, но мы поняли, как опасен пожар на такой старой деревянной посудине, и с тех пор вели себя осторожнее.
В таком путешествии природа выступает в своём наиболее привлекательном обличье, а тут ещё рядом был человек, как свои пять пальцев знающий китов, дельфинов, морских свиней, рыб, птиц, паразитов, планктон, радий и многое другое, что мы наблюдали в микроскоп или бинокль. Нельсон поймал португальского военного кораблика (Arethusa), проплывавшего под кормовым подзором у самого борта. Эти животные распространены очень широко, но понять, насколько они красивы, способен лишь тот, кто имел случай наблюдать, как они, только что извлечённые из морской пучины, носятся в большом стеклянном резервуаре, сверкая всеми своими красками. Португальский кораблик отчаянно пытался выбраться из резервуара и норовил ужалить каждого, кто до него дотрагивался. Уилсон его зарисовал.
С первой до последней минуты плавания изучение жизни в любых её проявлениях увлекало всех на борту. А когда мы встали у антарктических берегов, каждого участника экспедиции интересовало всё, что может существовать на окраинах этого огромного бесплодного континента. Не только офицеры львиную долю времени, свободного от обязательных служебных и научных занятий, тратили на то, что помогали зоологам вести наблюдения, но и матросы многое сделали для сбора и обработки доставленных экспедицией образцов. Некоторые, например, научились прекрасно набивать чучела птиц.
Бывало даже, что то и дело раздававшиеся восторженные крики «Кит, кит!» или «Новая птица!», «Дельфины!» вызывали у зоолога, поглощавшего в это время обед, куда меньший восторг, чем у натуралистов-любителей. Надо сказать, что благоприятные условия для наблюдений за жизнью морских птиц, китов, дельфинов и иных форм жизни в море, даже тех сравнительно малочисленных, что видны на его поверхности, складываются нечасто. Современный лайнер движется слишком стремительно, он, в отличие от «Терра-Новы», не успевает привлечь к себе живые существа, а если и привлекает, то, едва показавшись, они тут же исчезают. Тем, кто хочет изучать жизнь моря — а она ждёт своих исследователей, — я бы советовал путешествовать на грузовых пароходах или, ещё лучше, на парусниках.
У носа корабля постоянно резвились дельфины, словно приглашая разглядеть их как следует. Часто в поле зрения появлялись киты, иногда они даже следовали за кораблём, как и сотни морских птиц — буревестников, морских качурок, альбатросов. Офицеры с начала и до конца рейса вели специальный судовой журнал, ставший убедительным свидетельством их страстной увлечённости наблюдениями за жизнью моря. Ежечасно они заносили туда сведения о том, каких животных в каком количестве заметили, подробнейшим образом описывали их характерные приметы и особенности поведения. Будем надеяться, что лица, занятые обработкой материалов экспедиции, не обойдут вниманием эти записи, делавшиеся с таким тщанием, подчас в очень трудных погодных и навигационных условиях. Журнал был в основном детищем Пеннелла, неутомимого и точного наблюдателя, но помогали ему многие.
Примерно 7 июля мы вышли из северо-восточного пассата и попали в экваториальную штилевую полосу. В целом на погоду грех было жаловаться: до Южного Тринидада{33} нам не досаждали ни бури, ни сильное волнение, и поскольку считается, что на старом судне, без современной вентиляции, в тропиках не может не быть душно, спали мы, да и вообще жили, преимущественно на палубе. Если же ночью начинался дождь — а дожди в этом районе не редкость, — между закутанными фигурами разгорался спор: что лучше — мокнуть под дождём наверху или потеть от жары внизу. И если дождь упорствовал, сонные, немного раздражённые люди с охапками пропитанных влагой спальных принадлежностей старались протиснуться по узкому трапу в кают-компанию. Между тем в такую погоду, когда нет палящего зноя, судно с толстой деревянной обшивкой сохраняет внутри приятную прохладу.
Вот от чего мы действительно страдали, так это от недостатка пресной воды. Мыться ею считалось непозволительной роскошью — разрешалось только брать один стакан для бритья.
Что за беда, скажете вы, когда кругом сколько угодно морской воды? Верно, конечно, если только не приходится делать очень грязную работу. Некоторые же из наших офицеров чуть не каждый день возились с углём и могли на собственной шкуре убедиться, что никакое количество холодной морской воды, даже с так называемым морским мылом, не в состоянии смыть угольную пыль. Выход был один — войти в сговор с кочегарами и выпросить немного воды из котлов.
Поэтому, может быть, не совсем бескорыстно кое-кто из нас при прохождении тропиков добровольно вызывался в утреннюю, да и в дневную вахту подменять занемогших кочегаров.
Через какое-то время каждый убеждался, что, только привыкнув и овладев приёмами работы, можно выстоять смену в кочегарке.
Дело в том, что на корабле не было принудительной тяги или современных вентиляционных устройств, и адское требовалось терпение, чтобы провести четыре часа у огнедышащей печи, какой становилась в тропиках кочегарка «Терра-Новы», спасал только сильный ветер, когда он задувал в единственную вентиляционную трубу, — а труд при этом каторжный; кидать уголь в топку раз за разом — детская игра по сравнению с работой «понедельником» — увесистым инструментом, которым разбивают шлак и сгребают уголь для придания пламени определённой формы. Котлы были цилиндрические, морские, топки — шести футов в длину, трёх в ширину, задняя стенка немного ниже передней. Пламя должно было иметь форму клина высотою около девяти дюймов сзади и около шести перед входным отверстием. Следовало поддерживать давление между отметками 70 и 80, но для этого надо было потрудиться.